Ранним Озом восхищались за непревзойденное мастерство и холодную безупречность его произведений, но в конце концов те же качества оттолкнули читателей и критиков. Возможно, именно незащищенность этих теплых, бессвязных воспоминаний помогла читателям снова почувствовать в Озе что‑то свое. Возможно, полюбить нашего волшебника стало проще, когда он вышел из‑за завесы безупречности и перед нами предстал хрупкий старик, который, лишившись волшебного дара слова и самоуверенности пророка, осмелился показаться людям таким, каков он на самом деле, таким, какими однажды мы все станем — одиночкой, одержимо предающимся сладостным и страстным воспоминаниям?

Заикание — следствие тяжелой контузии, пожизненный его спутник. Если бы только оно! По просьбе гостя Ахматова прочитала ему отрывок из «Поэмы без героя». Эта встреча, не единственная в Ташкенте, сыграла немалую роль в судьбе Гребнева. После выписки из госпиталя Анна Андреевна снабдила его рекомендательными письмами известным в Москве литераторам. Письма эти он никому не показывал и никому о них не говорил, даже сам счел возможным прочитать более чем через двадцать лет, когда Анны Андреевны уже не стало.

Иосиф Бург был «последним из могикан» в пестрой и драматичной истории еврейской литературы в Черновцах. Даже в послевоенном Советском Союзе, после ужасающего разгрома советской еврейской культуры и убийства ее ведущих деятелей, в этом небольшом городе продолжал теплиться огонек еврейского творчества. В местной филармонии выступала на идише знаменитая актриса Сиди Таль. Продолжали традицию еврейского художественного слова писатели Меир Харац, Мойше Альтман, Хаим Меламуд, Иосиф Бург.

Вот еще удивительная запись Цветаевой. Похоже, эта запись положила начало классическим строчкам о «гетто избранничеств»: «Слава Б-гу, что я не еврейка… При первом же “жидовка” я бы подняла камень с мостовой – и убила… Откуда у меня – с детства – чувство преследования? Не была ли я еврейкой в средние века?Во всяком случае – если мне суждено когда-нибудь сойти с ума – это будет не мания Величия».

Для многих в Греции да и во всем мире поэт начала XX века Иосиф Элийя остается выдающимся мыслителем, развивавшим 2300‑летнюю традицию греко‑иудейской мысли, объединив основополагающие западные традиции рационализма и веры, которые он постиг за три тревожных десятилетия...

В отличие от большинства еврейских авторов, эмигрировавших за океан, Зингер не отрекся ни от языка, ни от традиций и корней. Он верил, что его старая родина, которая исчезла с географической карты, продолжает жить, пока сохранилась память, запечатленная в слове. А в СССР и в послевоенной Польше делалось все, чтобы стереть эту память. И как раз поэтому даже беглые упоминания о Зингере не допускались.

Стиль и манера письма Гольдберг характерны для поколения еврейских поэтов подмандатной Палестины и молодого Израиля. Усвоив эстетику русских акмеистов и используя достижения Шленского и Альтермана в области ритма, гибкости и звучности поэтического иврита, поэтесса придала своей глубоко интимной лирике исключительную непосредственность в выражении тончайших движений души. 29 мая исполняется 110 лет со дня рождения Леи Гольдберг.

Прекрасный романист, блестяще ориентировавшийся в библейских текстах, Булгаков не только выстраивает концептуальную модель произведения, основываясь на апокрифическом Евангелии от Никодима, но и наделяет своего малосимпатичного персонажа именем и атрибутами одной из самых таинственных фигур Священного Писания

Когда положение немецких евреев стало немыслимым, Марсель Райх, как гражданин другого государства, продолжал учебу в гимназии имени Фихте и даже закончил ее в 1938-м. Самым горестным для него оставались не нацистские придирки учителей, не равнодушие гимназистов и даже не судьба евреев в Германии, а угрозы запретов — лишиться возможности посещать библиотеки, театры, концерты. Формула жизни гимназиста Райха в гитлеровском рейхе: страх и счастье; счастье — от классических литературы, музыки, театра и страх — этого лишиться.

Лунной ночью, в перерыве между боями, солдат рассказал свою историю: он из Палестины, в поселении под Тель‑Авивом был виноградарем. За пять недель до немецкого нападения на Польшу Шлойме приехал в польский городок Хелм навестить пожилых родителей. Его отец был праведным евреем, сойфером, он — младший сын в семье. Шлойме уже собирался домой, в Тель‑Авив, когда вспыхнула война, и он попал в гетто, где пробыл 96 дней.

А в августе 1942‑го во время ликвидации Львовского гетто Двойру, ее маленького сына, мужа и мать нацисты убили прямо на мостовой. До того дня, когда произошла эта немыслимая трагедия, Фогель — ее называли блуждающей звездой идишской и польской литературы — сочиняла новаторские стихи, писала тонкие критические статьи по изобразительному искусству и публиковала труды по философии и эстетике, получившие безусловное признание в академической среде.

Познакомились мы через Ахматову. Она с ним дружила, регулярно виделась в те годы. Он был для нее авторитетом в области древней литературы и, при случае, консультантом в поисках той или иной цитаты. «Спросить у Симы» – повторяющаяся запись в ее записных книжках. Она могла помнить несколько слов или общий смысл строки Горация, и он немедленно находил нужное место... 90 лет назад родился Шимон (Симон) Маркиш