В этом году человечество отметило столетие первой мировой войны, ставшей следствием предшествующего ей векового становления национальных движений в Европе.

Если на протяжении тысячелетий наиболее стабильными государственными образованиями являлись наднациональные империи, то в XIX веке народы почувствовали себя полноценными историческими субъектами и стали добиваться независимости. Идея национальных культур стала доминантной, в почете оказался национальный патриотизм.

Учитывая, что именно на этой волне возникло и сионистское движение, добившееся создания Государства Израиль, было бы совсем нелишне разобраться в природе национальных идеалов и в их месте на шкале человеческих ценностей.

Итак, какой смысл имеет национальное существование? Какое значение несут национальные культуры?

Классическая немецкая философия убедительно показала, что человеческий дух развивается усилиями «души народа», что каждый народ привносит в историю что‑то свое, обогащает человечество своей уникальностью. Казалось бы, все народы, вкладывая что‑то свое в мировую сокровищницу культуры, делают общее дело. Вместе с тем «общечеловеческое» и «национальное» находятся в постоянном конфликте. Происходит это, по‑видимому, в том случае, когда национальное становится доминирующим, когда идея приверженности нации порождает столкновение принципов коллективизма и индивидуализма.

Разумеется, существует и такой план, в котором столкновение национальной формы с общечеловеческим содержанием надуманно и ложно. Человеку естественней проявить солидарность в первую очередь с тем, кто ему ближе, то есть с сыном своего народа.

И в то же время национальные чувства часто пробуждают в людях откровенно стадные наклонности.

Шопенгауэр в «Афоризмах житейской мудрости» выразил ложный характер национального самовозвеличивания так: «Убогий человечек, не имеющий ничего, чем бы он мог гордиться, хватается за единственно возможное и гордится нацией, к которой он принадлежит».

Многие властители дум последних веков противопоставляли национальную самоидентификацию духовной. Кьеркегор писал в своем дневнике: «И так я сижу здесь. Снаружи все в движении, всех их будоражит идея нацио­нальности… А я сижу в своей тихой комнатке (скоро меня будут поносить за мое равнодушие к национальному делу); я знаю лишь одну опасность — грозящую [footnote text=’Kierkegaard S. Die Tagebucher. Dusseldorf—Koln, 1962–1963.’]религиозности[/footnote]».

А Лев Толстой в статье «Патриотизм и правительство» в следующих словах заострил это противоречие: «Патриотизм — чувство безнравственное потому, что, вместо признания себя сыном Б‑га, как учит нас христианство, или хотя бы свободным человеком, руководящимся своим разумом, — всякий человек, под влиянием патриотизма, признает себя сыном своего отечества, рабом своего правительства и совершает поступки, противные своему разуму и своей совести».

Излишне говорить, что «еврейский национализм» воспринимался многими так же негативно, как и любой другой. Это чувство продемонстрировал в романе «Доктор Живаго» Борис Пастернак. Он пишет: «Еврейство. Национальной мыслью возложена на него мертвящая необходимость быть и оставаться народом и только народом в течение веков, в которые силою, вышедшей некогда из его рядов, весь мир избавлен от этой принижающей задачи. Как это поразительно! Как это могло случиться? Этот праздник, это избавление от чертовщины посредственности, этот взлет над скудоумием будней, все это родилось на их земле, говорило на их языке и принадлежало к их племени. И они видели и слышали это и это упустили? Как могли они дать уйти из себя душе такой поглощающей красоты и силы, как могли думать, что рядом с ее торжеством и воцарением они останутся в виде пустой оболочки этого чуда, им однажды сброшенной… Отчего так лениво бездарны пишущие народолюбцы всех народностей? Отчего властители дум этого народа не пошли дальше слишком легко дающихся форм мировой скорби и иронизирующей мудрости? Отчего, рискуя разорваться от неотменимости своего долга, как рвутся от давления паровые котлы, не распустили они этого, неизвестно за что борющегося и за что избиваемого отряда? Отчего не сказали: “Опомнитесь. Довольно. Больше не надо. Не называйтесь, как раньше. Не сбивайтесь в кучу, разойдитесь. Будьте со всеми. Вы первые и лучшие христиане мира”».

