Единственный народ

Оман жаловался царю Артаксерксу, что «есть один народ, разбросанный и рассеянный между народами по всем областям царства твоего; и законы их отличны от законов всех народов» (Эстер, 3:8). Артаксеркс согласился, что негоже терпеть, чтобы какой‑то «один народ», отличный от других и на иные народы не похожий, живущий в рассеянии, жил «наособицу». И заключил Артаксеркс вослед Оману: «Не следует так оставлять их… пусть будет предписано истребить их» (Эстер, 3:8‑11).

Евреи на указ Омана ответили тем, что еще больше озаботились своей «непохожестью» на других, вместо того чтобы продолжать движение к ассимиляции среди других народов, наметившееся было после их изгнания из Святой земли. Изгнание произошло тремя поколениями раньше тех событий, что описываются в книге Эстер. Ибо именно «коррозия» их самоидентификации как народа и «размывание» их служения Б‑гу в первую очередь и сделали евреев уязвимыми для происков Омана. Они сплотились вокруг Мордехая и заново осознали свою уникальность в качестве народа Б‑жьего.

Рассказав историю падения Омана и победы Израиля, книга Эстер подводит итог этой победы всего лишь одной фразой: «Был свет у иудеев, радость, веселье и почет» (8:16). Талмуд видит в этих словах отсылку к четырем основным характеристикам, связанным с народом Израиля: «Свет» есть Тора, «радость» — еврейские праздники, «веселье» — обрезание, а «почет» — тфилин. Конечно же, мы всегда помним о 613 Б‑жественных заповедях. Помним так же, как о тех основаниях, законах и обычаях, которые вместе составляют веру Израиля. И все же именно четыре вышеназванные признака — основа той матрицы, что делает евреев отличными от других народов.

Различие в сходстве

Но на первый взгляд как раз эти четыре качества скорее говорят не о том, что евреи отличны от всех иных народов, а, наоборот, о том, что они подобны им.

Ученость не есть достояние одних только евреев: любое сообщество и любая культура имеют свой символ веры и свою философию. Имеют канонический набор основополагающих текстов и целую армию ученых и законников, занятых изучением, истолкованием и применением этих текстов. Более того, даже Тора как Тора в этом смысле — не исключительное достояние одного лишь народа Израиля. Тора лежит в основе нескольких вероисповеданий, включая две религиозные системы, которые разделяет более половины живущих на Земле. И даже специфически еврейские толкования Торы, такие, как Талмуд, труды Рамбама или кабалистическое учение, повсеместно известны, и к ним обращаются не только евреи.

Что до праздников — они присущи любому обществу. Конечно, верно, что только евреи едят мацу на Пейсах или трубят в шофар на Рош а‑Шона. Но сама идея праздника или какого‑то особого дня, посвященного воспоминаниям о некоем событии и размышлениям, — абсолютно универсальна. Каждый народ, каждая культура и религия определяют дни календаря, чтобы отмечать исторические события, сыгравшие для них особую, определяющую роль, и следуют в эти дни тем или иным обычаям и ритуалам.

То же самое можно сказать о тфилин: только евреи обвязывают лоб и руку полосками из кожи с прикрепленными к ним шкатулками, которые служат им символом связи с Б‑гом. Но представление о таких символических предметах есть у всех народов. Обручальное кольцо, солдатская униформа, головной убор индейского вождя — эти знаки носят как признак принадлежности к той или иной группе. Что до обрезания, то это — весьма обычная процедура, практикуемая многими из соображений здоровья или в силу иных причин.

И все же: Тора, праздники, обрезание и тфилин или, как сформулировано в книге Эстер, «свет, радость, веселье и почет», являются четырьмя краеугольными камнями, на которых зиждется отличие Израиля от иных народов. Действительно, другие народы и общества имеют сходные или внешне подобные элементы в составе их учений, в образе жизни. Однако восприятие и переживание евреями тех же самых элементов отличны — если не противоположны — «общераспространенным».

Собственно, это и есть истинный признак отличия. Ведь истинные различия между любыми двумя людьми или сущностями состоят не в том, что отличает их друг от друга. Истинное отличие — в том, что, будучи внешне схожими, в глубине своей они совершенно различны.

Женская мудрость

Как и в чем знание Торы евреями отлично от всеобщего представления о мудрости и учености? Ключ к пониманию этого дан в Книге Эстер: там по отношению к Торе употреблено ивритское слово «ора» — женская форма от слова «ор», «свет».

