«Страсти евреев Праги»: погром 1389 года и уроки средневековой пародии
Взрывы антиеврейского насилия в европейских городах в позднее Средневековье были нередким делом. По этой, в частности, причине сохранившиеся свидетельства о них, как правило, удручающе кратки и клишированны. Но в отношении погрома, обрушившегося на пражскую еврейскую общину на Пасху 1389 года, мы располагаем исключительным источником, который еще не был подвергнут «пристальному чтению». Этот источник, дополняющий многочисленные упоминания погрома в хрониках и ивритский пиют, называется «Passio Iudeorum Pragensium» («Страсти евреев Праги»). Это отточенная литературная пародия на Евангелие страстей Христовых, написанная в память о зверском погроме . В этой статье я сначала максимально тщательно реконструирую историю, предысторию и последствия самого погрома, а затем проанализирую «Страсти» как пародию на библейский и литургический текст, так как этот источник может многое поведать нам о внутренней логике средневекового антииудаизма . Под «пародией» я имею в виду не юмористическое произведение, а виртуозную компиляцию из авторитетных текстов — Евангелий и пасхальной литургии, которые большая часть целевой аудитории наверняка знала наизусть . Мы привыкли считать религиозные пародии «дерзкими» и «революционными» и видеть за ними прогрессивную идеологическую силу, которая бросает вызов коррумпированным институтам, высмеивает абсурдные верования и обличает спесь и ханжество. Но «Страсти евреев Праги» показывают, что это далеко не всегда так.
Согласно «Страстям» и сообщениям в хрониках, беспорядки начались в Страстную субботу (17 апреля), когда священник, направляясь к больному прихожанину, чтобы его соборовать, прошел по еврейской улице, и там что‑то произошло: евреи стали то ли кидать камни в дароносицу, то ли глумиться над священником; один источник гласит, что пиксида была разбита и гостии рассыпались по земле. Обвинения в осквернении гостии звучали тогда довольно часто, и, учитывая печальные последствия таких обвинений для евреев, сложно поверить, что какой‑либо здравомыслящий еврей стал бы устраивать столь откровенную провокацию, да еще и в Страстную неделю . Поэтому вплоть до недавнего времени историки воспринимали это и подобные обвинения как очевидную клевету. Но сейчас некоторые ревизионисты утверждают, что такие случаи действительно имели место, поскольку евреи питали сильное отвращение к христианскому «идолопоклонству» — почитанию креста и гостии . Как бы то ни было, разразился скандал, и евреев, обвиненных в святотатстве, повели в ратушу для наказания. На этом все могло бы и закончиться, если бы ситуация в Праге на тот момент не была такой накаленной из‑за растущего недовольства королем, а в частности — его использованием евреев‑ростовщиков для пополнения королевской казны. Вацлав IV, как большинство европейских монархов, защищал «своих» евреев как «рабов королевской палаты», даруя им налоговые вычеты и привилегии, с тем чтобы в случае острой потребности в наличных финансах можно было обложить их срочным налогом или конфисковать их активы . Точно так же поступал его отец, Карл IV — он даже пытался извлечь выгоду из погромов .
Такие методы, хотя и применялись повсеместно, были крайне непопулярны в народе — и не потому, что рядовые христиане жалели евреев, а потому, что их возмущало извлечение выгоды из ростовщичества, которое богословы и церковные соборы из раза в раз клеймили как занятие греховное . Дело усугублялось тем, что сам Вацлав — в отличие от своего отца Карла — был слабым королем, не пользовавшимся народной любовью. По словам аббата Людольфа из Загана, «его не любили народ и духовенство, знать, бюргеры и крестьяне, а принимали его только евреи» . Так что, нападая на это уязвимое и ненавидимое меньшинство, люди могли таким образом выразить свое недовольство королем. Как написал по другому поводу Дэвид Ниренберг, «нападки на королевских евреев были также нападками на королевское величество, и время от времени корона наказывала за это» . Кроме того, духовенство, особенно богословы Пражского университета (основанного Карлом IV в 1348 году), вели многолетний спор с короной по поводу ростовщичества. Защищая евреев‑ростовщиков, король непосредственно приближает царствие Антихриста — по крайней мере, так архиепископ пражский Ян из Йенштейна утверждал в своей рождественской проповеди:
Явный признак [прихода Антихриста] это процветание евреев, которые преумножаются и собираются повсюду, пользуясь такими большими привилегиями, что нам следует всерьез опасаться гнева Господа, как бы Он не позволил Антихристу прийти. Ведь вы видите, как духовенство и правоверные христиане ежедневно терпят притеснение и ущемление в своих правах и свободах и выносят многие оскорбления. Синагога преуспевает более, нежели церковь Христа, и среди князей любой еврей может достичь большего, чем знатный человек или прелат. В самом деле, князья и бароны разорены неслыханно высокими процентными ставками, как будто [евреи] могут этими сокровищами обогатить и помочь господину своему Антихристу .