Нетрудно заметить, как в этом выпаде евреи выделены Пастернаком из числа прочих «народолюбцев всех народностей». Они, по‑видимому, по‑прежнему претендуют на обладание той «красотой и силой», которые, по мнению автора «Доктора Живаго», уже давным‑давно вобрало в себя христианство. И это его явно раздражает. Чувствуется, что отучить от «национализма» евреев Пастернаку хотелось гораздо сильнее, чем другие народы.

В чем здесь дело? За что ценит себя еврейский народ и чем он так многих раздражает? Какое значение придает иудаизм национальным чувствам и национальным идеям?

Начать, по‑видимому, следует с того, что иудаизм в целом разделяет положение, согласно которому «в царстве Божием нет народов, есть личности» (Б. Пастернак, «Доктор Живаго»).

В самом деле, согласно еврейской традиции, в основе мироздания лежит человеческая личность, как сказано: «Адам был создан единственным… ради мира между людьми, чтобы не говорил человек человеку: “Мой отец больше твоего”… Поэтому каждый должен говорить: Ради меня создан мир» (Сангедрин, 37а).

Человек не суммируется с другими людьми, не создает вместе с ними следующую, более высокую интегральную реальность. Как сформулировал Виктор Франкл в своей книге «Человек в поисках смысла»: «Человека нельзя ввести составляющим элементом ни в какую систему высшего порядка — ведь при этом он неизбежно теряет особое качество, которое отличает собственно человеческое бытие, — чувство достоинства».

Истинная религиозная община видит своим центром каждого члена, воспринимает его как всю себя целиком. В отличие от органической системы, в которой часть подчинена целому, союз личностей полицентричен.

Диалектику целого и части для общины (то есть содружества личностей) можно сформулировать следующим образом: личность — это всегда часть целого, но одновременно также и все то целое, частью чего она является.

Но и весь еврейский народ одновременно является общиной. Другими словами, Израиль оказывается не только народом, но и личностью. Именно поэтому евреи — единственный народ на земле, принадлежность к которому не умаляет человеческое достоинство, а наращивает его.

Итак, с полным правом можно сказать, что в диалоге с Творцом нет народов, есть личности. Однако все же с одной существенной оговоркой: «царство священников» (Шмот, 19:6) в основе своей образовано именно обобщенной личностью народа Израиля, остальные же личности примыкают к ней.

Что имеет в виду Тора, когда говорит об исключительности Израиля: «Кто подобен Твоему народу Израилю, единственному народу на земле, ради которого ходил Б‑г искупить его Себе в народ и сделать Себе имя» (Шмуэль II, 7:23)? Ту исключительную личную связь с Создателем, которая и преобразует его в личность.

Каждый народ наделен своеобразной душой и обладает своей уникальной «фольклорной» ценностью, но это природная, естественная сторона человека, управление которой поручено ангелам. Так Рамхаль (рабби Моше‑Хаим Луццато) пишет: «В час, когда мир разделился, поставил Святой, благословен Он, семьдесят служителей из рода ангелов, чтобы они были назначены над этими народами, смотрели бы за ними и надзирали бы над их делами. Таким образом, Всевышний осуществляет над этими народами только общий надзор. Ангел же, назначенный над народом, будет осуществлять над ним частный детальный надзор силой, которую передал ему Господин, благословен Он, для этого. И об этом сказано (Амос, 3:2): «Только вас Я признал из всех народов Земли» (Рамхаль, «Путь Творца», II, 4:8).

Итак, с Израилем Всевышний вступил в уникальные личные отношения, Израиль — это религиозная община, вобравшая в себя семейную, национальную традицию потомков Авраама, Ицхака и Яакова.

