В мире есть удивительные люди, чьи мысли даже удивительнее их самих.

В нашем варшавском доме — Крохмальная 10 — в одном подъезде с нами жила пожилая пара. Простые люди: он был ремесленник или, возможно, мелкий лавочник. Все их дети были уже женаты. Но соседи говорили, что, несмотря на возраст, эти двое все еще любят друг друга. Каждую субботу после чолнта они гуляли рука об руку. В бакалее, в мясной, — где бы она ни покупала, — жена говорила только о нем: «ОН любит бобы… ОН любит хорошее мясо… ОН любит телятину…» Есть такие женщины, что никогда не устают говорить о своих мужьях. Он, в свою очередь, также при первой возможности говорил: «Моя жена».

У моей мамы был ряд предков-раввинов, и она хмурилась. Для нее такое поведение было признаком вульгарности. Но, в конце концов, любовь — особенно у пожилых людей — не так легко опровергнуть.

Внезапно всех потрясла новость: старая пара хочет развестись.

Крохмальная загудела. Что это значит? Как это возможно? Молодые женщины ломали руки:

— О мамочки, я заболею! Я упаду в обморок!

— Это конец мира! — восклицали другие.

Сердитые проклинали всех мужчин:

— Ну, разве мужчина не хуже зверя?

Вскоре улицу всколыхнула еще более возмутительная весть: они хотят развестись, чтобы старый грешник мог жениться на молоденькой! Можете представить себе проклятия, которые посыпались на старика: чтоб у него жгло в животе и горело в кишках, чтоб его черное сердце болело, чтоб его взяла холера, чтоб ему переломило руки и ноги, чтоб его не обошел небесный суд!

Женщины не жалели проклятий и пророчили, что он не доживет до своей свадьбы, старый козел, вместо свадебного балдахина найдет черный гроб!

Тем временем, в нашем доме вышла на свет подлинная правда. Старуха сама пришла к моей матери и сказала ей такое, что мамино бледное лицо покрылось краской. Хотя мама пыталась прогнать меня, чтобы я ничего не слышал, я слышал, ибо сгорал от любопытства. Женщина клялась матери, что любит своего мужа больше всего на свете.

— Дорогая ребецн, — говорила она. — Я бы жизнь отдала за один его ноготь. Горе мне — я старая женщина, разбитый черепок, а он, он еще мужчина. Ему нужна жена. Зачем обременять его? Пока дети еще дома, надо быть осторожным, чтобы люди не болтали. Но теперь, что ни скажут — это как мяуканье кошки. Мне уже не нужен муж, а он — пусть будет здоров, как молодой!.. Может еще иметь детей. И сейчас он нашел девушку, которая хочет за него. Ей за тридцать, ей тоже пора услышать свадебную музыку. Кроме того, она сирота и работает прислугой; она будет заботиться о нем. С нею он насладится жизнью. Что до меня, я обеспечена. Он даст мне достаточно на жизнь, и я могу приторговывать. Много ли мне надо в старости? Я только хочу, чтобы он был счастлив. И он обещал мне, что через сто двадцать лет, когда придет время, я лягу с ним рядом на кладбище. На том свете я снова стану его женой. Я буду скамеечкой у его ног в Раю. Это все обговорено.

Женщина пришла, как ни в чем не бывало, просить моего отца устроить развод, а затем свадьбу. Мама пыталась отговорить ее. Как и прочие женщины, мама видела в этом деле оскорбление всего женского рода. Если все старики начнут разводиться и жениться на молоденьких, мир станет веселеньким местом! Мама сказала, что вся идея придумана Сатаной, и что такая любовь нечиста. Она даже процитировала этическую книгу. Но эта простая женщина тоже могла цитировать. Она напомнила маме Писание. Рахиль и Лия давали Иакову в наложницы своих служанок, Баллу и Зелфу.

Хотя я был еще мальчик, меня это дело заинтересовало. Я хотел, чтобы оно вышло. Во-первых, я любил присутствовать при разводе. Во-вторых, на свадьбе мне всегда давали кусок пирога и глоток вина. В-третьих, отец получал деньги и давал мне несколько грошей на сласти. И, наконец, я был МУЖЧИНА!

