Истории из архивов
Город Одесса всегда был самым прогрессивным в Херсонской губернии. А может быть, не только в Херсонской. Стоит город у самого Черного моря — кто только в нем не жил: румыны, греки, болгары, молдаване, турки, немцы, итальянцы, французы, великороссы, малороссы, белорусы, поляки, армяне. И конечно же, евреи. Тридцать процентов населения Одессы составляли евреи в 1897 году, а иногда этот самый процент бывал и выше. И поскольку город в целом был прогрессивный, местные евреи были тоже прогрессивные. До такой степени, что не стеснялись разрешать свои внутриобщинные конфликты с помощью печатного слова, периодически обращаясь как к посреднику к самому градоначальнику Одессы. Именно благодаря этому факту нам известна ситуация, которая сложилась в еврейской общине в 1909 году.
21 декабря 1909 года одесский градоначальник получил письмо от некоего купца Розенблита . Купец Розенблит сообщал, что в 53‑м номере газеты «Одесское слово» он задал некоторое количество вопросов господину Маргулису, который вводит в смущение новое правление синагоги.
Первая страница письма купца Розенблита на имя одесского градоначальника. Одесса. 21 декабря 1909. Государственный архив Одесской области
Почтенный негоциант был возмущен: Маргулис, председатель Совета духовных правлений, выплатил бывшему бухгалтеру погребального братства Левиту, уволенному два года назад за какое‑то темное дело, огромную сумму — 840 рублей. И откуда? Из денег несчастной бедной конторы погребального братства. Помимо странных отношений с бывшим служащим подлый Маргулис решил окончательно растратить с таким трудом накопленные предыдущим правлением средства. Он закатил на них совершенно ненужный и непроизводительный ремонт без согласования с ремонтной комиссией. Ремонт велся по ночам, за это переплачивалось втрое, так что определить стоимость ремонта без участия пяти комиссий не представляется возможным.
Но не это было главной ошибкой Маргулиса. Он посмел замахнуться на святое — установил в синагоге Бродского орган. Весь одесский духовный раввинат, да буквально весь город или по крайней мере все его еврейское население до сих пор не может прийти в себя от ужаса от такого явного святотатства! О нем сообщается даже в хронике «Одесских новостей» за номером 7993. Но, несмотря на такое вопиющее нарушение всех законов, мировой суд нашел, если что‑то и было нарушено, то только правила медицинской полиции. Это тянет максимум на штраф до 100 рублей, да и тот члены правления, конечно же, платить не будут.
Этот донос был написан собственноручно, неплохим почерком и прекрасным русским языком. В заключение господин Розенблит выразил уверенность, что господин градоначальник обязательно разберется с наглым Маргулисом.
Лейба (Леон) Миронович Маргулис, одесский купец и общинный деятель, в данный момент — председатель Совета духовных правлений синагог и молитвенных домов, тоже оказался не лыком шит. Его ответ на рукописный донос был напечатан на машинке и гласил :
Доклад
Господину чиновнику особых поручений при Одесском градоначальнике С. П. Скуридину
Вследствие запроса вашего высокородия имею честь предоставить ответы на все вопросы, изложенные в номере 53 газеты «Одесское слово» в отделе объявлений в статье, озаглавленной «Открытое письмо председателю Совета духовных правлений Маргулису».
1/ Отчего я выдал Левиту 840 рублей. Прежде всего, деньги выдал не по моему единоличному распоряжению, а по единогласному постановлению правления, принявшего при этом во внимание А/ что Левит прослужил братству 15 лет, Б/ что он теперь сильно бедствует, В/ что существует протокол прежнего правления о выдаче Левиту этой суммы, и если этот протокол был отменен новым протоколом, то ввиду неуказания оснований к его отмене новое правление имело право пересмотреть решение и согласиться с первым протоколом. Во всяком случае, повторяю, таково было единогласное постановление правления.
(Не знаю, понял ли градоначальник все перипетии, связанные с протоколами, но закручено лихо.)
2/ По второму и третьему пунктам имею честь объяснить.
Правление, опять‑таки не единолично, решило переместить канцелярию раввината, нуждающуюся в меньшем помещении, в меньшую квартиру, которую занимал совет и братство. Совет же и братство перешли в квартиру, раньше занимаемую раввинской канцелярией, потому что совет и братство имеют частую нужду в более обширном помещении для заседаний совета, когда собираются от 150 до 160 человек.