Всякая мудрость, функция которой освещать и просвещать, есть свет. Но есть свет мужской и свет женский. Мужской свет — свет, излучаемый из себя, он обладает таким качеством, как агрессивность. Женский же свет мудрости — свет, принимаемый в себя. Мужской интеллект — разум, исследующий неведомое, порождающий новые идеи, разрушающий старые заблуждения. Женский интеллект — разум, открывающийся тому, что приходит к нему из высшего источника, поглощающий семя данной в откровении мудрости и проращивающий из этого семени множество таящихся в нем оттенков смысла и случаев, к которым эти смыслы применимы.

В изучении Торы задействована как мужская, так и женская стороны разума. Однако определяющее значение в этом процессе принадлежит женскому. В самом деле, при всем талмудическом педантизме и внимании к мельчайшим нюансам смыслов, Тора принадлежит сфере иной, чем интеллект. Ибо интеллект есть лишь «одежды», посредник, передающий сверхрациональную сущность, вложенную в умопостигаемые формы. Изучение Торы подразумевает прежде всего готовность сдаться откровению Б‑жественной истины, когда разум просто приемлет мудрость и волю Б‑га. Мышление мудрецов, изучающих Тору, — не генератор идей, а лоно. Это — лоно, которое получает семя Б‑жественной истины и проращивает его, прилагая эту истину к окружающему, структурировав ее в виде рациональных положений или законов.

Прошлое в настоящем

Универсальная функция любых праздников — напомнить о прошлом и это прошлое почтить. Функция еврейских праздников — еще раз прошлое пережить. Точнее — извлечь вневременную суть некоего события в прошлом, тем самым сделав это прошедшее событие реальностью для тех, кто присутствует в настоящем.

Евреи не просто вспоминают в Пейсах Исход. Соблюдая заповеданные от Б‑га особые мицвойс на Пейсах, еврей обретает Б‑жественный дар свободы, которым был Исход. А тем самым еврей обретает личный «Исход» — освобождение от тех тягот, которые властвуют над ним, порабощая его собственную жизнь. То же самое истинно и в отношении дарования Торы в праздник Швуэс, обретения прощения в Йом Кипур и т.д. Еврейские праздники — окна в вечность, распахнутые во времени, благодаря чему события «прошлого» открыты для нас, открыты для осмысления и переживания их нами.

Праздник — «счастливый» повод. Но опять же, счастье, переживаемое в связи с этим евреями, при всем поверхностном сходстве с подобными праздничными эмоциями у других народов, радикально отличается по своей сути. Для других народов праздник — это побег из ординарности существования: погружение в радостное, окрашенное в розовые тона, прошлое, когда можно, ничем не рискуя, отрешиться от давления и ответственности настоящего. Неудивительно, что праздники почти обязательно подразумевают некие траты, связанные с дозволенными в такие дни роскошествами, моральные послабления (если не моральную распущенность) и обильные возлияния.

Евреи в праздники тоже выходят за границы настоящего, обретая в этом радость. Но эта радость отлична от радости побега. Наоборот, это радость проникновения в сущность того «я», которое движется в потоке будней во имя обнаружения вневременных измерений собственной личности, присутствующих в каждом. Такая радость подчинена некой дисциплине. Это — радость, разрушающая внешние барьеры, но притом и усиливающая «фокусировку» на внутреннем мире. Это — такая радость, которая делает человека более ответственным, более заботливым, более открытым контакту с миром, поясняет Рамбам в Законах о праздниках (6: 18).

Наиболее четко эти особенности еврейских праздников проявляются в Пуриме. В Пурим еврею заповедано пить, покуда он не потеряет различие между «проклятым Оманом» и «благословенным Мордехаем» (Мегила, 76; см. также Шулхан Орух, Орах Хаим, 695, 2). Пить, особенно пить до состояния погружения в иррациональность, — для еврея просто недопустимо и жестко осуждается. И лишь в Пурим мы можем увидеть подвыпившего еврея. Питие в Пурим обладает особенностью, к которой стоит присмотреться. Ибо эмоциональная несдержанность сочетается здесь с моральным контролем, а отказ от рациональности — с духовным постижением истины.

