Это бесконечно грустный фильм — и одновременно очень светлый, даром что начинается с разговора об эвтаназии. И явно это фильм, который Сергей Ливнев, много лет занимавшийся как продюсер кассовым кинематографом, снял исключительно для себя. И снял блестяще, обозначив в нем все самое для себя главное, дав зрителям шанс обрыдаться над вымыслом как над правдой и под занавес приготовив почти хэппи‑энд с теми самыми пестрыми «Ван Гогами», и стариками, и их историями.

Взлет и гибель «Леман бразерс» превращаются в пьесе в притчу об изъянах современного капитализма. Рост «Леман» при жизни трех поколений и ее крах в 2008 году, оказавшийся даже еще фееричнее ее расцвета, становятся, как выразился Бен Пауэр, талантливо переделавший пьесу для постановки, «эпической театральной поэмой», почти «гомеровский» эпос о «150 годах существования западного капитализма, рассказанный через историю одной семьи». Это «“Крестный отец” с посредниками, а не с гангстерами», — сострил журнал «Вэрайти» в одной из немногих более скептических рецензий.

Первым человеком, которому Даниил решил рассказать о своих близких, был его учитель Мейерхольд. Всеволод Эмильевич долго слушал исповедь артиста, глядя на него серыми задумчивыми глазами; «Да, история любопытная, — сказал он, — но ничего страшного не вижу, хотя есть еще много людей, способных извратить любые факты. Родные есть родные. Думаю, что когда‑нибудь все придет на круги своя. Работайте спокойно... но распространяться не советую».

Важная особенность МЕКФ — смелость, порой даже дерзость контента. Хотя основная часть фильмов по‑прежнему крутится вокруг тем Холокоста и религии, в программу всегда попадают картины экспериментальные и провокационные. МЕКФ не боится ЛГБТ‑тематики, арабо‑израильского конфликта, религиозных противоречий, непривычных киноформ. Редкое качество для российских фестивалей.

Фильмы, отобранные Максимом Павловым и Ольгой Улыбышевой из Третьяковки при деятельном участии посольства Израиля в России, оказались бы лучшими адвокатами Израиля на международной арене, если бы их увидели сейчас в мире, как увидели в Москве. Речь идет не о картинах, созданных в последние годы, когда израильтяне вовсю завоевывают награды в Каннах, Венеции и Берлине, а о тех, что были сняты 40–50–60 лет назад.

Ошеломляющий успех первого фильма из еврейской жизни объяснялся и тем, что он открыл русскому зрителю новый и естественный мир человеческих отношений, далекий от тех домыслов и клеветнических слухов, которые широко распространяли облеченные властью антисемиты. В одном из отзывов на фильм было написано: «До сих пор нам приходилось видеть еврея в большинстве случаев в унизительной роли человека, который чувствует, любит и страдает, как и мы, русские, — этого на экране не приходилось видеть».

Попыток поставить «Дневник...» делалось много. Спектакль по «Дневнику...» сегодня, в 2019 году, должен отличаться от всего, что могли бы мы себе в этом сюжете вообразить. На вопрос, почему поставили именно «Дневник Анны Франк», переживший столько экранизаций, сценических воплощений и оперных постановок (замечательная моноопера «Дневник Анны Франк» Григория Фрида идет по всему миру, но не в России), ответ, конечно, есть. Потому что «Дневник...» — это бренд.

Одни израильские сериалы получают награды, другие растворяются в славе римейков, сюжеты третьих покупают иные страны, чтобы переснять дома, и получается не у всех. От Израиля с его недолгой кинематографической историей никто не ожидал такой прыти. От других евреев, американских например, ожидали много — и получили, а от Израиля нет. С другой стороны, маленькая, но гордая страна привыкла удивлять. И публика замерла в ожидании новых сериалов, будто это очередные кунштюки вроде прочих израильских изобретений — флешки или компьютера, управляемого без рук.

Лапида наверняка обвинят в том, что он снял антиизраильский фильм. Прежде всего, потому, что имел наглость сделать фильм об израильтянине (наверняка, отслужившем в армии), который бежит в Париж в то время, когда многие французские евреи, спасаясь от антисемитизма, делают алию — переезжают в Израиль. Но подобные хулители полностью упускают суть фильма. Ибо «Синонимы» это, прежде всего, размышления о надеждах и опасностях идентичности, ассимиляции, самоутверждения и перевоплощения, изобретения себя заново. И в этом смысле фильм одновременно общечеловеческий и очень еврейский.

Неудивительно, что сериал вышел в разгар леволиберальной войны с Трампом и мужчинами вообще — #metoo и вот это все. И кажется, что Мириам — воплощение побеждающего феминизма, а ее мужеподобная агент Сюзи Майерс — дань политкорректности. Но все с точностью до наоборот. Оба этих образа всего лишь «крылатая ракета», призванная доставить в каждый американский телевизор настоящий «заряд»: называйте вещи своими именами! Называйте черное черным, а голубое голубым! Вора вором, насильника насильником, идиота идиотом, а шантажисток шантажистками! Если вы точно поставили диагноз, есть шанс победить болезнь!

Подобных опер — не то что о гибели евреев, но просто о войне — очень мало. Как и опер, основу сюжета которых составляют реальные исторические события. Холокосту посвящены только «Пассажирка» и «Дневник Анны Франк» Григория Фрида, причем та и другая написаны давно, советскими композиторами, пережившими войну и не понаслышке знавшими о Катастрофе. Это были оперы отчасти про их жизнь, без временнóй дистанции. Здесь же опера про легенду, которую еще предстоит рассказать.

В течение трех лет отпрыски влиятельного банкирского семейства оплачивали деятельность голландского Сопротивления, пожертвовав на него сумму, эквивалентную 500 млн долларов. Им удалось продержаться удивительно долго, учитывая масштаб работы ван Халла. Историки говорят, что он помог превратить голландское Сопротивление в одно из самых эффективных и активных в Европе. В истории ван Халла множество поистине драматических мотивов — в ней есть место мужеству, предательству, смерти, преданности и даже ограблению банка небывалых размеров.