Четыре тайны царя Соломона

Три (вещи) сокрыты для меня,
а четырех я не знаю.

Мишлей, 30:18

Несмотря на всю мудрость, дарованную Шломо… для него были тайной Четыре Вида. Ибо написано: «Три вещи сокрыты для меня» — это пасхальная жертва, маца и моройр [которые едят в пасхальный сейдер]; «а четырех я не знаю» — это Четыре Вида [которые берут в Суккос].

Ваикро Раба, 30:14

В Суккос Тора предписывает нам взять Четыре Вида — эсрог (цитрон), лулов (нераскрывшийся лист финиковой пальмы), адас (миртовую ветвь) и арова (ветвь ивы).

«Письменная Тора» — Пятикнижие, как то часто бывает, передает предписание в нескольких загадочных словах. Она предоставляет расшифровывать смысл, скрытый в наставлениях, «Устной Торе» — передаваемой из поколения в поколение традиционной интерпретации Письменной Торы, которой учил Моше. В Письменной Торе стих, касающийся Четырех Видов, звучит следующим образом:

И возьмите себе… плод дерева великолепного, ветви пальмовые и отростки дерева густолиственного, и верб речных… (Ваикро, 26:40).

Царь Шломо, свидетельствует мидраш, был озадачен этим стихом. «Кто сказал, что “плод дерева великолепного” это эсрог?», — спрашивал он. «Все фруктовые деревья приносят красивые плоды! [Что же касается] “ветвей пальмовых”, Тора говорит нам взять ветви во множественном числе… однако мы берем лулов, нераскрывшийся лист пальмы. И кто сказал, что “отростки дерева густолиственного” — это мирт?.. И относительно “вербы речной” — все деревья чаще растут у воды» (Ваикро Раба, 30:14; Танхума, Эмойр, 20).

И действительно, откуда нам известно, что «плод дерева великолепного, ветви пальм, отростки дерева густолиственного и вербы речной» — это эсрог, лулов, мирт и ива? Талмуд, итожащий сорок поколений устной традиции интерпретации Торы, устанавливает Четыре Вида в ряде гомилетических (проповеднических) объяснений и толкований слов на иврите, употребленных в этом стихе. Ключ к определению «плода дерева великолепного» — в слове адар, «великолепный», его также можно читать а‑дар — «тот, который пребывает». Эсрог в этом уникален — все прочие плоды растут в какое‑то определенное время года, а он «пребывает на дереве круглый год», продолжая расти и созревать в разных климатических условиях, говорит Талмуд (Сукко, 35a).

Относительно же лулова в Торе действительно написано: «ветви финиковых пальм». Но слово капойс, «ветви чего‑то», написано без буквы вов. А значит, можно читать его капас, «ветвь чего‑то», в единственном числе. К тому же слово капойс имеет также значение «связанный»: подразумевается, что мы должны взять нераскрывшуюся ветвь — «лист пальмы» (там же, 29б и 32a). Таким образом, Устная Тора определяет второй из Четырех Видов как лулов.

Есть много «густолиственных деревьев», чьи «листья полностью покрывают ствол»; но слово авойс, «густые», также означает «плетеные» и «веревкообразные». Поэтому «ветвь густолиственного дерева» анаф эйц авойс определяется как ветка мирта: его перекрывающие друг друга листья растут пучками по три, производя впечатление плетеной веревки. Под это описание подходит и другое растение — ирдуф, олеандр обыкновенный, но Талмуд отвергает эту возможность как несовместимую с правилом: «пути ее [Торы] — пути приятные, и все ее стези — мир» (Мишлей, 3:17). А ирдуф — колючее и ядовитое растение (Сукко, 32б).

Аровойс в этом стихе определяются как ветви ивы, так как ива чаще растет у воды и имеет листья удлиненной формы, похожие на реку (там же, 33б). Другой определяющий признак аровы: ива обычно — густые заросли, арова родственно слову ахва — «братство» (Талмуд, Шабос, 20a).

Конечно, царь Шломо, по свидетельству Книги Царей I (5:11) мудрейший из людей, был столь же искусен в толкованиях Торы, как и мудрецы Талмуда, чьи рассуждения приведены выше. В любом случае, в Торе много загадочных мест, где законы выводятся из двойных значений и вариативного написания слов. Драматическое заявление Шломо, касающееся эсрога, лулова, мирта и ивы — «[Три сокрыты для меня], а четырех я не знаю» — должно предвещать более глубокий смысл. А именно — смысл, относящийся к внутреннему значению Четырех Видов, которые берут в Суккос.

Четыре рода людей

Четыре Вида, говорит мидраш, соответствуют четырем типам людей.

Миссия человека в жизни состоит из двух основных задач: учения и действия. Тора — это инструмент, посредством которого мы получаем знание о нашем Творце и способность проникновения в суть жизни. Мицвойс, Б‑жественные заповеди, — средство, при помощи которого мы строим лучший и более святой мир, превращая физическое творение в «дом Б‑га». Эти два стремления определяют четыре типа личности, представленных в Четырех Видах.

