В огне: дивизия «пролетарской крови» в июльских боях 1941 года
24 июня 1941 года 1‑я Московская моторизованная дивизия выступила из летних лагерей на фронт. 30 июня в районе Борисова дивизия вступила в бой с противником — 18‑й танковой дивизией вермахта, входившей в танковую группу генерала Гейнца Гудериана, и вела бои в районе этого города до 4 июля. Затем, в течение недели, до 10 июля, дивизия отступала с боями вдоль шоссе Москва–Минск по направлению к Орше, сдерживая продвижение немецких войск к Смоленску. С 12 по 14 июля дивизия вела бои с противником в районе Орши, в ходе которых была полностью окружена. Дивизия продолжала сражаться в окружении, пытаясь прорваться к своим. К 30 июля она была почти полностью уничтожена, хотя отдельным частям удалось выйти из окружения.
Однако дивизия не была расформирована. В августе ее переформировали в 1‑ю танковую дивизию, а 21 сентября присвоили звание гвардейской и преобразовали в мотострелковую. Закончила войну дивизия под Кёнигсбергом и Пиллау. За это время сменился не один ее состав, а из тех, кто отправился на фронт в июне 1941‑го, в строю осталось лишь несколько человек.
Большинству читателей, не слишком искушенных в военной истории, требуются пояснения смысла и особенностей этих очень сжато описанных событий. Дело в том, что впервые после начала войны, когда ее исход казался кое‑кому предрешенным, удалось, хотя и ненадолго, приостановить наступление вермахта на главном направлении. 29 июня 1941 года Сталин, кажется впервые осознавший масштаб катастрофы, констатировал: «Ленин оставил нам великое наследие, а мы, его наследники, все это просрали…»
Поэтому едва ли не первый опыт успешного противостояния немецкому «катку» был чрезвычайно высоко оценен советским руководством, которое щедро наградило уцелевших, а также — посмертно — павших.
Что позволило 1‑й Mосковской моторизованной достойно противостоять танкистам Гудериана?
Это была элитная дивизия Красной армии, со времени создания в 1926 году до января 1940‑го именовавшаяся 1‑й Московской Пролетарской стрелковой дивизией. Затем она была преобразована в 1‑ю Московскую моторизованную. Об элитном характере дивизии свидетельствует хотя бы то, что в ней служили лейтенанты Рубен Ибаррури, сын лидера испанской Компартии Долорес Ибаррури, и Артём Сергеев, сын знаменитого революционного деятеля Артёма (Ф. А. Сергеева). После гибели в 1921 году Артёма‑старшего его сын воспитывался в семье Сталина. В июльских боях 1941 года оба лейтенанта были ранены.
Дивизия была прекрасно обучена и вооружена: в ней насчитывалось 225 танков (в основном БТ‑7), 39 бронеавтомобилей, 1202 автомобиля и 10 тракторов. Позднее, уже в районе Орши, дивизия получила 30 новейших танков Т‑34 и 10 тяжелых танков КВ. На вооружении артиллерийского полка состояло 54 гаубицы калибра 122 мм. Противотанковый дивизион имел 18 орудий калибра 45 мм, известных по прозвищу «прощай, родина»: поражать танки оно могло поначалу (до увеличения длины ствола) с расстояния 100 метров, если первый выстрел был неудачен, второго могло уже не быть.
Какое отношение эта дивизия имеет к истории советских евреев? Самое непосредственное: командовал дивизией полковник Яков Крейзер, наиболее известный военачальник еврейского происхождения периода Великой Отечественной войны, в ее составе служило немало евреев, причем многие — на командных должностях. По воспоминаниям ветерана дивизии гвардии сержанта Льва Полонского, «все полки дивизии считались “полками пролетарской крови”, и в нашей дивизии служили до войны только представители славянских народов и евреи». По нынешним временам высказывание Полонского звучит не слишком политкорректно, но особенности национального состава дивизии в самом деле отражает.
История евреев в Красной армии — неотъемлемая часть истории советского еврейства. Накануне войны евреи были самой успешной советской нацией. Бенджамин Пинкус вполне резонно сравнил роль евреев в СССР с ролью немцев в императорской России, а Мордехай Альтшулер убедительно показал эту роль на статистических данных . Среди прочего для евреев открылась возможность сделать карьеру на военной службе. Военное дело стало престижной «еврейской профессией». Однако военные архивы открываются крайне медленно, а одним из самых неприступных бастионов в архивной империи Министерства обороны оставались сведения о социально‑демографическом составе Красной армии, включающие информацию о национальности военнослужащих. Поэтому вплоть до последнего времени в обширной историографии о евреях во Второй мировой войне многое, начиная с численности евреев в Красной армии, распределения их по родам войск, соотношения рядовых и офицеров, строилось на расчетах на основе демографических данных, логических соображений и отрывочных сведений .