Кроме того, тут же происходят заседания угольно‑мацовой комиссии, которая также состоит из 60 человек. Затем, тут же происходят общие собрания прихожан синагог и молитвенных домов для выборов своих правлений, вследствие распоряжения его превосходительства господина Одесского градоначальника о недопустимости собраний прихожан синагоги или молитвенного дома для выборов членов правлений в помещениях самих молитвенных учреждений. Таким образом, новое помещение обслуживает не только совет, но и каждую синагогу, и молитвенный дом в отдельности.
(Шах и мат, господа присяжные: мало того, что под ремонт подвели целую теорию, так еще и главный виновник ремонта — сам господин градоначальник. И не подкопаешься.)
[…]
По нареканию, что я не давал кому‑то защищаться, имею честь напомнить вашему высокородию, как присутствующему тогда на собрании, что, согласно распоряжению его превосходительства, в том собрании должны были происходить всего лишь выборы, между тем ГОСПОДА ФИЛЮРИН и РОЗЕНБЛИТ рвались говорить по вопросам, ничего общего с выборами не имеющими, и я, соблюдая распоряжение градоначальника, никому не давал говорить о делах и порядках общины. Я дал слово двум‑трем членам для выражения вам благодарности, а больше слова никому не давал.
[…]
По седьмому вопросу представлю краткое объяснение.
А/ общее собрание вправе принять тот или иной способ избрания.
Б/ если общему собранию было угодно избрать меня без баллотировки большинством голосов против одного, то я считал за честь принять такое избрание.
В/ назначить новые выборы только потому, что так хотят лишь авторы письма гг. Розенблит и Филюрин, которые были обойдены на выборах, я считаю несовместимым с достоинством общего собрания, тем более, что к избирательным собраниям, с их шумливостью и агитацией, следует прибегать как можно реже.
В заключение укажу еще раз, что все мои распоряжения являются следствием решений правления, а не моими единоличными распоряжениями, что гг. Розенблит и Филюрин, нападая на меня, полагают таким образом реабилитировать себя в глазах администрации и общества. Во всех их письмах в редакции, печатаемых за деньги в отделе объявлений, и так же в сильной агитации, которую они ведут среди членов совета, они открыто высказывают досаду, почему администрация и общество их осудило, а ко мне относится с доверием. На это последнее обстоятельство мне нечего ответить, но полагаю, что питаемое ко мне доверие имеет свои основания. […]
Этот любезный обмен письмами был только началом чудесной истории из жизни руководства одесской общины.
Продолжение этой истории еще интереснее и чем дальше, тем больше напоминает современные реалии. Раз уж в еврейские разборки оказались втянуты представители государственной власти, эта самая власть своего не упустила. Она организовала собственное расследование. Возглавил это самое расследование старший чиновник особых поручений Сергей Петрович Скуридин. Причем, судя по датам его отчетов, он умудрился приступить к делу еще до публичного обмена мнениями через газету.
Еще в сентябре 1909 года Скуридин пытался получить у исполняющего должность раввина доктора Авиновицкого расходные книги и оправдательные документы. После всевозможного шантажа и угроз, описание которых заняло полторы страницы отчета, указанные книги все‑таки попали в руки государственного чиновника. Правда, не без ведома уже известного нам Леона Маргулиса. И тут в дело вступают банки: сухой отчет о балансе счета — что может быть достоверней!
Представим нового нашего героя, доктора Авиновицкого. Феб (Файвель) Соломонович (Шлемович ) Авиновицкий, 1857 года рождения был акушером и занимался детскими болезнями; оба его брата тоже были врачами. Был известен как сионист, но, по‑видимому, от сионизма отошел в начале 1900‑х. Был женат и имел двух детей. Через некоторое время после описываемых здесь событий переехал из Одессы в Петербург, где тоже успел оставить архивный след, связанный со скандалом . Должность одесского раввина Авиновицкий занимал в 1905–1909 годах, и при нем община, которой в ситуации погромов и политической реакции было трудно бороться за свои права, утратила значительную часть своих полномочий. Так, в 1907 году возник уже упоминавшийся здесь Совет духовных правлений в составе девяти членов, избираемых всеми одесскими духовными правлениями; в совет входил и официальный раввин, назначенный властями, и таким образом получал возможность выступать от имени еврейского общества. Авиновицкий, в частности, добился изъятия погребального братства из‑под юрисдикции Бродской синагоги, в каковой оно много лет находилось, и передачи его в ведение Совета духовных правлений.