Когда мама увидела, что с ней ничего не поделаешь, она послала ее к отцу, который сразу стал обсуждать законность этого. Он предупредил, что после развода бывший муж станет для нее совершенно чужим. Ей не будет дозволено оставаться с ним под одной крышей. Не будет разрешено говорить с ним. Знает ли она это, или полагает, что сможет продолжать жить с ним? Женщина ответила, что знает закон, но думает не о себе, а о нем. Для него она готова на любую жертву, даже жизнь отдаст. Отец сказал, что даст ответ завтра, пусть приходит.

Когда она ушла, мама явилась в кабинет и стала спорить с отцом, говоря, что нельзя зарабатывать деньги таким способом. Старик, сказала она, бабник, козел, развратник. Если отец разрешит развод и обвенчает новую пару, против него поднимется вся община. Отец пошел в Дом Учения, чтобы обсудить дело с разумными людьми. Там тоже были горячие споры, но под конец решили, что если обе стороны согласны, никто не имеет права вмешиваться. Один мудрец даже процитировал стих: «Утром сей свое семя и вечером не воздерживайся от этого». Согласно Геморе, это означает, что и старик обязан «плодиться и размножаться».

На следующее утро, когда старуха пришла, на сей раз с мужем, отец начал перекрестный допрос. Меня выслали вон из кабинета. Отец говорил отрывисто, то медленно, то быстро, иногда ласково, иногда сердито. Я стоял за дверью, но слышал немногое. Я боялся, что отец в любую минуту разразится:

— Негодяи, помните, что Он не позволит, чтобы его миром правил хаос! — и выгонит их.

Так он поступал с теми, кто оспаривал Закон. Но прошел час, и двое все еще оставались в кабинете. Старик говорил медленно, разбитым голосом. Женщина умоляла. Ее голос становился все мягче и мягче. Я чувствовал, что отец поддается. Она шептала ему интимные тайны, какие мужчина редко слышит из уст женщины, они лишь иногда обсуждаются в толстых томах респонсов. Когда супруги вышли из кабинета, они казались счастливыми. Старик вытирал пот с лица платком. Глаза женщины блестели, как в ночь накануне Йом Кипура, когда чувствуешь, что молитва о счастливом годе услышана.

Между этим днем и венчанием прошли недели. Крохмальная разевала рот и дивилась. Община разделилась на две партии. Дело обсуждали повсюду: в бакалейной, в мясной, у бочек с рыбой на базаре, во фруктовых лавках за рынками, в синагоге простолюдинов и в Доме Учения хасидов, где восхваляют чудеса своего чудотворца и оспаривают чудеса соперников.

Более всего взбудоражились женщины. Старая жена, казалось, потеряла всякий стыд. Хвалила повсюду невесту своего мужа, возносила ее до небес, приносила подарки «новобрачным», возилась с приготовлениями к свадьбе, словно выдавала дочь. Прочие женщины жалели или презирали ее.

—   Это просто показывает, насколько можно помешаться в старости! Избави, Б-же!

Все уцепились за эту мысль: старуха спятила, а муж, старый греховодник, хочет избавиться от нее. Все задавались одним вопросом: как такое может статься? И единственный ответ:

— Ну, вы же видите…

Будь вблизи молодые хулиганы, они бы донимали стариков и невесту, но соседи были народ мирный. Сам старик, добродушный, седобородый, с кроткими старческими глазами, продолжал регулярно ходить в синагогу. Дрожащей рукой вертел кожаные ремни своих филактерий. Молодежь посмеивалась над ним, но он никогда не сердился. Подносил к глазам ритуальные нити талеса. Целовал филактерии — те, что на лбу, и те, что на руке. Еврей остается евреем, даже если произошло с ним нечто исключительное. Суть в том, что не он ведь уговорил жену сделать это. Наоборот, идея принадлежала его жене, сказал он моему отцу. Жена просто ошеломила его. Девушка была бедной сиротой. Сама же старуха казалась счастливой, полной надежд. Улыбалась, и глаза ее сверкали странной радостью.

