В трактате Таанит, входящем в состав Мишны, приводятся слова, приписываемые раббану Шимону бен Гамлиэлю :
Не было у Израиля таких хороших праздников, как 15 ава и Йом Кипур. Ведь в эти дни девушки Иерусалима одевались в белые одежды (взятые на время, чтобы не было обидно тем, у кого нет своих; для всех одежд полагалось омовение). Девушки Иерусалима выходили водить хороводы в виноградниках. И вот что они говорили: «Юноша, погляди, что выберешь? Не смотри на красоту, а смотри на семью!» Ложь — обаяние, ничто — красота, а женщина, боящаяся Г‑спода, достойна хвалы (Прит., 31:30). И сказано: «…воздайте ей по заслугам, пусть ее дела хвалят ее у ворот» (Прит., 31:30). И сказано: «Выходите, поглядите, девушки Сиона, на царя Соломона в венце, которым его увенчала мать в день свадьбы, в день его веселья!» (Песн., 3:11). «В день его свадьбы»: это дарование Торы. «В день его веселья»: это строительство храма, который да будет отстроен поскорее, в наши дни, аминь!
(Таанит, 4:8)
Р. Шимон описывает обычай, касающийся двух праздников. Первый приходится на конец лета, второй — на осень. Затем идут библейские цитаты и небольшой комментарий к одной из них. Почему р. Шимон (или автор трактата) цитирует здесь Песн., 3:11? На первый взгляд потому, что в Песн., 3:11 упомянуты «девушки Иерусалима» и свадьба. Но дело не только в этом. Виноградник — один из важнейших поэтических символов Песни Песней. Он играет двоякую роль: служит местом любовных свиданий и метафорой возлюбленной. Очевидно, с этой символикой виноградника связан и обычай, описанный р. Шимоном. Сопоставление виноградников, где водят праздничные хороводы, с виноградниками Песни Песней не выражено в Таанит, 4:8 напрямую, но наверняка подразумевается.
Песнь Песней — сборник стихотворений, написанных, скорее всего, около III—II веков до н. э. Их объединяет тема взаимной любви женщины и мужчины, а также ряд сквозных персонажей и мотивов, повторяющихся строк, метафор, ситуаций и поэтических приемов. Эти тексты явно связаны с фольклорной традицией (с такими жанрами, как серенада или свадебная песня), но в них на каждом шагу ощущается и книжная обработка. Стихотворения Песни Песней могут принадлежать одному автору, кружку поэтов‑современников или поэтам, относящимся к разным поколениям, но к одному литературному направлению.
Второе стихотворение сборника — монолог героини, который строится вокруг двух ключевых слов: «черна» и «виноградник». Оба используются одновременно и буквально, и метафорически:
Я черна — но прекрасна,
девушки Иерусалима:
как шатры кедарян,
как Соломона палаты.
Не глядите, что я черна:
солнце взор на меня обратило.
Братья на меня рассердились,
велели следить за виноградниками —
а за своим виноградником не уследила я!
(Песн., 1:5‑6 )
Героиня как будто оправдывает перед девушками Иерусалима смуглый цвет своей кожи. Сначала она приводит примеры, показывающие, что чернота и красота совместимы. Кедаряне — древнее племя в Северной Аравии. Вероятно, их шатры, как и шатры бедуинов в наше время, делались из черной козьей шерсти; в то же время здесь обыгрывается созвучие слова кедар с корнем кдр — «быть темным». «Палаты Соломона» в оригинале названы «палатками». В библейской поэзии слова со значением «шатер, палатка» часто служат синонимами слова «дом». «Палатки Соломона» — на самом деле палаты, т. е. дворец. Героиня черна, как шатры кедарян, но прекрасна, как дворец Соломона: каждое сравнение относится только к одному из этих двух ее свойств. Но возможно и другое прочтение. Изменив огласовку слова Шломо (Соломон) на шалма, получаем название еще одного арабского племени, известного из набатейских надписей и раввинистической литературы, а также упоминаемого Стефаном Византийским. Тогда оба сравнения относятся к слову «черна»: «…я черна, как шатры кедарян и шалмы, но все равно прекрасна». Вероятно, в тексте игра слов. Палатки шалмы черны, а палаты Соломона — прекрасны. «Шалма» и «Соломон» графически совпадают. Совпадение в языке (причем в его письменной форме) как бы «доказывает» совместимость черноты и красоты в реальности. Подобная игра слов, кстати, предполагает книжный характер текста, восприятие его глазами: в устной речи шалма и Шломо звучат слишком по‑разному.