Наконец в середине 2017 года данные о национальном составе Красной армии были рассекречены. Важные сведения приведены в исследованиях военного историка Алексея Безугольного, первым изучившего вновь открытые архивные материалы, в том числе данные о численности евреев в составе Красной армии.
На 1 января 1941 года среди командно‑начальствующего состава РККА насчитывалось 18 332 еврея — 3,57% от общего числа, их опережали русские (64,21%), украинцы (21,26%) и белорусы (4,44%). Среди слушателей военных академий насчитывалось 1915 евреев (7,9%), среди курсантов военных училищ и курсов младших лейтенантов — 7251 (3,1%). В начале 1941 года наибольшая доля евреев — кадровых военных приходилась на общевойсковой командный состав (6615), за ним следовал военно‑технический (3385), политический (3377) и военно‑медицинский (2449) .
Успех дивизии Крейзера был относительным. Задержка немецкого наступления была важна, но не могла переломить хода крайне неудачной для Красной армии кампании лета 1941 года. Дивизия вела непрерывные бои свыше 10 дней, причем без какого‑либо прикрытия с воздуха. 11 июля ее должны были вывести на отдых, однако уже 12‑го направили на ликвидацию плацдарма, захваченного немцами на левом берегу Днепра . В этот день Крейзер был ранен и вывезен на самолете в Москву. По оценке маршала Георгия Жукова, в боях на реке Березине в районе Борисова Крейзер «блестяще показал себя» .
22 июля 1941 года Якову Крейзеру, первому из старших офицеров, да и вообще первому военнослужащему стрелковых частей Красной армии в годы Великой Отечественной войны, было присвоено звание Героя Советского Союза. 7 августа 1941 года он был произведен в генерал‑майоры. Были щедро (в скупом на награды 1941 году) награждены и многие другие военнослужащие дивизии, в том числе шесть человек — орденом Ленина.
Известность, можно даже сказать прославленность дивизии Крейзера — а позднее, уже под командованием полковника Александра Лизюкова, она отличилась в ряде сражений, включая битву под Москвой, — обусловила особое к ней внимание историков. В мае 1942 года с некоторыми военнослужащими дивизии были проведены беседы сотрудниками Комиссии по истории Великой Отечественной войны Академии наук СССР. Здесь уместно сказать несколько слов об устной истории как жанре, точнее, как историческом источнике.
Интервьюирование ветеранов в 1990–2000‑х года стало настоящей индустрией. Были записаны тысячи интервью, в том числе сотни — с ветеранами‑евреями . С ними беседовали преимущественно энтузиасты изучения военной истории, историки‑любители. Архив Блаватника (Blalvatnik Archive Foundation) в Нью‑Йорке специально занимался интервьюированием евреев‑ветеранов, живущих в разных странах. К настоящему времени сотрудниками архива записано около тысячи интервью.
Проблемы с интервьюированием ветеранов очевидны: во‑первых, записаны рассказы людей, доживших до конца XX — начала XXI века; подавляющее большинство ушедших так и остались безмолвными. Таким образом, мы имеем выборку «по биологическому принципу». Во‑вторых, интервью давали совсем не те люди, какими они были полвека и более назад: кроме естественной аберрации памяти, жизненный опыт, прочитанное, услышанное и увиденное не могли не сказаться на рассказах ветеранов. Сказывалось также невольное стремление следовать установившемуся канону. Наконец, интервью не всегда брались на профессиональном уровне, нередко редактировались, причем иногда без оговорок.
Учитывая эти обстоятельства, становится понятным, какую ценность представляют собой более 4 тыс. интервью, записанных буквально по горячим следам событий в ходе Великой Отечественной войны или сразу после ее окончания. Причем записанных профессиональными историками.
Речь идет об интервью, записанных Комиссией по истории Великой Отечественной войны Академии наук СССР. Комиссия была создана в январе 1942 года и работала до декабря 1945 года . Формально руководителем комиссии был заведующий отделом агитации и пропаганды ЦК ВКП (б) Григорий Александров. Однако ее инициатором и фактическим руководителем на всем протяжении работы был член‑корреспондент АН СССР Исаак Минц (1896–1991). Поэтому за комиссией прочно закрепилось название «комиссия Минца».