У недовольства были и сугубо местные причины. Незадолго до описываемых событий еврейский квартал Праги был отделен от остального города стеной с системой ворот, которые запирались по субботам и праздникам, дабы оградить обитателей квартала как раз от бедствий такого рода, как постигшее их в 1389 году . Но евреи и христиане соседствовали и внутри этого огороженного пространства, причем соседствовали достаточно тесно: иногда евреи жили на одной стороне улицы, а христиане — напротив. Это объясняет, почему процессия со святыми дарами проходила через район, населенный преимущественно евреями. Умирающий, которого нужно было соборовать в Страстную субботу, если такой человек действительно существовал, мог жить даже в самом еврейском квартале.
Еще одна проблема заключалась в том, что, согласно требованиям пражского фиска, каждый дом в квартале должен был быть официально записан как еврейский или христианский, что было связано с различными налоговыми обязательствами. С разрешения короля и городского совета евреи могли покупать христианские дома, но в таком случае они должны были продолжать платить десятину церкви — условие, которое они, разумеется, не желали выполнять. Во второй половине XIV века растущая еврейская община покупала дома все чаще и чаще, и, когда архидьякон Праги Павел из Яновича в 1380 году инспектировал приходы, два прихода, чья территория пересекалась с территорией еврейского квартала, пожаловались на таких домовладельцев. Священник церкви святого Валентина возмущался тем, что евреи владеют одиннадцатью лучшими домами в его приходе, а «пожертвований не делают и десятину не платят, и посему он и его церковь терпят от этого великий ущерб» . Священник соседнего прихода Святого Креста (управлявшегося орденом госпитальеров) пожаловался, что в его приходе 34 таких дома, и его орден только что подал иск против этих евреев‑домовладельцев в суд архиепископа Яна из Йенштейна за неуплату десятины . На момент погрома тяжба, по всей видимости, еще не закончилась, но, если судить по проповеди, процитированной выше, нетрудно догадаться, какой вердикт архиепископ мог вынести. Несложно также вообразить, как легко и естественно подобные фискальные жалобы могли соединиться с обвинениями в осквернении гостии.
Иными словами, представляется, что и клирики, и миряне только ждали повода, каковым и стал инцидент в Страстную субботу. Утром в пасхальное воскресенье, по горячим следам службы Страстной пятницы, изобилующей упоминаниями «вероломных иудеев», проповедники рассказывали в церквях о новом оскорблении, нанесенном телу Христову его древними врагами. Пасхальное воскресенье 1389 года совпало с последним днем еврейского Песаха, и это совпадение, вероятно, подхлестнуло ярость толпы. Воспользовавшись отсутствием в городе короля, христиане, намеревавшиеся отомстить за своего Господа, во главе со своим предводителем Йешеком (в «Страстях» также Йешко или Жеско) направились в еврейский квартал, вооруженные камнями, мечами, топорами и головнями.
Хотя городской совет пытался предотвратить насилие, зная, что по возвращении короля это закончится внушительным штрафом, остановить жаждущую крови толпу оказалось невозможно. Согласно «Страстям», совет приказал городским глашатаям объявить в городе комендантский час, но вместо этого они по собственной инициативе провозгласили, что «весь народ должен немедленно идти грабить и уничтожать евреев» .
Первым пострадал богатый еврей по имени Йонас, парнас а‑ходеш пражской общины. Он отвечал за сбор налогов с евреев и передачу их в королевскую казну и представлял интересы общины перед королем. Парнасов избирала еврейская купеческая верхушка, и, как правило, это были образованные и богатые люди . Наш источник называет его «князем евреев». Особенно, вероятно, возмущал христиан тот факт, что Йонас жил в юридически «христианском» доме, одном из лучших в квартале, который служил своего рода еврейской ратушей. Йонас выжил в погроме, но его дом в следующий раз упоминается в архивах лишь под 1409 годом, причем как собственность знатного христианина .