Радость жертвы

Обрезание — весьма распространенная практика. Одни совершают его, считая полезным для здоровья, другие — исходя из духовных убеждений. Обрезание болезненно, связано с элементом риска (как при всякой хирургической операции), и считается, будто оно ведет к тому, что снижается острота сексуальных переживаний. Американец, решивший совершить обрезание сыну, может сказать что‑то вроде: «Конечно, с этим связаны некоторые неудобства, однако несомненны выгоды для здоровья». Мальчик‑мусульманин может сказать: «Конечно, это болезненно, но иначе мне не достичь неба».

И мы опять видим особое отношение к этой процедуре у еврея: обрезание воспринимается им как нечто однозначно положительное и желанное. Всякий, кто присутствовал на брисе, поймет, почему в Книге Эстер с обрезанием ассоциирована «радость», — и уж никак у него не создастся впечатление, что мы «платим цену». По сути, то, что обычно воспринимается как величайшее неудобство, связанное с обрезанием, с точки зрения еврея является одним из его преимуществ. Почти 900 лет назад Рамбам писал в трактате «Путеводитель колеблющихся»: обрезание повышает чувствительность человека к духовному, смягчая его плотские порывы (ч. III, гл. 35 и 49).

Это не означает, будто именно в том причина, по которой евреи делают обрезание. Как и выполнение всех мицвойс, которые являются велениями Б‑га и находятся за пределами рационального постижения. Мы просто констатируем связь между духовными и материальными выгодами, естественным образом вытекающими из того, что мы ведем жизнь в соответствии с тем, как она и была замыслена Творцом. И точно так же мы можем говорить и о духовно чистом питании, когда соблюдаем кашрус, или о преимуществе браков, при заключении которых соблюдались законы нида. Все это делается евреями в надежде обрести за то некое воздаяние в будущем. Еврей радуется не воздаянию, которое, возможно, будет ответом на его жертву, а самому жертвованию своего «я» Б‑гу.

В самом деле, обрезание может быть названо олицетворением всякой «жертвы» — это отказ от частицы себя в самом прямом, физическом смысле слова. Представления о жертве — универсальны: человек всегда приносил жертвы — во имя будущего, любимых, своей страны, своих убеждений. Однако эти жертвы были или во имя воздаяния в будущем (при жизни или после), или во имя исполнения долга. Для евреев же радостна сама жертва по велению Б‑га.

И тут мы сталкиваемся с любопытным феноменом, который невозможно объяснить рационально: по сути, все евреи, вне зависимости от вероисповедания, практикуют обрезание. Евреи, считающие себя «атеистами» или «гражданами мира, стоящими вне исповеданий», «прогрессистами» или «презирающими примитивные религиозные ритуалы», — все они обрезают своих сыновей. Евреи, эмигрировавшие из СССР, где они семьдесят лет жили вне религиозных измерений, не имеющие никакого представления об иудаизме, тут же совершают обрезание: себе, детям и внукам. Обрезание для еврея имеет смысл как то, что оно есть, а не как то, что оно даст ему какие‑то выгоды.

Черные шкатулки

Четвертая особенность, конституирующая уникальность евреев, — тфилин. Это — черные кожаные шкатулки, в которых лежат свитки с начертанными на них избранными высказываниями из Торы. Эти шкатулки закрепляют на голове и руке как символ нашей связи с Б‑гом.

В каждой общине, в каждой культуре есть свои одежды и украшения, которые носят как символ принадлежности к данной среде. Этими символическими одеяниями и украшениями гордятся не столько за то, что они есть, сколько за то, что они призваны олицетворять. Блестящее золото кольца невесты, безупречный пошив генеральской формы, цвета радуги в национальном костюме — ими гордятся потому, что они выражают принадлежность к той или иной группе.

Тфилин же отличаются простотой и непритязательностью. Две по‑спартански лаконичных шкатулки со свитками текста — причем текст лишен каких бы то ни было украшений, написан простыми черными чернилами. Дело в том, что тфилин выражают не гордость, но готовность еврея подчинить свой разум, сердце и таланты Всемогущему.

Да, тфилин связаны у евреев с идеей почета. Но эти представления не реализуются в эстетическую категорию. Ибо для еврея почет связан со служением Б‑гу, с подчинением своего разума, эмоций и способностей высшей воле.

В Пурим мы празднуем спасение «особого» народа. Народа, чья ученость, веселость, готовность к жертвам и гордость столь же обычны среди других народов — и столь уникальны.