Сотрудниками комиссии (в ее состав входили известные советские историки Э. Б. Генкина, Л. М. Зак, И. М. Разгон, А. Л. Сидоров, П. М. Федосов, В. И. Шунков и др.) были собраны тысячи документов, но самое главное — были записаны рассказы участников войны, как бойцов и командиров Красной армии, так и партизан. Кроме того, сотрудники комиссии записывали рассказы жителей освобожденных от оккупации территорий. Материалы комиссии делятся на несколько тематических блоков: история воинских частей, оборона городов, партизанское движение, жизнь в оккупации, Герои Советского Союза и другие разделы.
Архив комиссии, большая часть которого — свыше 16 тыс. дел — хранилась в архиве Института истории АН СССР (ныне Научный архив Института российской истории РАН), был закрыт для исследователей. С середины 1950‑х до 1980‑х годов документы, хранившиеся в архиве, становились доступны некоторым историкам, правда, весьма ограниченно. Парадоксальным образом в период «архивной революции» 1990‑х годов архив «комиссии Минца» (если не считать публикацию нескольких материалов в сборниках, посвященных Москве в годы войны) оказался фактически недоступен для исследователей, включая сотрудников Института истории, в силу политики тогдашнего руководства института. И лишь в последние годы историки, как институтские, так и «со стороны», получили возможность работать с материалами «комиссии Минца».
Главной целью «комиссии Минца» была фиксация подвигов советских военнослужащих, героизма тружеников тыла, жизни на оккупированных территориях. Казалось бы, интервью должны представлять собой обычный «советский нарратив». Однако это не совсем так, а в некоторых случаях — совсем не так. Официальный советский канон и язык описания истории войны еще не сложился, респонденты нередко рассказывали такие вещи, которые позднее станут табуированными. Например, об убийстве пленных, в чем многие из них в годы войны не видели ничего, заслуживающего осуждения, или о достаточно массовом коллаборационизме. Многие респонденты были не слишком образованными людьми и просто не знали, каких правил следует придерживаться. Стенограммы бесед, проведенных сотрудниками «комиссии Минца», дают интереснейший материал не только военному, но и социальному историку. Краткие биографические справки, предваряющие стенограмму почти каждой беседы, а также во многих случаях довольно подробные рассказы респондентов об их происхождении, семье, довоенной жизни позволяют составить некоторое представление о «сталинском поколении»: тех людях, чей жизненный успех был обусловлен возможностями, предоставленными советской властью, и которые, в свою очередь, служили ей защитой и опорой.
Среди более чем 4 тыс. стенограмм бесед с военнослужащими Красной армии, партизанами, жителями освобожденных территорий, «тружениками тыла» около 300 интервью — с евреями.
Евреи оказались среди интервьюируемых не потому, что сотрудников «комиссии Минца» особо интересовала история евреев во время войны (хотя в редких случаях это было именно так, когда дело касалось свидетелей преступлений нацистов или узников гетто или лагерей), а поскольку они чем‑то отличились во время войны или были участниками важных событий. Несмотря на то что сотрудники комиссии были ориентированы на интервьюирование командного и политического состава, а также героев войны, на практике круг опрошенных оказывался существенно шире. К примеру, диапазон опрошенных военнослужащих‑евреев варьируется от парикмахера Кубанского кавалерийского казачьего корпуса до генерала, командующего армией.
Разумеется, к этому источнику, как и к любому другому, следует относиться критически. Это понимали и сами сотрудники «комиссии Минца». Бывший студент ИФЛИ Геннадий Соловьев встретил в Москве своего преподавателя Абрама Белкина в 1942 или 1943 году. Белкин работал «в каком‑то учреждении, организованном историком Минцем, ради точности истории текущей войны опрашивал Героев Советского Союза и записывал их рассказы, хитроумно выпытывая у них правду об их подвигах (верил он военным рассказам приблизительно так, как охотничьим)» . Верификацию сообщаемых сведений несколько упрощает то, что, как правило, интервьюировались несколько военнослужащих одной и той же части или участников тех или иных событий. Такой «перекрестный опрос» позволяет взглянуть на события глазами разных участников .