В результате проверки финансового баланса общины Авиновицкий был вынужден представить градоначальнику объяснительную. Из этого любопытного документа мы узнаем, что в 1907 году на совещании с зажиточными и оседлыми мещанами была утверждена смета расходов раввинской канцелярии в размере 8000 рублей в год. Причем, как ни странно, на уплату гербовых сборов при выдаче метрических свидетельств и пособия неимущим выделялось 360 рублей, в то время как канцелярские расходы равнялись 1120 рублям.
Еще любопытнее выглядит комбинация, которую проделал исполняющий должность раввина. В 1906 году он отказался от денег, положенных раввинам за расторжение браков, зато в 1908‑м потребовал увеличить себе жалованье с 1500 рублей до 3000 из сумм погребального братства. Мотивировал он это тем, что денег за разводы не берет, а жить на что‑то надо. Причем получать эти деньги он стал уже в конце 1907 года, не дожидаясь решения правления. Но что самое интересное — не прошло и месяца со дня повышения зарплаты, как он снова начал брать деньги за разводы. Думаете, на этом его доходы заканчиваются? Ошибаетесь.
Итак, на какие денежные поступления мог рассчитывать раввин в начале XX века? Из доноса бывшего помощника раввина, младшего присяжного поверенного (судя по всему, основную массу работы выполнял именно он, сидя на голом окладе), мы узнаем, что зарплата от правления синагог составляла 3000 рублей в год, доходы от разводов — от 500 до 1500 рублей в год, переводы различных документов для коммерческого суда приносили 120 рублей в год, плата за принятие присяги новобранцами‑евреями составляла 96 рублей в год. Также приносили доход приведение к присяге в гражданских судах по договоренности сторон, переводы с еврейского, большей частью переводы духовных завещаний, торговых писем и прочих подобных документов (в таком торговом городе, как Одесса, подобных переводов бывает много, и платят за них хорошо). Кроме того, раввин выдавал различные удостоверения, предписания, выписки из метрических книг и прочие документы из еврейского быта, и за них тоже хорошо платили. Верный доход по вышеуказанным статьям составлял до 2000 рублей в год. Кроме того, бывали частные пожертвования, которые тоже заносились в приходно‑расходные книги.
Однако вышеуказанными способами законного обогащения исполняющий должность раввина не ограничивался — настоящим же источником доходов для него являлось погребальное братство.
Собственно, зерно конфликта между Маргулисом и Авиновицким было посеяно именно на кладбище. Потому что в бытность Авиновицким исполняющим должность раввина Маргулис был членом правления по заведыванию погребением умерших евреев, где большого влияния, по его собственным словам, не имел. В его изложении дело выглядело так: по особым случаям собиралось заседание правления, которое решало, сколько брать за погребение. Обычно плату за погребение устанавливали дежурные члены братства. Но иногда Авиновицкий единолично решал, сколько брать за эту услугу. При этом он заявлял, что указанная сумма согласована с градоначальником. Далее Маргулис, как он сам пишет в докладе Скуридину , став председателем Совета духовных правлений синагог, сразу распорядился, чтобы требования денег за погребения были более умеренные и были бы доносимы в форме, более соответствующей грустной обстановке, при которой приходилось вести переговоры об оплате. Будучи председателем, он все‑таки не был единоличным вершителем судеб погребального братства и во многих своих начинаниях он встречал затруднения со стороны других представителей братства. И путем долгих усилий он приводил совет в чувство и налаживал в нем достойную работу. Сплетни же о мешавших ему членах совета он распространять не считает нужным, главное, что работа наладилась. А по делу некоего Топоровского он имел сказать, что за похороны первого разряда действительно могли взять 3000 рублей. И ввиду того, что еврейскому обществу от Топоровского пользы не было никакой, правление потребовало от него еще 3000 рублей за место на кладбище (по уставу братства имело на это полное право). Причем деньги эти правление направило в пользу приюта (2600 рублей) и в пользу хедеров (400 рублей). Здесь Маргулис оказался вполне согласен с Авиновицким в сумме сбора. Оба понимали, что по‑другому община не могла себя содержать. У них была только одна возможность стребовать что‑то с одесских ассимилированных евреев: смерть. И они пользовались ею вовсю.