В Торе описывается следующий характерный эпизод: «“Поднимись и, вместе с народом, который ты увел из земли Египетской, иди в страну, о которой Я клялся Аврааму, Ицхаку и Яакову, говоря: „Твоему потомству Я отдам ее“. Я пошлю перед тобой [Моего] ангела и изгоню ханаанеев, эмореев, хеттов, перизеев, хивеев и йевусеев. [Идите же] в землю, источающую молоко и мед! Но Я с вами не пойду, чтобы не уничтожить вас в пути, ведь вы — строптивый народ!” Услышав эту дурную весть, народ погрузился в скорбь, и никто из них не надел своих украшений.

Г‑сподь сказал Моше: “Скажи сынам Израиля: „Вы — строптивый народ! Если бы Я шел среди вас, хотя бы одно мгновение, Я бы вас уничтожил! Снимите свои украшения. Я решу, как Мне с вами поступить“” <…>

Моше сказал Г‑споду: “Смотри, вот Ты говоришь мне: „Веди этот народ!“ Но Ты не сказал мне, кого Ты пошлешь со мной. А ведь Ты говорил: „Я знаю тебя по имени, и ты угоден Мне“. Так вот, если я Тебе угоден, то открой же мне Твои пути, дабы я познал Тебя — и заслужил Твое благоволение. Ведь эти люди — Твой народ!”

[Г‑сподь] сказал: “Я Сам пойду, чтобы успокоить тебя”.

“Если Ты Сам не пойдешь, — сказал Ему [Моше], — то и не уводи нас отсюда! Как можно будет узнать, что мы — я и Твой народ — угодны Тебе, если не по тому, что Ты пойдешь с нами? Этим мы — я и Твой народ — будем отличены от всех народов на земле!”» (Шмот, 33:1‑5, 12:16).

В этой сцене с предельной ясностью иллюстрируется положение, сформулированное Рамхалем. Всевышний обещает ввести народ в Страну Израиля с помощью ангела… и наталкивается на самый резкий протест: если Он не будет лично присутствовать среди Израиля, то национальный триумф («Я пошлю пред тобою ангела, и прогоню ханаанеев…») не представляет ни для Моше, ни для народа никакого интереса!

Но в конце концов Всевышний сам повел евреев, и в результате они таки оказались «отличены от всех народов на земле». Чувство принадлежности еврейской судьбе неразрывно связано с чувством причастности Б‑гу. 

Разумеется, иудаизм признает, что любой человек, не будучи евреем, может стать праведником, быть угодным Создателю. Достаточно вспомнить историю Иова, о котором «сказал Г‑сподь сатану: обратил ли ты внимание на раба Моего Иова, что нет подобного ему на земле; человек непорочный и справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла» (Иов, 1:8).

Однако такая праведность является результатом частного выбора и никак не связана с происхождением самого праведника. Скорее наоборот: любой потомок Ноаха, почувствовавший потребность в личных отношениях с Творцом, начинает сторониться характерного для сынов своего народа, начинает чувствовать противоречие между своим духовным началом и началом национальным. Его национальная принадлежность в лучшем случае становится фольклорной, сентиментальной подробностью, не имеющей отношения к его личной судьбе, в худшем — угрожающей силой, препятствующей сближению с Творцом.

Но совсем не то испытывает человек, рожденный евреем, в самом «фольклоре» которого как раз содержится духовное начало, как сказано: «Ты свят, обитаешь среди славословий Израиля» (Теилим, 22:4).

Когда сионисты (в большинстве своем резко отрицательно относившиеся к религии) начали возрождать еврейское государство на национальной основе, то они обнаружили, что в этой самой основе не имеется решительно ничего, кроме иудаизма. Они основали национальное еврейское государство в земле, которую заповедал им Творец (а не в Уганде), они возродили язык пророков (а не продолжали развивать светский идиш), они сделали своим выходным днем седьмой день недели (а не первый и не шестой, как принято среди окружающих их народов). Они ввели иудейский религиозный календарь, они использовали религиозные символы (семисвечник, шестиконечная звезда). Да, они делали это, оставаясь светскими людьми, считающими иудаизм не более чем фольклорным мифом, но, так или иначе, истины Торы пробивались через них в жизнь. Подводя итог, можно сказать, что национальные особенности Израиля задают образ вечности всего человечества, а национальные особенности других народов — лишь вспомогательный вклад.