Среди тех, с кем были проведены беседы в мае 1942 года, начальник артиллерии 1‑й Московской гвардейской мотострелковой дивизии подполковник Абрам Ботвинник (в июне 1941‑го — командир дивизиона, капитан), начальник штаба дивизии подполковник Владимир Ратнер (в июне 1941‑го — начальник оперативного отдела штаба дивизии, капитан), командиры артиллерийских дивизионов капитаны Моисей Цыпкин и Самуил Гомельской (в июне 1941‑го оба — командиры батарей, лейтенанты), пулеметчик, младший сержант Аркадий Шендеров и другие. Отдельное интервью было проведено с генералом Крейзером в сентябре 1942 года.
Рассказы свидетельствуют, с одной стороны, о хаосе и некомпетентности, характерных для первых месяцев войны (и для войны как явления в целом), с другой, без всяких скидок, — о подлинном героизме и самопожертвовании.
По словам Крейзера, командующий 20‑й армией Западного фронта, в состав которой вошла его дивизия, сообщил ему, что танки противника заняли Оршу, и его задача — овладеть Оршей. «К исходу дня прибыли в район Орши, — рассказывал впоследствии Крейзер, — и никаких танков противника в Орше не оказалось. Налицо была только паника. Все местное начальство и власти — разбежались. Частей наших не было» . Это было типичным для первых недель войны: плохая связь, потеря управления войсками, паника. Вермахт одерживал столь уверенные победы, а потери Красной армии были столь велики, что начальник Генерального штаба сухопутных сил Германии генерал Франц Гальдер записал в дневнике 3 июля 1941 года, на 12‑й день войны: «Не будет преувеличением сказать, что кампания против России выиграна в течение 14 дней» . Как мы знаем, генерал несколько поторопился.
Абрам Ботвинник рассказывал: «1 числа на рассвете, в 5 часов примерно вся дивизия была поднята и двинулась в направлении к Борисову. В 2 часа дня мы приехали в Борисов. Карт, конечно, ни у кого не было (курсив мой. — О. Б.). И, вот, мне говорят: занимай позицию в таком‑то районе.
— Где это будет? — спрашиваю я.
— Тебе покажут.
Поехали. Доехали до центра города, нас обстреляли. Мой провожатый ничего не знает. И принял решение сам, примерно в 2 км на восточном берегу Березины заняли позицию. 175 полк занял оборону по восточному берегу реки Березины. 6‑й полк с другим дивизионом стоял правее, тоже по восточному берегу, километрах в пяти от нас, чтобы оборонять рубеж реки Березины. Передовые батальоны дивизии находились в самом городе, вели бой на аэродроме. Мост через Березину нами взорван не был, поскольку там находился представитель генерального штаба, на которого была возложена ответственность. В нужный момент он этот мост не взорвал, и его за это расстреляли. Немецкие танки 1 июля хлынули через этот мост. Бой завязался очень горячий. В воздухе появилось до 70 немецких самолетов. На правом фланге 175 полка немцы выбрасывают парашютный десант, с фронта наступают танки и мотопехота, с левого фланга тоже откуда‑то появились немцы. Мы оказались в окружении. C трех сторон — море огня, до 60 танков ведут огонь.
8 танков мы сразу вывели из строя. Наше положение было очень тяжелым. Бронебойных снарядов у нас ни одного не было (курсив мой. — О. Б.). Бьешь, бьешь, а от танка, как от стенки горох, снаряды отскакивают. Но ни один красноармеец не дрогнул. Танки попятились, пехоту отсекли и до 12 часов ночи лежали в обороне. Потом был получен приказ отойти.
Мы 12 танков подбили. Первую карту я достал в немецком танке (курсив мой. — О. Б.)» .
Почему артиллерийский полк, которому предстоит противостоять немецким танкам, отправляется на фронт без бронебойных снарядов? Почему у советских командиров карт местности нет, а у немецких офицеров есть? Ведь это Белоруссия, а не Померания или Пруссия. Нет ответа. И характерно у Ботвинника наречие «конечно». Оставалось уповать на героизм и самопожертвование.
Дивизия отступала с боями вдоль шоссе Минск–Москва: «Как мост, так за мост цеплялись, минировали. Немцы подходили — подрываем. Держались, сколько можно. А они все время выбрасывали и парашютные десанты. Наших самолетов не было, а они буквально за каждым человеком гонялись на самолетах» .
