Или вот как еще бывает. Живет себе человек по имени Мордко, не тужит. И тут бац, его старшая дочь замуж выходит. Тоже за Мордко. И что тогда делает любящий папа? Меняет себе имя. Скажем, на Боруха. А что мы имеем в итоге? Мы имеем детей, записанных в синагоге Мордковичами, а в переписи уже Боруховичами. Это же логично. Папа же сказал, что его зовут Борух, зачем уточнять? Кому вообще в голову может прийти мысль, что люди на протяжении жизни могут менять себе имена? На абсолютно легальных основаниях.

Из достоверно известного было только место проживания семьи до попадания ее в Киев. Клиентка утверждала, что это произошло до революции. А место проживания было глухим селом в Сквирском уезде, в котором, конечно же, никаких евреев регистрировать не могли. Еще имелась девичья фамилия прабабушки очень странного звучания, которую все архивы отвергали как реально не существующую. Единственный документ, который выпал мне в руки в результате поиска по моей базе Киевской губернии, оказался списком евреев, проживающих все в том же Сквирском уезде. И самое ужасное, что в составе членов семьи отсутствовала бабушка заказчицы.

Я уже свыклась с тем, что фамилия Иегуди превратилась в Ягоду, привыкла к добавлениям и исчезновениям букв в фамилиях типа Койфман, Гройсман и у прочих ‑манов, привыкла к гласным, которые могут быть любыми в любой фамилии, в которой в принципе есть гласные, привыкла к тому, что буквы б, п, в, ф легко заменяют друг друга по воле переписчика, неплохо владеющего идишем, но практически не владеющего русским, но то, что произошло с фамилией Ясногородский в славном городе Чуднове, превосходило все виденное мною ранее.

Комиссия по реконструкции еврейской культуры в Европе была сформирована в попытке подготовить восстановление еврейской жизни в Европе после Второй мировой войны, но ее деятельность сосредоточилась преимущественно вокруг спасения книг, исторических документов, рукописей и других культурных сокровищ и распределению их по еврейским общинам всего мира. В работе участвовало множество видных ученых, историков, общинных лидеров и раввинов. Одним из еврейских общинных лидеров, к которым обратилась комиссия, был раввин Йосеф‑Ицхак Шнеерсон

Главный труд его жизни назывался «Социософия» и, как следовало из явно нелишнего при таком названии уточняющего подзаголовка, представлял собой изложение «новой науки о государстве как социальном организме и его душе — прогрессе». Понятно было, что брошюра «Еврейский вопрос» посвящена еврейскому вопросу, книга «Пятая симфония Чайковского» — Пятой симфонии Чайковского, но какие проблемы трактовались в книжечке «Око в окне», оставалось лишь гадать.

Именно этот «старообразный мальчик» явился адресатом брюсовского стихотворения «Юноша бледный со взором горящим...», в котором, как старший по возрасту и уже приобретший некоторый литературный опыт, автор дает юному дарованию «три завета». Следует заметить, что этим памятным заветам адресат последовал не в полной мере, поскольку рос он как ярый ненавистник существующего государственного режима: еще в годы гимназического учения сблизился с социал‑демократами и со всей присущей его натуре страстностью отдался не столько искусству, сколько революционной деятельности.

Плохой человек не может быть хорошим кооператором, — писал Ц. Пинес, работавший под руководством Биркенгейма в еврейском кооперативном Союзе в Польше, — так же, как плохой человек не может быть хорошим врачом. Беркенгейм был кооператором, каких редко можно отыскать, и такого же рода людей он старался привлечь в кооперативное движение. Подобно Диогену, он искал человека, чтобы обрести в нем кооператора.

Тридцать процентов населения Одессы составляли евреи в 1897 году. И поскольку город в целом был прогрессивный, местные евреи были тоже прогрессивные. До такой степени, что не стеснялись разрешать свои внутриобщинные конфликты с помощью печатного слова, периодически обращаясь как к посреднику к самому градоначальнику Одессы. Именно благодаря этому факту нам известна ситуация, которая сложилась в еврейской общине в 1909 году.

Бялик был буквально заворожен богатством средневековой еврейской поэзии, о чем писал: «Мои старания на ниве еврейской поэзии Испании доставляют мне неописуемое наслаждение. Порой мне кажется, будто я стою подле множества горок драгоценных камней и жемчугов и то и дело набираю полные пригоршни. Задумываясь над этой картиной, я не перестаю удивляться: как получилось, что до сегодняшнего дня такие бесценные сокровища были обречены на столь долгое забвение»