Эсрог, обладая приятным вкусом и восхитительным ароматом, представляет совершенного человека, который и учится, и действует. Лулов — побег финиковой пальмы, приносит плод, имеющий вкус, но лишенный запаха: это — портрет ученого‑затворника, который растет в своей мудрости, но избегает мира действия. Благоухающий, но безвкусный мирт — это энергичный человек, изобилие его добрых дел поглощает все его время и силы. И наконец, лишенная вкуса и запаха ива представляет личность, которая не учится и не действует, не реализуя свой интеллектуальный потенциал и способность усовершенствовать мир. В Суккос эти Четыре Вида «все связаны вместе в один пучок», каждый как неотъемлемая часть общины Б‑га, говорит Ваикро Раба (30:11).

Многострадальный плод

В свете этого мы можем понять четыре вещи, бывшие тайной для самого мудрого из людей.

Если «великолепный плод» в Четырех Видах представляет гармонию учения и выполнения, то почему этот плод «пребывает на дереве круглый год»? Такого совершенства следовало бы ожидать от созревающего в безмятежности, в исключительно гармоничном для его природы и потребностей климате плода, а не от такого, чей рост тревожат постоянно меняющиеся условия. И все же вновь и вновь мы обнаруживаем: самые великие личности — те, кто всю жизнь занят тяжким трудом и решением сложных задач; что гармоничные личности выковываются в необходимости справляться с изменяющимися обстоятельствами и постоянно приспосабливаться к новому климату и окружению.

Для царя Шломо это было одной из величайших тайн жизни. Как непостоянство дает толчок росту? Почему так происходит, что человек, наслаждающийся спокойным существованием, вовсе не столь «ароматен» и «восхитителен», как иной, получающий удары от превратностей жизни?

Сжатые листья

Лулов также вызвал замешательство царя Шломо. Не сама ли природа интеллектуального рассуждения порождает различные мнения и выводы? По Талмуду «ученые Торы сидят многочисленными группами и изучают Тору. Одна группа считает вещь нечистой, а другая считает ее чистой; одна группа запрещает действие, а другая его разрешает; одна группа признает что‑то негодным, а другая толкует это как пригодное» (Хагига, 3б).

Поэтому когда стих говорит о «ветвях пальм», мы склонны понимать это буквально, в множественном значении. Ибо если второй из Четырех Видов подразумевает ученого Торы — ум, освобожденный для усвоения Б‑жественной мудрости, — то не должен ли он состоять из двух ветвей пальмы, сохраняя множественную природу разума? Не должны ли их листья быть раскрыты и развернуты, указывая на различные направления, принимаемые при рациональном изучении понятия, когда за дело берется разум?

И однако же лулов, предписанный Торой, — это одна нераскрывшаяся ветвь с листьми, соединенными в один побег, указывающий в одном направлении. В завершении приведенного места в Талмуде сказано: «Тогда должен ли человек спросить: “Как тогда я могу изучать Тору? Ведь все было получено от единственного пастыря”» (ср. Эрувин 13б: «И те, и другие — слова Б‑га Живого»).

Это была вторая из двух тайн, над которыми размышлял царь Шломо. Как многочисленные мнения и перспективы Торы соотносятся с «единственным пастырем»? Как может Б‑жественная мудрость просачиваться сквозь столь разнообразный мир человеческого разума и оставаться единственной истиной единственного Б‑га?

Сплетенная ветвь

Третий из Четырех Видов представляет «действенный» аспект жизни: то, как мы выполняем назначение творения физическими действиями мицвойс, строя таким образом «жилище для Б‑га в физическом мире». Так Тора определяет мирт, указывая на его «плетеный» вид, придаваемый листьями, растущими пучками по три: число «три» представляет сферу действия, третье из трех «облачений» или орудий выражения (мысль, речь и действие) души (Тания, гл. 4).

Здесь заложена, возможно, самая великая тайна. Как может смертное и земное физическое действие «служить домом» для Б‑жественной сущности? И действительно, сплетенная ветвь, приходящая на ум, когда мы размышляем о физическом мире, — это не благоухающий мирт, а колючий и ядовитый ирдуф!

Но именно материальный мир Б‑г избрал, чтобы сделать его Своим домом. И именно физическому действию Он придал способность служить для человека высшей формой общности с Ним. Почему? Для мудрейшего из людей это был один из четырех феноменов, о которых он мог только сказать: «Я не знаю».

Братство деревьев

Четвертая из тайн Шломо касается ивы — дерева без аромата и вкуса, лишенного способности к учению и действию.

Почему этот вид перечислен среди Четырех Видов? Сам стих дает ответ на этот вопрос, говоря о четвертом виде как о «речных аровойс». «Ива», возможно, не проявляет никаких положительных качеств, но ее корни погружены в берега ее родовой реки и питаются водами наследия. Она также потомок Авраама, Ицхака и Яакова, в ее жилах так же течет любовь и благоговение перед Б‑гом, завещанные ими всем потомкам.