В интервью 2 сентября 1942 года Крейзер говорил, что считает Ботвинника «одним из серьезнейших командиров в Армии на сегодня». Командарм не ошибался. В начале августа 1941 года Ботвинник был назначен командиром артиллерийского полка в своей дивизии, в 1942–1943 годах гвардии полковник Ботвинник — командующий артиллерией дивизии, с 1944‑го — командующий артиллерией 8‑го стрелкового корпуса. Он был награжден еще одним орденом Красного Знамени, орденами Отечественной войны 1‑й степени и Красной Звезды, полководческими орденами Суворова и Кутузова 2‑й степени (дважды). После войны в третий раз орденом Красного Знамени (1949) и орденом Ленина (1954). Умер в 1970 году в Волгограде.
Крейзер выделил ряд особо отличившихся бойцов и командиров в июньско‑июльских боях. Конечно, он не отделял эллинов от иудеев, и среди наиболее доверенных и близких называл Новикова, Бакланова, Батова, отмечал воинскую доблесть Мешкова, Дмитриева, Холодова, Цыпкина. Характерна одна из фраз комдива в интервью от 2 сентября 1942 года: «Затем Шайхет и Пронин проявили исключительный героизм, но уже не настолько, чтобы рассказать о них» . Командир танкового батальона кадровый военный капитан Семен Пронин был евреем, несмотря на нееврейскую фамилию. Он погиб в бою у деревни Крупки 5 июля 1941 года. Посмертно, 22 июля 1941 года был награжден орденом Ленина .
С особой теплотой командарм отозвался о начальнике оперативного отдела штаба дивизии капитане Владимире Ратнере:
«Это такой человек, который, когда создаются большие трудности — я его всегда посылал и казалось, что там, где и муха не может пролететь, — он всегда проберется и справится и вернется живой. Он и по сей день воюет и не имеет ни одного ранения. Приказы командира все выполняет. Сейчас он начальник штаба дивизии, в свое время был у меня командиром взвода. Был у меня даже начальником первой части . Исключительно храбрый человек, быстро ориентируется в любой обстановке, хотя военного звания и не имеет . Призвали его в армию в 1931 г. из запаса. Вообще, был он председателем Месткома на заводе , совершенно не имел вида военного человека, ходил в больших роговых очках, не имеет никакого военного образования. Но на войне проявил себя очень хорошо, как хороший организатор, хороший командир, очень смелый. Он лично сам водил батальон в атаку, и проявил большую инициативу» .
В представлении Ратнера к награждению орденом Красного Знамени по итогам июньско‑июльских боев Крейзер писал: «Тов. Ратнеру приходилось часто быть непосредственно в войсках и помогать организовывать бой, вплоть до низовых звеньев (отделение, взвод). Своей работой в бою доказал на деле преданность Родине и делу Партии Ленина–Сталина».
22 июля 1941 года Ратнер получил свой первый орден Красного Знамени. Первый из трех. Его дальнейшая военная карьера сложилась вполне успешно: в 1942 году Ратнер стал начальником штаба родной дивизии и даже около месяца ею командовал. Затем, до конца войны, служил начальником штабов еще в двух стрелковых дивизиях, окончил войну в Германии, в звании гвардии полковника. Был награжден также орденами Отечественной войны 1‑й степени и Красной Звезды, не считая медалей. Высшее военное образование получил уже после окончания войны. К сожалению, места его службы в послевоенное десятилетие нам неизвестны, однако с 1955 года он служил старшим преподавателем кафедры оперативно‑тактической подготовки Военной академии им. М. В. Фрунзе в Москве. В 1959 году Ратнер вышел в отставку , скончался в 1974 году. Владимир Ратнер похоронен в еврейской части Востряковского кладбища, в могиле отца, Нахмана Ратнера . Какое имя было дано гвардии полковнику Ратнеру при рождении, неизвестно, но это явно был не Владимир. «Эволюция» еврейских имен в послереволюционный период — еще одно свидетельство быстрой ассимиляции российского еврейства, его ускоренной и вполне успешной советизации.
Истории Ботвинника и Ратнера — это истории со счастливым концом, так же как история капитана Глеба Бакланова, начальника штаба 6‑го мотострелкового полка 1‑й Московской моторизованной дивизии. Он был тяжело ранен под Оршей и представлен к увольнению из армии по инвалидности. Однако вернулся в строй и закончил войну в должности командира стрелкового корпуса в звании генерал‑майора.
Но это были не слишком частые случаи среди тех, кто находился на передовой с первых дней войны. В рассказах и воспоминаниях бойцов и командиров 1‑й мотострелковой, в особенности входившего в ее состав артиллерийского полка, часто упоминаются — как правило, в превосходных степенях — трое командиров батарей, трое лейтенантов: Самуил Гомельской, Николай Реутов и Матвей Цыпкин. Все трое за год «выросли» до майоров, командиров дивизионов, были награждены орденами, причем Гомельской и Цыпкин по два раза.