Потом героиня объясняет причины загара: пришлось работать в винограднике. Но последняя строка дает монологу неожиданный поворот и заставляет по‑новому понять, что произошло с героиней, в каком смысле она «черна» и за каким «виноградником» должна была смотреть. «Свой виноградник» трудно понять буквально: незамужняя девушка вряд ли могла владеть собственным виноградником отдельно от родителей и братьев. «Своим виноградником» героиня называет самое себя, а «не уследила» значит: «не сохранила невинность».
Сравнение женщины с виноградной лозой иногда встречается в Библии (Пс., 128:3 ), но ближе к нашему тексту многочисленные примеры из античной любовной лирики.
В почке таится еще твое лето. Еще не темнеет
Девственных чар виноград. Но начинают уже
Быстрые стрелы точить молодые Эроты, и тлеться
Стал, Лисидика, в тебе скрытый на время огонь.
Впору бежать нам, несчастным, пока еще лук не натянут! —
Верьте мне — скоро большой тут запылает пожар.
(Филодем в «Палатинской антологии», 5.124. Пер. Л. Блуменау)
К незрелым гроздьям брось вожделение:
Придет пора, и ягоды бледные
Лозы окрасит в цвет пурпурный
Пестрая осень в черед обычный.
Свое получишь: время жестокое
Бежит, и ей те годы придаст оно,
Что у тебя отнимет: скоро
Лалага будет искать супруга.
(Гораций, «Оды», 2.5.9‑16. Пер. А. П. Семенова‑Тян‑Шанского)
Здесь и в других примерах спелость винограда метафорически означает зрелость девушки или мальчика. Приведу (в прозаическом переводе) анонимную греческую эпиграмму из «Палатинской антологии»: «Когда ты была неспелым виноградом, ты не согласилась. Когда была спелой гроздью, проигнорировала. Не откажи дать хоть немного изюма!» (5.304). У Филодема виноградная гроздь «еще не темнеет» (буквально: «еще не чернеет»): это значит, что девушка еще очень юная. Катулл говорит о беспечном супруге: «Он женился на девушке, совсем еще зеленой и цветущей, девушке, которая нежнее молоденького козленка и которую надо беречь больше самого черного винограда. А он позволяет ей резвиться, как ей вздумается, и не обращает на это внимания» (Катулл, 17:14‑17, мой прозаический перевод). Эти примеры позволяют увидеть дополнительный смысл строк: «я черна, но прекрасна… солнце взор на меня обратило». Героиня черна, как спелый виноград. Виноград спеет оттого, что на него «обращает взор» солнце.
В другом стихотворении герой приходит к дому героини и зовет ее:
Вставай, родная моя,
красавица моя, выходи!
Видишь? Зима прошла,
дожди кончились, миновали.
Цветенье — по всей стране,
время песен настало,
голос горлинки слышен у нас в стране.
Уже поспевает инжир,
слышен запах цветущей лозы.
Вставай, родная моя,
красавица моя, выходи!
Голубка моя, в скалах спрятавшаяся,
за горным уступом укрывшаяся!
Дай мне тебя увидеть,
дай услышать твой голос:
голос твой нежен,
прекрасен твой вид.
(Песн., 2:10‑14)
Несколько строк, которые следуют за этой серенадой, вызывают споры среди комментаторов:
Лисят ловите,
маленьких лисят!
Портят они виноградники —
а у нас виноградники цветут!