А теперь, дабы предоставить слово обеим сторонам, почитаем жалобу уже упомянутого Топоровского .
Имею честь донести до вашего сведения следующие факты из деятельности погребального братства, вдохновляемого Авиновицким.
14 августа сего года скончался мой единственный сын, от скарлатины. Я обратился к погребальному братству с просьбой похоронить моего сына. Тогда над трупом моего сына начался форменный торг.
Правление погребального братства запросило 15 000 рублей. Торг продолжался целый день, в течение которого братство оставило перед моими глазами холодный труп моего несчастного сына, уступая каждый час по сотне рублей. Я стал бояться, что скарлатинозный труп заразит дом, и был вынужден после долгих переговоров согласиться дать 6000 рублей. Во время переговоров утверждалось, что я даю 6000 рублей на погребальное братство. Ни о каком другом назначении этих денег не говорилось. Когда же я уплатил 6000 рублей, мне была выдана квитанция на 3000 рублей. Я запротестовал. Тогда мне были выданы какие‑то отношения, в которых говорится, что 2600 рублей пошли на приют, а 400 — на какие‑то хедеры.
Горе мое тогда было столь велико, что я не мог анализировать все происходящее передо мной. Ныне я отдаю себе отчет в происшедшем и пришел к такому заключению, что я оказался жертвой ловких дельцов. К этому утверждению меня подвели следующие соображения.
Когда со мною торговались, мне не сказали, на что требуют денег. Мне заявили — не заплатите, и труп вашего сына не будет похоронен. Эту угрозу привели в исполнение, потому что труп моего сына лежал три дня и служил источником заразы для всего дома.
Выколачивание пожертвований под угрозой — это новый способ, известный только нынешним заправилам погребального братства. До сего времени мы знали, что пожертвования являются результатом доброхотного даяния.
О приюте, который строится на эти деньги, что‑то не слышно. Я прямо заявляю, что я не доверяю деятелям из погребального братства и доверять им своих денег я не желаю.
Если бы во главе братства были люди, которым я доверяю, я бы охотно давал пожертвования на приют, и дал бы добровольно, без угроз. Ни к одному из лиц, подписавших квитанции, я не питаю доверия.
Я не знаю, где находятся эти хедеры и существуют ли они вообще.
На Авиновицкого поступали и иные нарекания, также касавшиеся похорон. По запросу от властей некто Фельдман описал правление погребального братства времен Авиновицкого следующим образом .
На ваш запрос имею сообщить следующее.
Нынешний состав правления по заведыванию духовным братством при самом избрании не пользовался уважением, столь необходимым для общественного деятеля. И теперь, за три года своей деятельности, они не только не приобрели этого уважения, но, напротив, вызвали против себя всеобщее неудовольствие. Прошлое этих членов тоже далеко не безукоризненное.
Розенблит, душа этого правления, лет двадцать назад жил в Елисаветграде. Тогда над ним тяготело обвинение в ростовщичестве, и высылка его из города стояла на очереди. Но он добровольно оставил Елисаветград, чтоб начать свою деятельность в Одессе. Здесь он судился за обвесы. И хотя был оправдан судом, общественное мнение дало ему прозвище — Фунтик. В 1905 он разыскивался как должник, укрывающийся от своих кредиторов.
Филюрин избег оков Фемиды и судимость его чиста. Но частые пожары в его магазинах обуви были притчей во языцех.
Рейдер получил воспитание в обстановке, которая не могла содействовать облагораживающим его душу образом. Он безграмотный и весьма мало разбирается в вопросах.
Прельштейн не уступает Рейдеру.
Будницкий — маленький служащий в маленьком деле, безвольный и бездарный.
