В начале нашей главы сказано, что коэну позволяется стать тамей (обычно переводится как «оскверненный, загрязненный, ритуально нечистый») лишь ради ограниченного круга людей. Священнику нельзя прикасаться к умершему или находиться с ним под одной крышей. Священник не должен близко подходить к умершему, кроме случаев, когда тот приходится ему ближайшим родственником (согласно нашей главе, таковыми считаются жена, мать, отец, сын, дочь, брат и незамужняя сестра).

Для коэна гадоль, первосвященника, закон еще строже. Первосвященнику не позволено становиться ритуально нечистым даже ради ближайшего родственника. Правда, это позволено и первосвященнику, и обычному священнику ради «мет мицва» «Заповеданный умерший» (иврит), т. е. умерший, обязанность похоронить которого возложена на всякого еврея. Такая обязанность возникает, когда родственники умершего неизвестны, а сам он обнаружен в таком месте, где евреи не живут и некому заботиться о его погребении. — Примеч. перев.  — человека, которого больше некому хоронить. В этом случае почтение к человеческому достоинству важнее, чем обязанность священника оставаться чистым.

В наши времена трудно понять эти законы, как и многие другие из книг Ваикра и Бемидбар (особенно обряд с рыжей коровой, служивший для очищения людей после контакта с мертвыми телами). Собственно, их было трудно понять уже во времена мудрецов Талмуда. Общеизвестно, раббан Йоханан бен Закай сказал своим ученикам: «Дело не в том, что смерть оскверняет, а воды (рыжей коровы) очищают. Дело в том, что Б‑г говорит: “Я предначертал закон и дал постановление, и вам не дозволено преступать его”».

Казалось бы, отсюда следует, что в этих правилах нет логики. Просто Б‑г так заповедал, и точка.

Да, эти правила глубоко озадачивают. Смерть оскверняет. Но и роды тоже оскверняют (Ваикра, 12). И странная группа физических явлений, называемых «цараат» (это слово обычно переводят как «проказа»), которая не имеет ничего общего ни с одной известной человечеству болезнью, поскольку проявления цараат бывают не только у людей, но и на одежде, и на стенах зданий (Ваикра, 13–14). Нашей медицине такие заболевания неизвестны.

Затем в нашей главе говорится, что к служению в Святилище не допускаются коэны с физическими увечьями — слепые, хромые, с деформированными носами или конечностями, увечьями рук или ног, горбатые, карлики (Ваикра, 21:16–21). Но почему? Недопущение увечных к служению, казалось бы, противоречит принципу: «Г‑сподь смотрит не на то, на что смотрят люди. Люди смотрят на внешний облик, но Г‑сподь смотрит на то, что в сердце» Так в английском переводе. В русском переводе А. Ольмана и А. Кулика: «Ведь (суть) не в том, что видит человек, — человек видит лишь то, что видно глазу, а Г‑сподь видит то, что в сердце» (Еврейская Библия. Ранние пророки. М.: Книжники; Лехаим; Мосты культуры, 2015. С. 333). — Примеч. перев.
(Шмуэль I, 16:7). Почему от внешности должно зависеть, можешь ли ты быть священником в доме Б‑га?

И все же в этих законах есть скрытая логика. Чтобы ее постичь, мы должны вначале проникнуть в смысл понятия «святое».

Б‑г вне пространства и времени, и все же Б‑г создал пространство и время, а также физические сущности, занимающие место в пространстве и времени. Следовательно, Б‑г «сокрыт». Ивритское слово «олам» («вселенная») образовано от того же ивритского корня, что и «не’элам» («спрятанный»). Как поясняют мистики, процесс творения включал в себя цимцум — самоумаление Б‑га, поскольку иначе было бы невозможно существование вселенной и нас, людей. Без цимцума во всех точках конечное было бы уничтожено бесконечным.

Однако постоянное и полное сокрытие Б‑га от физического мира было бы равносильно Его отсутствию. С точки зрения людей, непознаваемый Б‑г ничем не отличался бы от несуществующего Б‑га. Поэтому Б‑г учредил святое в качестве точки, где Вечное входит во время, а Бесконечное — в пространство.

Святое время — это шабат. Святым пространством было Святилище, а позднее — Храм.

То, что Б‑г вечен, самым резким образом контрастирует с нашей бренностью. Все живое рано или поздно умрет. Все физическое рано или поздно распадется и исчезнет. Даже Солнце, даже Вселенная когда‑нибудь прекратят свое существование. Поэтому Святилище или Храм, точка, где Вневременное‑и‑Внепространственное входит во время и пространство, требует бережного обращения и таит в себе огромную опасность.

Сочетание чисто духовного с безусловно физическим, словно контакт материи с антиматерией, грозит взрывом и требует мер предосторожности. Эксперименты с высокочувствительными веществами проводят в стерильных условиях, предотвращая малейшее загрязнение. Точно так же нельзя было допускать в святое пространство любые напоминания о бренности.