В то время, когда супруги готовили развод и последующую свадьбу, они купили участок на кладбище. Пригласили друзей туда, на место вечного покоя, угостили пирогами и коньяком. Все смешалось: жизнь, смерть, похоть, безграничная верность и любовь. Старуха объявила, что когда ЕГО жена родит, она, бывшая, будет растить дитя, ибо молодой женщине придется зарабатывать на жизнь. Те, кто слышал это, плевались.

— Помоги нам, Б-же! Спаси нас! Чтобы на них свалились все дурные сны! — Другие открыто заявляли, что это дело рук чертей или самого Сатаны.

Но было еще кое-что. Хотя люди всей душой были против, но им хотелось, чтобы свадьба состоялась как можно скорее. Вся улица была в лихорадке. Здесь в реальной жизни разыгрывалась драма, куда более захватывающая, чем те, о которых читаешь в газетах или видишь в театре.

Развод состоялся в нашем доме. Двое стариков, очень любивших друг друга, теперь развелись. Писец написал документ гусиным пером и вытер его об ермолку. Он все время что-то бормотал. Его зеленые глаза метали искры. Кто знает? Может быть, он думал о собственной «лучшей половине»? Свидетели подписались. Старик сидел ошеломленный, глаза под густыми седыми бровями затуманились. Борода лежала на груди. Было ясно, что он, главное действующее лицо, сбит с толку не меньше прочих. Идея нового брака возникла не в его голове. Время от времени он брал понюшку табаку, чтобы подбодрить себя. Иногда взглядывал на жену, которая сидела на скамейке. Обычно участники развода были одеты скромно, даже бедно, но старуха нарядилась в праздничный чепец и турецкую шаль. Она отвечала мужу сияющим взглядом. В глазах ее был просто огонь.

— Мазл тов! Смотри, я делаю все для тебя, для тебя! Я жертвую собой для тебя, жертвую! Прими эту жертву милостиво, господин и властелин мой… Я, если б могла, обнажила бы ради тебя свое горло для серпа Жницы…

Моя мать нетерпеливо расхаживала по кухне. Ее парик съехал набок. Глаза горели гневом. Я вошел в кухню и попросил поесть, но она раздраженно вскричала:

— Вон отсюда! Вон! Не хватай еду из кастрюли!

Хотя я был всего лишь ребенок, и к тому же ее сын, в этот момент я представлял для нее ненавистный мужской пол.

Я стоял рядом, когда старуха протянула свои морщинистые руки, и старик положил в них документ о разводе. Отец мой дал обычное наставление: женщина может выйти замуж вторично лишь через три месяца.

Беззубая старуха стала смеяться: что за мысль?! Она, она будет думать о замужестве?!

Я не помню, сколько времени прошло, но свадьба состоялась тоже в кабинете отца. Под балдахином стояли старик и красивая молодая женщина. Четверо мужчин держали веревки балдахина. Отец дал жениху и невесте вина. Все вскричали: «Мазл тов!» и пили коньяк с бисквитом. Все было приготовлено первой женой. Говорили, что старуха пошила белье и юбки невесте, ибо той нечего было надеть. Пришло столько гостей, что заполонили все наши комнаты, и многие стояли в коридоре.

Некоторое время Крохмальная еще кипела, бурлила. Люди бежали за стариком и его новой женой и глазели на них, как на фокусников или на китайцев с косами, которые иногда приходили на нашу улицу продавать бумажные цветы. Но потом нашлись другие темы для разговоров. В конце концов, разве так уж редко старухи теряют рассудок, а старики женятся на кухарках? Стали говорить, что старая жена уже жалеет о сделанном. Новая жена пока не рожала. Старик заболел.

К сожалению, читатель, я не могу сообщить о драматической развязке. Я, как и все, постепенно потерял интерес. Помню лишь, что старик умер вскоре после свадьбы, и на похоронах плакали обе жены. Затем старая жена тоже отдала Б-гу душу на каком-то чердаке. Даже пламя адских страстей не может пылать вечно.

Воссоединились ли супруги в Эдеме, стала ли она скамеечкой для его ног — не знаю. Когда сами прибудете туда, — через сто двадцать лет! — спросите, где жилище бывших обитателей Крохмальной.

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», № 8)