Подстрекаемая Йешко и мятежными городскими глашатаями толпа продолжила убивать мужчин, женщин и детей любым оружием, которое только попадалось под руку. Источник начала XV века сообщает, что они вдобавок убили нескольких христиан, которые, по их мнению, «выглядели как евреи», — раннее проявление расового антисемитизма . Когда еврейский квартал подожгли, многие евреи думали найти убежище в каменной синагоге, известной теперь как Староновая синагога, но христиане ворвались вслед за ними с ножами и мечами . И там, следуя древнему обычаю еврейского мученичества, возрожденному в 1096 году во время Первого крестового похода, раввин и другие освятили имя Всевышнего (кидуш а‑Шем), убив сначала своих детей, а затем себя, чтобы не погибнуть от рук врага и не подвергнуться насильственному крещению . Двое сообразительных евреев, как утверждают «Страсти», выбрили себе тонзуру и скрылись в одежде клириков. Тем временем толпа активно искала спрятанные сокровища, выносила книги из синагог и оскверняла еврейское кладбище в надежде, что и среди могил можно найти закопанные деньги или потребовать выкуп за украденное тело. Практика эксгумации еврейских покойников с целью получить выкуп была достаточно распространена для того, чтобы удостоиться специального запрета в папских буллах . Так же и тот факт, что свитки Торы и тома Талмуда были выкрадены, но не сожжены, свидетельствует о том, что ярость погромщиков умерялась расчетом: эти ценные книги потом можно будет обратно продать выжившим в погроме евреям. Хотя погром начался с обвинения в осквернении гостии, никакой чудесным образом кровоточащей гостии не обнаружилось и не возникло никакого культа — наподобие культов чудотворной крови, недавно исследованных Кэролайн Байнем . Это говорит о приоритете экономических мотивов, по крайней мере, у части погромщиков, несмотря на религиозную ненависть, которую расписывают «Страсти».
Разные источники называют разное число погибших в ходе погрома. Тилеман Элен фон Вольфхаген, писавший в конце XIV века, но ссылаясь на более древний источник, вероятно письмо, в своей Лимбургской хронике утверждает, что погромщики убили «примерно сотню еврейских семейств» . Если это правда, то общее число погибших составило 400–500 человек — ведь еврейские семьи были сравнительно невелики. Вилфрид Брош говорит о тысяче убитых . Хроники XV века выражаются неопределенно: infiniti Judei («бесчисленные иудеи»), Judei multi («многие иудеи»), Iudei omnes Prage («все иудеи Праги») , а Дитрих Энгельгус формулирует точнее: три тысячи (tria milia) . Как и большинство подобных оценок в источниках того времени, эта цифра сильно завышена — она значительно превосходит еврейское население Праги в целом. Что не помешало многим историкам ее повторять, превращая тем самым пражский погром в самый кровавый погром всего Средневековья . Между тем недавнее скрупулезное демографическое исследование Александра Путика из Еврейского музея в Праге показало, что все население пражского еврейского квартала в 1389 году не превышало 900 человек, из которых лишь 750 были евреями . Подсчеты Путика показывают, что Лимбургская хроника (которую он, впрочем, не цитирует) из всех средневековых источников была ближе всего к истине.
После погрома, утром понедельника, когда все затихло, городской совет постановил, что захваченное погромщиками имущество евреев должно быть принесено в ратушу — за счет этой добычи предполагалось выплатить штраф, который, как и ожидалось, не замедлил наложить второй казначей короля Зигмунд Хулер. Далее Хулер постановил — от имени короля, что всех выживших в погроме евреев надо тихо арестовать, а их имущество конфисковать .
Один источник оценивает доход королевской казны от погрома в пять бочек серебра . Раз погром был таким прибыльным делом, не исключено, что Вацлав, как ранее его отец, молчаливо допустил погром, лишь притворяясь, что возмущен им. Может показаться подозрительным, что хотя король, согласно «Страстям», проводил Пасху на западе страны, в городе Эгер (ныне — Хеб), эдикт Хулера от имени короля был издан на следующее утро в королевском замке Кривоклать недалеко от Праги . По иронии судьбы, сам Хулер был впоследствии обвинен Людольфом из Загана в излишней любви к евреям, отлучен и осужден королем на смерть в 1405 году за то, что публично заявлял, будто иудаизм лучше христианства .
Между тем надо было ликвидировать последствия погрома. Опасаясь, как бы гора трупов не вызвала чуму — или, как формулирует автор «Страстей», «как бы город не был поражен воздухом, испорченным смрадом ростовщического сала», — городской совет заплатил нескольким бедным христианам за то, чтобы они сожгли тела, а заодно и выживших, если найдут таковых . Ворота еврейского квартала были запечатаны — в предотвращение нашествия мародеров. Нескольких детей, вытащенных из огня, крестили и отдали в христианские семьи, некоторые евреи «добровольно» прошли таинство крещения. Зачинщики погрома так никогда и не были наказаны.