А значит, не следует думать, что тума — это «оскверненность», не следует думать, что в туме есть что‑то дурное или греховное.

Тума — это бренность. Чья‑то кончина — напоминание о бренности. Но и рождение нового человека — напоминание о ней же. Кожные заболевания наподобие цараат заставляют нас осознать, что мы существа плотские. И нестандартная физическая особенность, такая как увечная конечность, — тоже. Даже плесень на одежде или стене дома — примета физического захирения. Во всем этом нет ничего дурного или греховного, но все эти явления и признаки заставляют нас сконцентрироваться на физическом мире. А значит, все они несовместимы с пространством Святилища, которое посвящено присутствию того, что находится вне физического мира, присутствию Вечного Бесконечного, того, что никогда не хиреет и не умирает.

Яркий пример есть в начале книги Иова. На него обрушиваются удар за ударом, он теряет все, что имел: мелкий скот, крупный скот, детей. Но его вера остается непоколебимой. И тогда Сатан предлагает обрушить на Иова еще более тяжкое испытание: пусть его тело покроется язвами (Иов, 1–2).

Затея, казалось бы, нелепая. Разве кожное заболевание может стать более серьезным испытанием веры, чем потеря детей? Конечно, нет. В книге имеется в виду другое: когда тело хворает, бывает трудно или даже невозможно сосредоточиться на духовной жизни. Загвоздка не в высокой истине, а в устройстве человеческого сознания. Как заметил Маймонид, невозможно погрузиться в размышления об истине, когда испытываешь голод или жажду, не имеешь крова над головой или страдаешь от болезни («Путеводитель растерянных», 3:27).

Библеист Джеймс Кугел написал книгу «В долине тени» о том, как заболел раком. Врачи не давали ему больше двух лет жизни (к счастью, он выздоровел). Кугел рассказывает, каково это — внезапно узнать, что смерть близка. «Фоновая музыка смолкла», — пишет он. «Фоновой музыкой» он назвал ощущение, что ты являешься частью потока жизни.

Мы все знаем, что когда‑нибудь умрем, но почти всегда ощущаем себя частью жизни, частью времени, которое никогда не остановит свой бег (Платон незабываемо назвал время «подвижным образом вечности»). Но сознание собственной бренности подавляет в нас это чувство, отгораживает нас, словно ширма, от всего живого на свете.

Кугел пишет: «Большинство людей при виде человека, истерзанного химиотерапией, стараются отстраниться». Он цитирует Теилим, 38:12: «Товарищи и друзья держатся подальше от недуга моего; поодаль стоят ближние мои» Книга Псалмов [Теилим] / Пер. с иврита Меира Левинова. М.: Книжники; Лехаим; F.R.E.E., 2016. С. 56. — Примеч. перев.
.

Конечно, физические последствия химиотерапии мало похожи на симптомы кожных заболеваний и дефекты внешности. Но эмоциональная реакция здоровых людей обычно одна и та же. В том числе потому, что здорового посещает мысль: «Такое может случиться и со мной». Мы видим в этом напоминание о «тысяче терзаний, которым плоть обречена» Перевод с английского К. Р. (вел. кн. К. К. Романова). — Примеч. перев. .

Такова логика — если слово «логика» тут уместно — тумы. Эта логика не имеет ничего общего с рациональным мышлением, но неразрывно связана с эмоциональной жизнью (как заметил Паскаль, «у сердца свои резоны, уму невнятные»). «Тума» вовсе не значит «оскверненность». Этим словом называют все, что отвлекает нас от мыслей о вечности и бесконечности, грубо тычет носом в тот факт, что мы бренны, что мы существа физические, обитающие в физическом мире.

То, что Святилище представляло собой в пространстве, а шабат — во времени, — это нечто радикальное. В Древнем мире, как и в некоторых религиях сегодня, была довольно‑таки распространена идея, что все в земном мире бренно. Согласно этой точке зрения, бессмертие мы найдем только на Небесах или в загробной жизни. Поэтому многие религии, как восточные, так и западные, сосредоточены на том, что не принадлежит земному миру. Напротив, в иудаизме святость присутствует в этом мире, хотя он ограничен пределами пространства и времени. Но святость, как и антиматерию, необходимо тщательно изолировать, отделить от земного.

Этим объясняется строгость законов о шабате, с одной стороны, и о Храме и его священстве — с другой.

Святое — точка, где встречаются небо и земля, где мы, сосредоточившись и полностью отбросив земные заботы, распахиваем пространство и время перед отчетливым присутствием Б‑га — Того, Кто вне пространства и времени.

Это проблеск вечности посреди жизни, дающий нам возможность в наиболее святые мгновения ощутить себя частью чего‑то бессмертного. Святое — это пространство, где мы избавляем свое существование от произвола случайностей и осознаем, что нас поддерживают «руки вечного» Б‑га (Дварим, 33:27).