Гвардии майор Гомельской был ранен 21 августа 1942 года, через пять дней, 26 августа, скончался и был похоронен в селе Семеновском Тульской области. Гвардии майор Реутов пережил его на две недели: был убит 8 сентября 1942 года в районе деревни Сметские Выселки Калужской области, похоронен в братской могиле в селе Чернышено Козельского района. Матвею Цыпкину судьба — и война — отвела еще почти год жизни. За это время он дослужился до подполковника, командира артиллерийского полка, заслужил, вдобавок к двум орденам Красного Знамени, еще один — Отечественной войны 1‑й степени. Вот только наградили им его уже посмертно. Гвардии подполковник Матвей Цыпкин погиб в бою 26 июля 1943 года в районе деревни Вертушка Хвастовического района Орловской области. Похоронен в селе Кудрявец Хвастовического района Орловской области (или в Калужской области).
23 мая 1942 года сотрудниками «комиссии Минца» была проведена беседа с капитаном Гомельским. Ниже приводится часть стенограммы, посвященная июньским и июльским боям 1941 года. На мой взгляд, рассказ Гомельского наиболее полно и выразительно передает обстановку и лихорадку боя среди всех, записанных историками в 1‑й Московской гвардейской мотострелковой дивизии (так теперь именовалась бывшая Московская пролетарская). Это взгляд не сверху, как нередко бывает в мемуарах или интервью военачальников более высокого ранга, а как бы изнутри.
Публикация снабжена минимально необходимым комментарием. Надеюсь, она послужит материалом для истории «дивизии пролетарской крови», которая пока не написана. А также материалом для истории советского еврейства, в особенности истории «евреев на войне», которую, несмотря на обилие разного рода работ, на мой взгляд, еще предстоит написать. Публикация эта в то же время дань памяти тысячам бойцов и командиров 1‑й Московской моторизованной дивизии, для которых бои летом 1941 года стали последними в их жизни.
Стенограмма бесед, проведенных в 1‑й Московской Гвардейской мотострелковой дивизии (артиллерийский полк). Период VII. 1941 — V. 1942. Запись 23.V.1942.
Капитан Гомельской Самуил Моисеевич
1916 г. рождения , родился в гор. Чернигове, образование среднее, член партии с 1941 г., комсомолец с 1934 г. Окончил Ленинградское краснознаменное училище . В дивизии с сентября 1939 г.
Под Борисовом моя 4‑я батарея 2‑го дивизиона поддерживала 4‑й арт полк. Моя батарея, как самая легкая, была выброшена в резерв батальона 175 с капитаном Щегловым . Моя пушечная батарея была выброшена вперед. Из‑под Орши маршем мы выдвинулись около 8 часов 29 июня, когда полностью заняли боевые порядки. Используя маневренность своих тракторов, мы все время шли на такой скорости, что к часу дня 21 были уже под Борисовом. Обстановка сложилась таким образом. Она была очень неясна. Я принял решение с правой стороны дороги, идущей на Борисов, поставить батарею в 200 м от дороги, чтобы орудия могли стрелять как раз перпендикулярно от дороги. Это от реки примерно метров 1200.
Ночью наша пехота заняла обе стороны дороги, окопалась по левую и правую стороны трассы впереди леса, примерно от моих огневых позиций полуоткрытого типа метрах в 900. Мой наблюдательный пункт был с левой стороны дороги в полуболотистой местности, изобилующей кочками с водой. Сразу было принято решение устроить панику. Это происходило под сплошной бомбежкой самолетов.
Когда начало смеркаться, я начал пристрелку по Борисову. Наши передовые части выходили. В это время справа был выброшен авиационный десант до роты. Начало темнеть. По дороге показались немецкие танки, которые двигались через мост лавиной, поливая огнем все на своем пути. Трасса стала представлять собой огненную завесу, через которую невозможно был пройти.
Начало смеркаться. Я только открыл огонь, в это время десант, который там высадился вместе с танками, часть которых прорвалась, начал обстреливать из минометов. Танки стреляли трассирующими и морально действовали. Бойцы легли. Начали бить на мои огневые позиции. Появились раненые. У меня в это время прервалась телефонная связь с огневыми позициями, а рация у нас плохо работала. Танк двигается по шоссе. Решения принимать некогда. Ждать, пока установят телефонную линию, когда танк поливает огнем, нельзя. Решил, что будет, под огнем пойти на огневую позицию и расстрелять танк в упор. Когда я снялся с наблюдательного пункта, под огнем пошел на позицию, Ботвинник подумал, что я испугался и дезертировал.