(Песн., 2:15)
Писатель и критик XVIII века И. Г. Гердер думал, что такую песенку пели виноградари, отгоняя лис. В одном из комментариев XIX века высказывается другая догадка: возможно, это застольная песенка, где бражники объявляют своим главным врагом лисят. Если не выловить их вовремя — не будет винограда, а значит, и вина. Но Песнь Песней — сборник не каких угодно песен (трудовых, застольных и прочих), а только любовных. Что же делает в ней песенка виноградарей или бражников? Многие комментаторы XIX века соглашались, что песенка не имеет никакого отношения к содержанию книги, но понимали ее как ответ героини. Ведь герой просил ее: «дай услышать твой голос». Она выполняет просьбу — поет то, что первым пришло в голову. В XX веке получили распространение различные метафорические интерпретации. «Маленьких лисят» объясняли как символ враждебных героям сил (скажем, ханжей‑моралистов), а «виноградник» — как символ чувств или отношений героев. Другие комментаторы думают, что выражение «маленькие лисята» передает нежность и симпатию; слова «а у нас виноградники цветут» — метафорическое приглашение: заходите, лисята, в наш цветущий виноградник! Но допустим, что «лисята» приняли приглашение. Что же они там будут делать? Питаться цветами?
Лисы любят лакомиться виноградом, и виноградники стерегут от них в пору созревания ягод, а не цветения. Известна басня Эзопа о лисе, желавшей поесть винограда:
Голодная лиса, увидев свисающие с одной лозы гроздья, захотела достать их и не смогла. Уходя, она сказала себе: «Они неспелые». Так и некоторые из людей, по слабости не могущие добиться чего‑либо, винят времена.
С лисами, поедающими виноград, мы встречаемся и в других греческих текстах. Приведу еще пару цитат:
В пышных синеющих гроздьях роскошный лежит
виноградник.
Там на терновой ограде уселся мальчик‑малютка:
Сад сторожит он: за ним две лисицы меж лозами бродят.
Первая спелые гроздья ворует…
(Феокрит, «Идиллии», 1.46‑49. Пер. М. Е. Грабарь‑Пассек)
Я ненавижу лисиц длиннохвостых, что к лозам Микона
Под вечер тихо крадутся обгладывать спелые гроздья.
(Феокрит, «Идиллии», 5.112‑113. Пер. М. Е. Грабарь‑Пассек)
В тех античных текстах, где «виноградник» служит эротической метафорой, тоже подчеркивается, что стеречь нужно спелый «виноград» (см. выше цитату из Катулла). Стратон (эпиграмма 12.205 «Палатинской антологии») говорит про слишком юного мальчика: «Неспелый виноград еще не стерегут: когда же он созреет, появятся стража и частокол».
Я думаю, что героиня сравнивает любимого с глупым лисенком, который пришел в виноградник слишком рано. Вместо спелых плодов он нашел там только цветы. Герой звал ее выйти, ссылаясь на то, что «цветенье — по всей стране», «слышен запах цветущей лозы». Он хотел сказать, что цветение — признак весны, а весна — пора любви. Иронически подхватывая образ цветущей лозы, героиня делает противоположный вывод: раз «виноградник» цветет, значит, пора любви не пришла. Поэтому ее ответ заканчивается словами:
Убегай же, милый, словно газель
или как юный олень
по горам и ущельям!
(Песн., 2:17)
В то же время формулировка отказа в 2:15‑17 кокетлива, противоречива (ср. 2:16: все‑таки «милый — мой, а я — его») и не вполне серьезна. Братья поставили героиню следить за виноградником (1:6) — и она с иронически преувеличенным усердием отгоняет потенциального вредителя. Но уменьшительное «лисята» действительно звучит ласково и оставляет место для надежды, а местоимение «нам» словно намекает на то, что героиня хотела бы удержать любимого, а не прогнать его.
Вот еще одно стихотворение, где обыгрываются буквальный и метафорический смыслы «виноградника»:
У Соломона был виноградник в Баал‑Хамоне.