Сохранилось около двадцати христианских рассказов об этом погроме — на латыни, чешском и немецком. Все они довольно краткие, а интонация их варьируется от бесстрастной до ликующей. «Страсти», о которых пойдет речь дальше, были написаны очевидцем событий, по‑видимому клириком, и сразу после них. Он сохранился в трех рукописях XV века, ни одну из которых невозможно четко датировать. Первая — это, вероятно, учебная компиляция из Пражского университета, содержащая целый ряд математических, музыкальных, грамматических и астрономических трактатов. Вторая была написана при пражском соборе и включает в себя полемические сочинения против гуситов, пастырские наставления и проповеди. Третий и, возможно, самый ранний манускрипт, который взяла за основу своего издания Эва Штейнова, помимо «Passio» содержит также жизнеописание Александра Македонского и древний антииудейский текст «Gesta Salvatoris», о котором пойдет речь ниже .
Более краткий, но близкий «Страстям» латинский источник «Historia de cede Iudeorum Pragensi» («История резни евреев в Праге») сохранился в рукописи из Кракова. Он менее подробен, но также цитирует Писание и заканчивается хвалебным стихом на чешском . Кроме того, некий магистр Матфей сочинил несколько леонинских стихов, воспевающих заслуженное наказание, которое в пасхальную ночь понесли за своих богохульников «виновные иудеи» — «были пронзены, зарублены, сожжены живьем и связаны веревками» . Вообще из всех христианских источников лишь Лимбургская хроника звучит несколько скептически, сообщая, что беспорядки начались с «маленького камушка», брошенного евреем в дароносицу, — по крайней мере, «так говорят христиане» .
Самый яростный из всех христианских текстов — это поэма Яна Вецлара, ученика архиепископа Яна из Йенштейна, известного своей юдофобией. «Dialogus super Magnificat» Вецлара, законченный в 1427 году, но в черновом виде написанный раньше, был посвящен празднику Посещения пресвятой Девы Марии, но затрагивал также многие полемические сюжеты. Около ста гекзаметров в поэме посвящены пражскому погрому, и все они вложены в уста самой Девы Марии. Как мстительная богиня войны, Мария у Вецлара откровенно ликует, описывая резню как несомненное деяние Господа: «Deus illud/fecit non homines» («Бог сделал это — не люди») . С особым удовольствием она останавливается на судьбе одного еврея, который якобы глумился над ее именем: когда он был убит, его богохульный язык распространял столь омерзительный смрад, что даже собаки убегали с этого места . Ни один из дошедших до нас христианских рассказов об этом погроме его не осуждает. Лишь авторитетный раввин Авигдор Кара (умер в 1439 году), в 1389‑м бывший еще молодым человеком, сочинил плач на иврите, который в последующие столетия в пражских синагогах читали на Йом‑Кипур .
Если события, подобные пасхальному погрому 1389 года, были обычным делом, то «Страсти евреев Праги» — источник исключительный: это едкая пародия, поражающая сразу многие цели — некоторые, возможно, непреднамеренно. Согласно проведенному Паулем Леманом исследованию средневековой латинской пародии, этот жанр — политического passio — английского происхождения. В отличие от большинства разновидностей пародии на Священное Писание политические «страсти» не были комическим жанром . Антология Лемана включает другие «страсти», написанные по поводу наказания Эдуардом I неверного регента (1289), победы того же короля над Робертом Брюсом (1306) и поражения французов от рук фламандцев (1302) . Похоже, что жанр появился примерно в то время, когда евреи были изгнаны из Англии. По своей литературной форме passio восходит к позднеантичному центону, или «лоскутному одеялу»: стихотворению, полностью состоящему из фрагментов других стихотворений, скомбинированных таким образом, чтобы рассказать новую историю . Если раннехристианская поэтесса Проба изложила библейскую историю стихами Вергилия, тем самым сакрализируя «Энеиду», то средневековые пародисты двигались в противоположном направлении. Используя евангельские строки для изложения секулярного сюжета, они намеренно профанировали Евангелие. Но, как верно замечает Леман, «если обижаться на профанацию Библии, нельзя понять Средние века» .