Вот каких лиц набрал Авиновицкий для управления таким учреждением, как погребальное братство, к которому 160‑тысячное еврейское население обращается в самую грустную минуту своей жизни. Вместо того чтобы словом участия утешить своего брата, которого постигло горе, они своими грязными руками влезали в душу, бередили раны, удваивая горесть положения. Эти невоспитанные люди, эти выскочки, желая показать свою власть, употребляли по адресу покойников такие выражения — пусть полежит, не завоняется, у нас есть прекрасный ледник.
Кладбище, на которое было потрачено трудов двух поколений, кладбище, которое по своему благоустройству было гордостью общины, в три года разорено.
40 лет назад город отвел место под второе еврейское кладбище. Тогда же оно было распланировано, и этого плана придерживались все правления. Между прочим, была установлена полоса в три аршина вокруг кладбища у самого забора. Эта полоса необходима для наблюдения за кладбищем, но также наличие ее диктуется еврейским обычаем, освященным временем. Эту‑то ходовую полосу экономное правление забрало под могилы. Так как она была неравномерной ширины, причем самая широкая ее часть была не более трех аршин, а именно столько требуется для средней могилы, в более узкой части приходилось укладывать ноги покойника под забор, а голову его в чужую, соседнюю могилу. Бывали случаи, когда при рытье могилы натыкались на чужие могилы, причем от удара заступом рассыпался истлевший гроб и обнажались кости. Этого мало. Так как полоса все‑таки была нужна, ее устроили прямо над могилами.
Далее, на все более узких местах не было возможности открывать на поверхности земли все пространство могилы, вследствие чего приходилось оставить часть могилы под землею в виде ниши, и в эту нишу с особым искусством вкладывался гроб. При этом бывали случаи, когда из гроба при сильном наклонении вываливались покойники.
Когда я около года назад обратил внимание нынешнего председателя правления Маргулиса на эти безобразия, он лично поехал со мной на кладбище и, убедившись в том, что тут происходит настоящее поругание над мертвецами, горько заплакал. Его усилиям мы обязаны тому, что эти гнусности прекратились. Хотя устроенные там могилы остались немыми свидетелями святотатственных действий экономных заправил погребального братства. Затем правление нашло возможным устроить новые линии посредине боковых аллей. Между тем могилы по обеим сторонам были фасадные, и за них было уплачено вдвое. Ныне эти фасадные могилы превратились в рядовые, стоящие значительно меньше. Это уже нарушение прав чужой собственности.
В дознания по делу Авиновицкого приглашались и другие свидетели, чье недовольство не было связано с работой погребального братства. Например, обиженная невеста :
Имею честь заявить вашему высокородию о следующем факте из деятельности раввина Авиновицкого.
13 августа был назначен брак с моим мужем, отсутствующим ныне из Одессы Шимоном Друбачевским. Мы были люди очень бедные и, уплатив за помещение, балдахин и служкам, не могли вовсе платить раввину. Но нам заявили, что даром венчать нас не станут, и после долгих торгов члены совета духовных правлений согласились взять с нас 2 рубля. Мы уплатили эти деньги и затем явились на венчание. Потому ли, что мы мало дали, или по какой‑то другой причине помощник раввина г. Вайсман предложил служителю, которого зовут Айзиком, совершить обряд. Я с женихом вошли под венец, и служитель уже прочел часть обряда, но тут вошел раввин Авиновицкий и, поинтересовавшись узнать, какое это венчание, просил дать ему дело о моем венчании. Узнав из дела, что за венчание оплачено всего ДВА рубля, он нас прогнал из‑под венца, заявив, что он не разрешает нас венчать. Чувство обиды и горечи так подействовало на меня, что я рыдала как ребенок, и со мною вместе рыдали не только чужие люди, бывшие в то время в канцелярии, но и самые служащие раввина. Лишь через час раввин смягчился и разрешил нас повенчать, но пережитых страданий мы никогда не забудем.
ГОЛДА ЦЫВЯ ДРУБАЧЕВСКАЯ.
ОДЕССА. ОКТЯБРЬ 1909 ГОДА
Работники раввинской канцелярии по этому поводу ответили следующее.