Он его поручил виноградарям:
за плоды пусть платят по тысяче.
У меня есть свой виноградник.
Получай, Соломон, свою тысячу,
виноградари — по две сотни!
(Песн., 8:11‑12)
«Свой виноградник», несомненно, метафоричен, как и в 1:6 («за своим виноградником не уследила я»). «Свой виноградник» противопоставлен винограднику Соломона. Буквальному или метафорическому — решить не так просто. В книге Экклесиаста царь‑мудрец, наделенный чертами Соломона, говорит о себе: «Я совершал великие дела: строил здания, сажал виноградники» (Эккл., 2:4). Соломон поручает виноградник «стерегущим» (тот же глагол употреблен в 1:5, я перевел его «следить»), но это не просто сторожа: они платят царю по тысяче шекелей в обмен на право собирать и продавать его урожай. Вероятно, речь идет об арендаторах‑земледельцах или об управляющих, которым царь поручает виноградник. Но можно допустить, что «виноградник» Соломона — это его гарем, а «виноградари» — стражи гарема. Конечно, в этом случае не стоит приписывать иносказательный смысл каждой детали («плодам», выручке виноградарей и т. д.): они нужны для того, чтобы показать, как огромен виноградник или, соответственно, гарем. Об этом же говорит и топоним Баал‑Хамон : его можно перевести «хозяин богатства» или «муж множества (женщин)».
Кто произносит этот монолог, кто сравнивает «свой виноградник» с виноградником Соломона? Здесь тоже возможны два прочтения. Первый вариант: как и в 1:5‑6, о «своем винограднике» говорит героиня. Она утверждает, что сама распоряжается им, т. е. собой. Второй вариант: говорит герой. Его возлюбленная — это его «виноградник», более ценный для него, чем самый лучший виноградник Соломона (или чем весь его гарем, если «виноградник Соломона» понять метафорически). Герой отвергает несметные богатства царя ради любви или противопоставляет свою единственную любимую женщину всем женщинам Соломона. В XIX веке монолог чаще всего приписывали героине, в XX века (кроме последних двух его десятилетий) — герою, а после 1980 года обе точки зрения представлены примерно равным числом сторонников. Скорее всего, это можно объяснить изменениями в общем подходе к Песни Песней. В XIX веке Песнь Песней обычно читали как драму с тремя персонажами, основу которой составлял конфликт между Соломоном и Суламифью: понятно, что комментаторы этого направления приписывали 8:11‑12 Суламифи. Отказ от драматической гипотезы в XX веке привел к тому, что 8:11‑12 стали единодушно приписывать герою. В конце XX века под влиянием феминизма образ героини, утверждающей свою самостоятельность наперекор царю, снова стал привлекателен для комментаторов.
Эротические коннотации метафорического «виноградника» свойственны и винограднику реальному. Мотив любовного свидания или знакомства в винограднике мы находим как в изобразительном искусстве (в греческой вазописи), так и в ряде древневосточных текстов. Вот отрывок из египетского письма‑памфлета XIII века до н. э.
Когда ты приходишь в Иоппию , ты находишь зеленый сад. Ты входишь, чтобы поесть, и находишь там красивую девушку, которая стережет виноград.
(Папирус Анастаси I; пер. Б. А. Тураева)
Девушка, стерегущая виноград, напоминает героиню Песн., 1:5‑6, которую братья послали «следить за виноградником» (буквально: «стеречь»).
В Песни Песней виноградник — не только метафора для героини, но и часть идеализированного пасторального ландшафта, где разворачивается действие многих стихотворений этого сборника.
Милый! Отправимся за город,
заночуем в деревне,
на рассвете пойдем в виноградники,
посмотрим, лоза распустилась ли,
раскрылись ли на ней бутоны
и цветут ли гранаты.
Там я ласки тебе подарю.
Мандрагоры благоухают,
все дары — у входа в наш дом;
кроме новых, старые тоже
для тебя сохранила я, милый.