Другой признак ивы — она «растет в братстве». Это указывает на уникальную черту человека‑«ивы»: сам по себе он может не проявлять никаких положительных черт или достижений, но когда он оказывается в общине, вдруг становится видна аура святости, присущая каждой индивидуальной душе. Так наши мудрецы говорят нам, что Б‑жественное присутствие пребывает на собрании десяти людей (число, составляющее «общину»), даже если они не заняты изучением Торы или исполнением мицвойс (Сангедрин, 39a; Тания, конец гл. 11). В отличие от этого, когда человек изучает Тору или занят исполнением заповедей, Б‑жественное присутствие пребывает даже с ним одним (см. Пиркей овойс, 3:6). Это также и значение миньяна — кворума из десяти человек, необходимого для чтения некоторых молитв: десять человек, собравшиеся вместе, представляют количественный скачок к святости. Десять необразованных невежд составляют миньян, а девять набожных ученых — нет.

Вот что было для царя Шломо тайной, заключенной в иве. Как ничто в десятой степени может прибавляться к чему‑то? Если каждый сам по себе не обладает видимым выражением врожденной святости, то какие изменения происходят, когда десять таких людей собираются вместе? «Все деревья растут у воды, — размышлял мудрейший из людей, — чем же так выделяются ивы, что заслужили место среди Четырех Видов?» Просто тем, что они растут близко друг к другу?

Очевидные невероятности

Если мы думаем об этих тайнах, они оказываются столь же загадочны и неуловимы, как и тридцать веков назад, когда над ними размышлял царь Шломо. Но обычно мы совсем не думаем о них — столь глубоко они укоренились в нашей реальности. Несмотря на свою логическую непостижимость они — очевидные и вездесущие истины в нашей жизни.

Почему непостоянство и невзгоды дают толчок росту? Как могут несовместимые идеи воплощать единственную истину? Почему простое физическое действие возвышает нас до уровня святости и благочестия, недостижимого путем самого напряженного духовного опыта? Как определенное число человеческих существ волшебно преображается, соединяясь в общину, намного превосходя при этом сумму их индивидуальных составляющих?

Царь Шломо не мог объяснить этих тайн; мы, конечно, тоже. Но мы признаем их самоочевидными в нашей жизни как четыре краеугольных камня нашего существования, несущих печать Творца, в безграничном бытии которого противоположности соединяются, а парадоксальные истины гармонично соседствуют. Четыре Вида вызвали у царя Шломо признание: «я не знаю». А три заповеди Пейсаха были всего лишь «сокрыты для меня», — сказал он. Относительно Пейсаха царя Шломо удивило, что народ недостойный (по словам мидраша Ялкус Реувени, Шмойс, 14:27): «Чем одни отличаются от других? Эти [египтяне] идолопоклонники, и эти [израильтяне] идолопоклонники!» — получил дары: веры (мацу), свободы (пасхальную жертву) и непоколебимости (моройр). Б‑г выбрал нас, чтобы вывести из Египта и сделать Своим народом в честь заслуг трех наших предков, воплощавших три эти качества: благодаря вере Авраама, соблюдавшего заповедь есть мацу (Псикта Раба на Брейшис, 18:6), способности превзойти самого себя, присущей Ицхаку, евшего пасхальную жертву (Раши на Брейшис, 27:9), и непоколебимости терзаемого бедами Яакова (Брейшис, 31:40; Талмуд, Шабос, 89б).

Действительно, удивительно — Б‑г выбрал народ как Свою избранную нацию не по его собственным заслугам, однако это не лишено логики. С одной стороны, деяние это превосходит здравый смысл, но ему не противоречит. С другой стороны, четыре парадокса, воплощенные в Четырех Видах Суккоса — логические невероятности, вызвавшие у царя Шломо не только выражение изумления, но и утверждение: «я их не знаю».

Это отражает соответствующее расположение Пейсаха и Суккоса в еврейском календаре. Еврейский год имеет две «головы» или начала: Нисан — месяц Исхода и Тишрей — месяц, когда сынам Израиля были даны «Вторые скрижали» после их раскаяния в грехе поклонения Золотому Тельцу, и даровано новое начало в их отношениях с Б‑гом. Нисан представляет Б‑жественное служение цадика — совершенной праведной личности; Тишрей — служение баал‑тшувы, «возвратившегося» или кающегося. Совершенство цадика переступает пределы нашего конечного мира, чтобы установить связь с «удивительным» (то есть сверхрациональным и бесконечным) светом Б‑га. Однако баал‑тшува достигает боؖльших высот, устанавливая связь с «непознаваемой» сущностью Б‑га. Сущностью, не только превосходящей пределы смысла и существования, но и творцом парадоксов, и гармоничным источником противостоящих сил и противоположных истин, наполняющих наш мир.