До назначения доктора Авиновицкого казенным раввином плата за совершение обряда взималась после, причем платили в руку, кто сколько мог, бедняки же не платили ничего. С назначением Авиновицкого завелись новые порядки. Плату стали требовать вперед, причем плата вносилась через дежурного члена совета, который и должен был уговариваться с публикой о размере платы. Дежурный же член получал указания, от кого сколько взять, от самого Авиновицкого, по большей части телефоном […]. Они могут указать на такой возмутительный факт, бывший в канцелярии. [В] 1908 году 13 августа Шимон Друбачевский 26 лет и Голда Могилевская 29 лет пришли в канцелярию и предъявили документы помощнику раввина Вайсману. Документы оказались исправными, следовательно, против вступления в брак ничего не имелось, оставалось внести деньги. Ввиду того, что брачующиеся ничего не имели, дежурный член правления собрал там же, в канцелярии, два рубля и внес казначею. […] Венчание было начато, и первая молитва была уже прочтена. Входит Авиновицкий. […] Взявши документы, увидал, что за венчание взято только два рубля […] прервал венчание, приказал убрать балдахин, мотивируя это тем, что за два рубля в помещении венчать нельзя и самое венчание ему кажется подозрительным, так как нет разрешения родителей невесты (невесте 29 лет). Произошел большой скандал. С невестой была истерика, многие присутствующие плакали. Авиновицкий видя, что пересолил, и кроме того, не встретив сочувствия у служащих, чтобы загладить произошедшее, предложил венчать сам и бесплатно. Обряд венчания был начат сначала.
Другой, не менее возмутительный акт, случился в 1906 году. Служащий в новой синагоге на Екатерининской Шлема Ицкович Краснопольский (он же Гольденберг) вступил в брак с Рейзей Вайнтроб (разведенной Рабинович). Венчал сам Авиновицкий, но, как впоследствии оказалось, венчать он права не имел, потому что развод не был до конца оформлен. Чтобы не попасться на этом, доктор истребовал у Гольденберга его паспорт, якобы для того, чтобы внести некоторые исправления в запись о браке. А когда паспорт был предоставлен, он сообщил, что документ утерян, и даже предложил денег для публикации. В то время расследованием занималась канцелярия, а Авиновицкий просто отнес дело к себе на квартиру и больше это дело никто не видел. И что самое интересное, под этим номером в чистовой книге фигурирует совсем другая пара.
Некий Адам Львович Каган в 1906 году сочетался браком с девицей Портной. Обряд бракосочетания проводил сам Авиновицкий в присутствии достаточного количества свидетелей. Но позже выяснилось, что, получив от отца жениха Льва Кагана отказное письмо, он не стал регистрировать брак. Просто забрал все документы и не отдал. Через некоторое время жена Кагана готовилась стать матерью, но документов о заключении брака Каганам так и не отдали, а вместо этого предложили заключить брак повторно. Вследствие этого была подана жалоба градоначальнику, который направил запрос в синагогу за разъяснениями. Но вплоть до 1909 года Каган документы о браке не получил. И деньги за бракосочетание в размере 10 рублей ему тоже никто не вернул.
Не все гладко обстояло и с разводами. В частности, один сердобольный отец хотел развести свою дочь. Он пришел к Авиновицкому, который вместо обычного рубля захотел сто. Таких денег у жалобщика не было, и ему пришлось поехать разводить дочь в Бендерах. Там он заплатил 15 рублей как иногородний.
Даже когда речь шла о простой справке, одесский раввин не мог себя остановить. За справку о том, что дочь некоего мещанина свободна от уз брака, он запросил 50 рублей.
Не только невест обдирал доктор Авиновицкий — вдов он тоже не обходил вниманием. В частности, вдова духовного раввина Фейга Срулевна Фильштейн, 75 лет от роду, показала, что за 35‑летнюю службу ее мужа в течение 12 лет она получала пенсию в размере 38 рублей. А в сентябре 1908 года вместо 38 рублей ей выдали 20, а расписаться заставили за 38. И она молчала, потому что боялась, что вообще ничего не дадут. Купец Розенблит подтвердил, что 18 рублей уходили какому‑то духовному раввину, который свои деньги аккуратно получал .
И чем же в итоге закончилось расследование злоупотреблений Авиновицкого? Как обычно, ничем. 
«Вскрываем корни» Ильи Ильфа
Евгений Голубовский: «Мой Юго‑Запад»