Политические passiones, однако, заходят дальше: они не только обмирщвляют страсти Христовы — они переворачивают их с ног на голову. Рене Жирар в своей книге «Вещи, сокрытые от создания мира» утверждает, что страсти Христовы — это миф о козле отпущения, призванный положить конец этой практике. Показывая, что Иисус — жертва народного неистовства и судебной пытки — невиновен, нарратив страстей обнажает сам порочный механизм поиска козла отпущения и тем самым подрывает весь социальный порядок, основанный на жертвенном насилии . Но средневековые пародийные passiones опровергают концепцию Жирара. Возвращаясь к первоначальной модели освященного насилия, они обвиняют, позорят и высмеивают его жертв, побуждая читателей солидаризироваться с истязателями, а не истязаемыми. Вместо сочувствия они провоцируют злорадство.
По словам Лемана, пародийные «страсти» «победоносно вошли в литературную моду около 1300 года» . Когда в 1380‑х годах, после женитьбы Ричарда II на Анне Богемской , распахнулись ворота культурного обмена между Лондоном и Прагой, чехи приобрели не только идеи Уиклифа, но и вкус к политическим passiones. Один чешский образчик «страстей» того периода злорадствует по поводу казни польских грабителей в Брно, другие высмеивают Яна Гуса. К примеру, «Книга проклятий всем еретикам, сынам дьявола» имитирует библейские родословия: «Уиклиф родил Яна Гуса в Богемии, Ян Гус родил Коранду, Коранда родил Капко» и так далее, перечисляя пражских интеллектуалов, симпатизирующих гуситским идеям, вплоть до «Ждислава‑прокаженного, заразившего своей болезнью многих богемцев» . Даже сочувственный в целом рассказ о мученичестве Гуса носит издевательское название, придуманное одним из его противников: «Passio [Magistri Johannis Hus] secundum Johannem Barbatum, rusticum quadratum» («Страсти магистра Яна Гуса, согласно Яну Бородатому, тупоголовому деревенщине») . Тот же воображаемый Ян Деревенщина называется автором «Страстей евреев Праги». Это, вероятно, фольклорный персонаж, олицетворяющий обычный народ в его грубой простоте, например толпу, линчевавшую евреев в 1389 году. Идиома rusticus quadratus долго служила для пейоративного обозначения крестьянина, по крайней мере в Центральной Европе. К примеру, в «Диалоге о чудесах» Цезария Гейстербахского монах видит демона в облике rusticus quadratus и запечатлевает его в таком словесном портрете: «У него широкая грудь, квадратные плечи, короткая шея, волосы его спадают на лоб, а сзади свисают как колосья пшеницы» . Этот образ, по‑видимому, служил нашему пародисту фиктивным автопортретом. Позднесредневековая чешская поэма называет таких крестьян угрюмыми и гневливыми всегда безрадостны» (Lehmann. S.86). См. также: Rubin. P. 136. Но термин rusticus quadratus отсутствует как в словаре Дюканжа (Glossarium ad scriptores mediae et infimae latinitatis), так и в прочих стандартных словарях средневековой латыни.”]. Кроме того, в других источниках они идентифицируются с евреями как объекты презрения высших слоев общества и как — иронически в данном контексте — герои уличных беспорядков . В пародии на учебник грамматики фигурирует такой наставительный диалог: «Какая часть речи rusticus? Существительное. Какое существительное? Еврейское. Почему? Потому что он глуп и низменен, как еврей» . В то же время крестьян могли идеализировать, изображая их верными и скромными выразителями народной мудрости. Пржемысл, легендарный основатель первой чешской династии, был крестьянином, равно как и покровитель Чехии святой Вацлав, по преданию, несмотря на свое благородное происхождение, занимался крестьянским трудом . Так что Ян Деревенщина — очень подходящий двусмысленный псевдоним для такого противоречивого автора. Само имя Ян (Иоанн) сближает его, с одной стороны, с евангелистом Иоанном, которого он пародирует («Страсти по Иоанну»), а с другой — с Йешко (тоже Яном), зачинщиком погрома. 
Оригинал статьи: Barbara Newman. The Passion of the Jews of Prague: The Pogrom of 1389 and the Lessons of a Medieval Parody // Church History. Vol 81, No. 1, 2012. P. 1–26. Благодарим автора за любезное разрешение на перевод и публикацию статьи.
Автор благодарит Йоханана Петровского‑Штерна, Эву Штейнову, Джесса Ниуса и участников семинара по средневековой интеллектуальной истории в Библиотеке Ньюберри, а также двух анонимных читателей за их ценные комментарии к черновой версии этой статьи.