(Песн., 7:12‑14)
Первую строку часто переводят: «Давай, милый, выйдем в поле». Формально этот перевод возможен: саде может означать «поле». Но тогда было бы естественно начать с деревни, а потом перейти к различным угодьям (поля, виноградники, сады). Я думаю, что саде означает здесь «сельскую местность» в противоположность городу (ср., например, Быт., 34:28). Тогда мысль развивается логично: уедем из города, ночевать будем в деревне, гулять по виноградникам. Кажется, здесь слышна понятная современному горожанину тоска по тихому сельскому уголку. Где‑то «там», в далеком от суеты идиллическом мире, где все цветет и благоухает, герои будут счастливы вместе: «…там я ласки тебе подарю». Такое прочтение может показаться слишком современным, но вспомним, что истоки пасторального жанра — в эллинистической поэзии. Формирование Песни Песней относится к той же эллинистической эпохе.
Цветение лозы, как мы видели, упоминал герой в своей серенаде (Песн., 2:10‑14). Героиня, отвечая ему (2:15), придала этому цветению метафорический смысл, причем (если правильна интерпретация, предложенная выше) цветение «виноградника» в ее реплике означало, что для свидания время не пришло. Здесь же она сама предлагает «подарить свои ласки», и ее уже не смущает, что виноградники, как и гранаты, пока только цветут.
Впрочем, к концу ее монолога «у входа в наш дом» чудесным образом зреют уже и плоды: сначала мандрагоры, а затем и другие «дары», т. е. фрукты (то же слово в 4:13, 16 означает фрукты, растущие в саду). Большие золотистые ягоды мандрагор, появляющиеся поздней весной, содержат наркотические вещества (поэтому мандрагору использовали для анестезии и как снотворное). В египетском искусстве встречаются изображения пирующих женщин с мандрагорами в руках, а также царицы, протягивающей мандрагоры фараону . В египетской поэзии с ними сравнивается любовное опьянение и груди девушки; герой мечтает поднести мандрагоры возлюбленной; мандрагоры упоминаются в описании пробуждающейся природы . В нашем тексте мандрагоры тоже ассоциируются и с весной, и с любовью, причем обыгрывается созвучие слов дудаим («мандрагоры») и додим («любовные ласки»); возможно, также дадаим («грудь») (вместо «там я ласки тебе подарю» можно прочесть с другой огласовкой: «там я свои груди тебе отдам»).
Итак, виноградник связан с любовной темой одновременно метафорически (возлюбленная как «виноградник») и метонимически (виноградник как место свидания). То же самое можно сказать и о саде. Сад «у входа в наш дом» — и место, куда героиня мечтает отправиться с милым, и она сама, с ее дарами, «новыми» и «старыми». О метафорическом значении сада прямо говорится в другом месте Песни Песней: «Невеста, сестра моя, — запертый сад» (Песн., 4:12). Метафорическое и метонимическое значения как сада, так и виноградника постоянно переплетаются.
Для меня мой милый — ладанка с миррой:
всю ночь — у меня на груди.
Для меня мой милый — соцветье хны
в виноградниках Эйн‑Геди.
(Песн., 1:14 )
Понятно, что милый уподоблен ладанке (собственно: мешочку‑амулету) с миррой и душистому соцветию хны. Но для чего упомянуты виноградники Эйн‑Геди? Может быть, это просто конкретизация сравнения: милый подобен соцветию хны, которая растет в Эйн‑Геди, где выращивают также виноград? Или, может быть, герои осуществили мечту, выраженную в Песн., 7:12‑14 («отправимся за город… на рассвете пойдем в виноградники») и находятся сейчас в виноградниках Эйн‑Геди? Или, наконец, «виноградники Эйн‑Геди» — это «свой виноградник», такой же метафорический, как и соцветие хны? Все три прочтения кажутся не только возможными, но и в каком‑то смысле необходимыми.
Дом рабана Гамлиэля был близок к властям
