По сравнению с единоверцами в других странах, швейцарские евреи в XIII — начале XIV века жили довольно спокойно. В городах, куда евреев допускали, к ним обычно старались относиться как к равным, об этом свидетельствуют «письма о защите», которые получали некоторые евреи. Но уже в XV веке рост враждебности стал для швейцарских евреев столь же катастрофическим, сколь и для их единоверцев в других немецкоязычных регионах.

В течение критических 500 лет, в промежутке с VIII по XII век, европейское еврейство становилось все более существенным фактором в исторической эволюции еврейского народа в целом. Подорванное варварскими нашествиями и волной нетерпимости, затронувшей большинство общин в VII веке, западное еврейство начало восстанавливать экономическую и культурную жизнь в более благоприятном климате Каролингского возрождения.

Год спустя, когда офицер полиции Томас Уилкин застрелил Авраама Штерна в квартире на улице Мизрахи в Тель‑Авиве, Роза горько его оплакивала. Даже Габриэль, которому решительно не нравилась деятельность Штерна и его людей, был потрясен: вот так, хладнокровно, взять и выстрелить в голову человеку? А Роза стояла, вцепившись в спинку стула, чтобы не упасть. Она чувствовала себя так, словно потеряла близкого человека. Ведь, слушая Штерна по радио, она превратилась в его восторженную сторонницу.

Мои родители обручились в гетто и снова нашли друг друга после войны, любили друг друга, а иногда ненавидели, вместе радовались, поддерживали друг друга, пока смерть не разлучила их. Моя мать, обладавшая упрямым кокетством Герды, вполне могла быть ее кузиной. Мой отец, знатный балагур, как и Капа, — его младшим братом. И нет, мне не стоит труда представить себе Роберта Капу и Герду Таро на скамейке в Центральном парке: она велит ему поправить рубашку, он ворчит в ответ «mein General, jawohl», передразнивая ее неизгладимый акцент, она злится, что он опять паясничает и рисуется.

Во дворе за синагогой, у дома, где раньше жила Гудл, вечно толпились женщины и девушки, с любопытством слушая дикие проклятия, которые она выливала на голову первому, а потом второму мужу. Сама она — вопила Гудл — здорова как корова, спросите любого врача и любого праведника во всей Великой Польше. Стало быть, это мужья виноваты, чтоб им в аду гореть.

Голда, еврейская бабушка, смотрела с большого экрана, висящего над сценой. Она не видела Барбру, но слышала, как та поет израильский гимн. Тот гимн, под который невозможно маршировать, потому что у него мелодия украинской колыбельной. Мне показалось, что Голда Меир смотрит на Барбру Стрейзанд точно так же, как моя тетка, которая не была никакой теткой и давно уже лежала в гробу под чужой фамилией, с чужой биографией, в чужом городе — даже не помню, в каком.

Изгнание, вечное скитание, непостижимое бытие, неисчерпаемая стигма и т. д. перестают быть только еврейской судьбой, а еврейство становится вторым вариантом греческой судьбы, становится общей европейской судьбой, судьбой общества, в котором мы можем найти свое пристанище, свое убежище, свою Итаку, только если изначально мы все изгнанные и, будучи изгнанными, образуем социальную связь.

Во всем Хазарском каганате царила полная свобода совести. Путешественники из халифата и Византии с удивлением сообщают, что высший суд Хазарии состоит из семи судей, среди которых два еврея, два христианина, два мусульманина и один язычник — последний, по данным Масуди, отвечал за судебные тяжбы славян, русов и других язычников. Неудивительно, что один из мелких кавказских царьков, дабы угодить всем могущественным соседям, отмечал пятницу с мусульманами, субботу с евреями и воскресенье с христианами.

Уезжая из Израиля в 1935 году, Паньоль оставил человеку по имени Йехезкель Кац тридцать своих картин. И полагал, что Кац картины продал, а деньги присвоил. Так он сказал своей сестре и маминой тете Соне, живущей с давних пор в Париже, узнав от нее, что я приехала в Израиль. Оказывается, до этого разговора он вообще не имел представления о моем существовании.

В чем мама виновата, что она могла поделать, если соседей тут, считай, нет, я с утра до вечера в хедере у Симы‑Йосефа, а отец разъезжает по деревням, покупает сено? Вот она и бросила дом на произвол судьбы. Уходила к тете Мирьям, допоздна засиживалась у бабушки Рахл. Горшки на печи опять стали смотреть на комнату пустыми, темными ртами.

Да, был амбар, кого‑то в нем сожгли, безусловно, но не такую же толпу! Это свидетельство Васерштайна я перечитал еще раз перед изданием «Кошмарного десятилетия». В самом деле, как поверить, что жители обычного польского городка поубивали всех своих еврейских соседей, большинство из них спалив в амбаре!!! Полторы тысячи человек!

В его оценке «нормализации» еврейского положения Израиль отсутствует, хотя именно достижение нормализации еврея и являлось главной целью сионизма. Горенштейн, как и многие другие видные еврейские мыслители, понимал, что сионизму не суждено распутать еврейскую историческую драму, что, однако, не мешало ему быть ярым поборником и защитником права еврейского государства на существование.