Прибежал на огневую позицию. Там была паника. Командиры взводов не могли сдержать народ. Я быстро навел порядок и открыл сильный огонь по прорвавшимся танкам. Ночью мы подожгли 2 танка. Потом пошел дождь. Я себя плохо чувствовал. Принял командование артиллерией какой‑то командир из другого дивизиона. Убили лучшего наводчика, который под огнем стрелял — красноармейца Бочек, награжденного орденом Красной Звезды позже . Вывели одно орудие из строя, и я ночью это же орудие приказал увезти. Впоследствии его восстановили.
Осталось у меня три орудия. Прошу разрешения сменить огневую позицию, так как это место немцы обошли. Было приказано ждать танков. Как только начало сереть, немцы открыли усиленную минометную подготовку. Это уже с рассветом 1 числа.
Я не могу сейчас вспомнить свои действия, потому что я тогда как пьяный действовал. Приказал всем лечь в ровик, а сам ходил под разрывами. Это было вызвано необходимостью, народ был растерян, и я хотел продемонстрировать, что ничего страшного нет. Весь народ был по ровикам. Сам лично я наблюдал за танками. Тактика мне была знакома. Я понял, что минометная подготовка ведется перед наступлением танков. В это время минометная подготовка начала утихать, и по дороге лавиной устремились танки. Приказал всем выйти из ровиков. Все выскочили, и мы открыли огонь по танкам. До 6 танков было подбито. Шло больше 45 танков. Из‑за подбитых танков развернулись другие танки и прямо били по батарее. У меня были потери убитыми и ранеными. Был ранен Корниенко, командир орудия. Принял командование замечательный человек, секретарь комсомольской организации батареи Юсупов. Он тогда отличился. 17 человек было ранено. Старший сержант, командир отделения Кривошей помогал мне вытаскивать из ровиков людей и ставить к орудиям. Он тоже был ранен. Лично я сам был несколько раз ранен мелкими осколками в щеку — успел отвернуться, и этот осколок в трактор ударил, — в ногу. Пришел в полк. У меня все снаряжение было избито осколками, шинель в дырах. Одно орудие прямым попаданием было сбито, вышло из строя. Второе орудие то же самое.
Лукашев, заместитель политрука, проявил доблесть тогда, принял командование орудием. Скромный, тихий человек. В это время у меня только одна батарея вела огонь. В конце концов осталось человека четыре‑пять. Пушки все перебили. Осталась одна пушка, которую можно было только за люльку поворачивать. Сам поворачивал за люльку и стрелял по танкам. Вокруг моих орудий деревья взлетали, все перебило вокруг. Я все же приказал вытащить орудие.
В это время проявил доблесть тракторист Микуцкий, который под огнем подошел к орудию с трактором, под огнем мы прицепили орудие. Вытащили. Микуцкий был ранен осколком в руку. Несмотря на это, он поехал с трактором. Начали вытаскивать второе орудие. В это время второй трактор был поврежден. Еле его восстановили. Орудие завалили деревьями. Я набросал песку в орудие. Танки уже обошли нас вперед. Трасса для нас перестала существовать. Надо было идти вправо. В канал ствола засыпали песку. Одно орудие подорвалось, а другое слетело со станка. Снарядов почти не осталось, все расстреляли. Одну автомашину ЗИС мы взяли и зажгли, потому что некому было вести ее.
Я с одним трактором поехал по неизвестному пути. Но я видел, что мое орудие, которое уехало, заехало в глубокое болото и засело. Трактор мы тоже засадили. Потом я с группой красноармейцев в 3 человека начал выходить, искать своих. Ходили‑ходили, искали в течение 1‑го. Ночь переночевали в лесу, и наутро дурацкая мысль пришла, посмотреть, что делается около тех орудий. Взял красноармейца Филюкова, пошли под Борисов, только не туда, где огневая позиция была, а куда мы уезжали, справа от дороги. Вынули из орудий панорамы. Я подошел туда. Где стояли орудия, стоял уже немецкий танк. Мы хотели обстрелять немцев из орудия, которое было брошено. Но осталось всего два снаряда, а самый ствол был забит землей. Идем обратно, натолкнулись на немцев, свернули в лес. Они нас обстреляли. Дальше напоролись на немецких мотоциклистов, обстреляли их и ушли. Сколько нас живых пришло в полк, не считали. В этот период сбили 7 немецких танков. Прихожу туда, у меня одно орудие осталось. С этим орудием я участвовал под Толчино .
