13 мая в больнице «Ихилов» в Тель‑Авиве специальный посланник США на Ближнем Востоке Стив Уиткофф вручил недавно освобожденному из хамасовского плена Идану Александеру цепочку с подвеской в виде звезды Давида, принадлежавшую его покойному сыну Эндрю, умершему в 2011 году в возрасте 22 лет

В бараке, между шершавыми досками нар, он впервые взял в руки иглу. Не от хорошей жизни — от страха, от голода. Он штопал рубашку эсэсовца, и не было в этом никакого достоинства — была только необходимость выжить... И он выжил. Один: без отца, без матери, без сестер. Выжил, потому что стал нужен, потому что что‑то сшил. И мир отплатил ему за это: дал ему Америку... Он одевал американских президентов. Держал в руках плечо Обамы и Трампа, снимал мерки с Эйзенхауэра и Билла Клинтона

В начале 1980‑х в Германии было два типа евреев. Те, кто уже там не жил, кто бежал в Америку и Палестину, кто упоминался в справочниках. И те, кто по‑прежнему жил здесь, горстка ничем не примечательных коммерсантов, врачей, их дети, каждый год 9 ноября их бегло показывали по телевизору — маленькая и темная кучка людей перед гигантской менорой или скрижалью, висящей на головокружительной высоте и покрытой неудобочитаемыми ивритскими письменами. Лил дождь, дул ветер, людей уносило, и вновь они появлялись в новостях лишь на 30 секунд следующего 9 ноября. Таких, как я, в Германии встретить не ожидали

Шульц — классический пример того, что бывает, когда легенда о писателе сливается с его творчеством. Заманчиво взглянуть на его путь сквозь призму ужасной кончины. Но пророчества о гибели его мало интересовали, он не предвидел Холокост, который его уничтожил. Он был щуплый, скромный рыцарь эроса, чей уникальный мир мерцал вневременными изобильными силами — царство коричных лавок, крокодилов, альбомов с марками и женщин‑богинь

Он воплощал дух нерегламентированной культуры. Императивом времени в рамках отдельно взятых интеллигентских компаний была борьба... Едва ли не каждый «из наших» имел на себе психологический оттиск великой борьбы. Но не Мика: он как‑то умудрялся ни с кем и ни с чем не бороться. В известном смысле он жил так, как будто никакой советской власти не существует, хотя она ему определенно досаждала. Он явочным путем осуществил интеллектуальную и культурную свободу

Целых шестнадцать лет эта личность пестовалась прекрасной семьей, которая с любовью и верой, тонко и умно вкладывала в ее рост и расцвет все, во что верила, что знала и умела. Обучала Торе, воспитывала в семейных традициях веры и простоты, высокого интеллекта и подлинного благородства. Отдавала в руки лучших наставников, окружала заботой и доверием, наполняла лучшей на свете музыкой, прививала вкус к тонкому и чистому... И как ничтожно малого оказалось достаточно, чтобы остановить это ежесекундное развитие, непрерывный рост, набиравший обороты процесс восхождения к... обычной жизни хорошего еврея

Сон — не прекращение и даже не временное прерывание жизни, а время, предназначенное для того, чтобы разжечь в нас искру, средство восполнить телесную и душевную энергию, чтобы наутро со свежими силами, на свежую голову свернуть горы. Такова и смерть. Смерть, сказал Ребе, — это «спуск ради подъема», когда стрелу жизни, оттягивая назад тетиву, возвращают в исходное положение, а затем лук пустоты вновь, с удвоенной силой, приводит стрелу в движение

ХАМАС желает сохранить антисемитизм как устойчивое глобальное настроение. Вот почему он хочет дать новую интерпретацию Холокосту. Преследование нацистами и спасительный побег в Палестину должны быть поставлены под вопрос, — а значит, в итоге, и само право Израиля на существование. 

Если бы существовала идеальная еврейская шутка — а кто возьмется утверждать, будто дайену не такова? — она не имела бы конца. Религия наша — религия саспенса. Мы ждем‑пождем Б‑га, который не может явить Себя, и Мессию, которому лучше бы не приходить вовсе. Мы ждем окончания, как ждем заключительную шутку нарратива, не имеющего конца. И едва нам покажется, что все уже кончилось, как оно начинается снова.

Быть евреем не стыдно и не страшно, но без крайней нужды ты все же стараешься не выпячивать, что ты еврей. Ты не говоришь всем и каждому, что ты еврей – в лучшем случае позволяешь некоторым догадываться. После минимум 2000 лет антисемитских гонений ты инстинктивно привык не распространяться об этом. Я называю таких евреев «осмотрительными». Не робкими, даже не боязливыми, – просто осмотрительными. Или, если угодно, благоразумными.

14 января в Москве на 77 году жизни умер поэт Лев Рубинштейн... «Наш двор на языке барачных обитателей — и детей и взрослых — именовался почему‑то "еврейским", хотя во всем нашем доме было никак не больше трех‑четырех еврейских семей. "Евреем" или "еврейским" был для них любой человек или круг явлений, явно или неявно противоречившие их неподвижным представлениям об устойчивом миропорядке».

В «Лексикон фун идиш‑шрайберс» («Словаре идишских писателей») Берла Кагана есть приложение — перечень примерно 5800 псевдонимов. Похоже, для идишских писателей, особенно для тех, кто сотрудничал с идишской периодической печатью, обзавестись псевдонимом (а то и тремя) практически означало посвящение в профессию. Литературные псевдонимы эти очень разнились: одни были безобидные, другие эпатажные.