От 9 до 12 июля под рекой Одром мы действовали в 57‑м арт. полку. Там интересно сложилось. Мы выбрали боевые порядки на опушке леса. Впереди этой опушки леса была маленькая полянка, потом перелесок. Мы замечаем вдали немцев, и в течение трех дней немцы не могли ничего на этом участке сделать. Как только они появлялись, мы огнем дивизиона уничтожали их. Они обнаружить нас не могли. Тогда они предприняли обход справа и слева. Справа было далеко, там действовал 6‑й полк. Начальником артиллерии был политрук Литвин. У них не было никакой артиллерии, и немцы по ту сторону в деревне до того обнаглели, что они выходили с танками почти к самому берегу реки и в упор расстреливали нашу пехоту. Она была бессильна, потому что у нее не было артиллерии.
В этой деревне было больше усиленного батальона немцев. Кроме того, правее в лесу были танки. На колокольне были пулеметы, у колокольни снаряды. Рация у нас с собой была хорошая — РТ . Я подготовил данные по курсу, послал к соседям помощника командира батареи с тем, чтобы вместе разбить это осиное гнездо. Он пошел, но я не мог его дождаться. Тогда я подготовил данные, рассчитал время. Сосед справа был километрах в 5. Поехал туда. Там действительно пехота была в тяжелом положении. Танки у немцев ходили, а у нас артиллерии не было. Поехал туда, в передовой цепи пехоты залег. В это время дала очередь моя батарея. Ввиду того что у меня связи со своей огневой позицией не было, сел на машину, заехал на огневую позицию и дал 40 снарядов. Первый снаряд попал в колокольню. Были уничтожены пулеметы и орудие, до 200–300 немцев. Поднялась паника, немцы освободили деревню. Было больше 200–300 трупов у них. Немцы частью удрали в лес и танки побросали.
На нашем участке немцы ничего не могли сделать, и они тогда обошли левее, на Оршу. Нам был отдан приказ выходить на Оршу. После этого начинается период боев под Смоленском. 28 июля был бой в районе Старое и Новое Корявино, Козино . Был сформирован сборный полк в дивизии из всей пехоты, танков, и наш полк был, батарея одна 76‑я , командование которой доверили мне. Я ее сам собрал. Было 25 снарядов. Приказ был наступать на Козино. Еще было около 7 или 8 семерок танков. Артиллерию нужно было как можно выгоднее использовать. Я вышел впереди пехоты на наблюдательный пункт и произвел пристрелку.
В это время немцы начали наступление на дер. Козино. Открыла огонь их артиллерийская батарея. Наблюдательный пункт у меня был выгодный в отношении наблюдения, но невыгодный в отношении охранения, потому что находился на опушке леса у деревни. Сидели на дереве я и разведчик. Я корректировал огонь. В это время немцы начали недалеко от меня бросать снаряды. По всем правилам оставаться нельзя было там. В это время подошел командир батальона, говорит:
— Держитесь, сейчас пойдем в атаку.
Я принял решение оставаться. В это время метрах в 30 разорвался снаряд. Приказал артиллеристам зарыться в щель. На дереве находился разведчик, командир взвода, и я внизу. Немцы справа поднялись во весь рост, пошли в психическую атаку. Я дал три очереди. Они залегли. Тут меня заметили, выстрелили, и я ничего не помню.
Упал вниз. Получилось прямое попадание в дерево, на котором мы сидели. Командиру взвода оторвало голову, разведчика разорвало на куски, командира отделения разведки контузило, мне в руку вошли два осколка. Всех людей, которые находились в щели, тяжело ранило. Пункт был разбит. Вся живая сила была выведена, остался я один и двое легкораненых. Я потерял сознание, но потом очнулся. Первым долгом решил посмотреть, но ничего не увидел. Прикрыл три орудия прямым огнем. В это время прервалась связь с батареей.
Ко мне на помощь пришел комиссар Романченко . Он принял командование, а меня увели в госпиталь. Первое ранение я перенес без госпиталя .
Генерал Крейзер: на линии фронта и в еврейском мире
Яков Крейзер, генерал армии
