Окончание. Начало

В Нью‑Йорк, в Нью‑Йорк!

Дорога в Нью‑Йорк оказалась долгой и изнурительной: сначала на поезде до Алма‑Аты, оттуда на небольшом самолете немецкого производства через весь Китай, потом Гонконг и Манила, затем на американском пассажирском судне через Тихий океан в США. А в это время японцы нанесли удар по Перл‑Харбору и американцы вступили в войну. Капитан судна, опасаясь в этих водах японских подводных лодок, взял курс на юг, и Елизавета Юльевна и Василий Михайлович с сыном Петром прибыли в Соединенные Штаты на две недели позже назначенного срока. Как бы то ни было, в январе 1942 года чета Зарубиных под фамилией Зубилины приступила к работе. По одной версии, резидентура на тот момент была крайне слабой и немногочисленной, создавать ее пришлось чуть ли не с нуля, по другой — это была не первая поездка Елизаветы Юльевны в США и резидентуру просто на восемь лет законсервировали. Ей предстояла серьезная работа по восстановлению контактов. Так или иначе, вскоре на счету разведчицы Вардо было уже 22 действующих агента.

Надо полагать, для американских спецслужб не было секретом, чем занимается советский вице‑консул помимо своих прямых обязанностей, а вот на его хорошенькую, с благородными манерами, жену контрразведчики обращали мало внимания: дело известное — благотворительные акции, салоны красоты и модные магазины, обсуждения нарядов голливудских кинодив…

МИХАИЛ ЗАРУБИН → В США Василий Михайлович работал легально, был третьим секретарем посольства и генконсулом. Вообще, должности дедушки менялись за время пребывания в США. Чем в это время занималась бабушка, в какие города она ездила, с кем встречалась, знали только посвященные. Понятно, что Елизавета Юльевна вояжировала не в качестве супруги высокопоставленного дипломата: дедушка и бабушка в те годы действовали порознь и в разных городах. Бабушка — поближе к местам разработки атомного оружия. Проект «Манхэттен» предусматривал создание целого комплекса разнообразных производств, объединенных в технологическую цепь. Над его осуществлением трудились сотни ученых. Руководил проектом генерал Лесли Гровс, научное руководство проекта было возложено на Роберта Оппенгеймера.

Степень важности работы бабушки и дедушки в США заранее не мог оценить никто. Я хотел бы еще раз напомнить, что Сталин лично давал указания Василию Михайловичу перед отбытием в США, причем делал это при его непосредственном начальнике Павле Фитине. Перечисляя стоящие перед дедушкой задачи, Сталин особо подчеркнул, что важнее всего «добывать информацию о новейшей секретной технике, созданной в США, Англии и Канаде».

Бабушка с дедушкой сами обнаружили ставшую к концу войны основным направлением их работы линию: проект «Манхэттен» — создание ядерной бомбы. Елизавета Юльевна лично завербовала и замкнула на себя около двадцати ценнейших агентов ядерного проекта.

АЛЕКСЕЙ КОЗЛОВ → Поначалу Василий Михайлович и Елизавета Юльевна устроились в Нью‑Йорке, затем переехали в Вашингтон. Василий Михайлович, находясь на высоком дипломатическом посту, теперь уже не мог активно заниматься разведдеятельностью. Выстраивание агентурной сети и работа с агентами стали делом Елизаветы Юльевны. Тем более что это был не первый ее приезд в США. Первый раз Елизавета Юльевна оказалась в США в 1936 году. По заданию Центра она должна была установить там необходимые связи, создать «сети влияния», вступить в доверительные отношения с нужными людьми. Елизавета Юльевна рассказывала, что исколесила тогда почти все Соединенные Штаты. Уже потом, спустя годы, я узнал, что в 1936 году она завербовала Маргариту Коненкову, жену скульптора Коненкова, в которую был влюблен Эйнштейн. Елизавета Юльевна при первой же встрече расспросила Маргариту о том, что ей известно о ядерной теме от своего возлюбленного, та рассказала, что знала. Именно с Коненковой Эйнштейн поделился своим открытием, речь шла о создании бомбы чудовищной силы. Елизавета Юльевна попросила Маргариту Коненкову еще раз поговорить об этом с Эйнштейном. Эйнштейн, возможно догадываясь, на кого работает Маргарита, тем не менее с ней поделился, а она уже — с Елизаветой Юльевной, причем сделала это по памяти: начертила все формулы, которые ей показал ученый, более того — запомнила и передала устную информацию.

В 1941 году в США очень многие сочувствовали СССР и были готовы всячески помогать советским гражданам. Елизавету Юльевну приглашали в лучшие дома Нью‑Йорка и Вашингтона, она часто выезжала и в другие города. Встречалась с новыми людьми, поддерживала связи со старыми знакомыми. Была душой самых разных компаний. (Она и в пожилые годы была человеком, чье присутствие или отсутствие за праздничным столом сильно ощущалось.)

«Манхэттен» и «Энормас»

Среди задач, поставленных Сталиным перед разведкой 12 октября 1941 года, атомная проблема значилась в числе последних, но уже через год одной из первых оказалась на повестке дня. Ученые информировали руководство страны, что в Германии, Великобритании и США ведутся работы, направленные на создание ядерного оружия, и что эта задача для них вполне посильная. Многочисленные сообщения разведчиков подтверждали имевшуюся у советских ученых информацию.

Сталин понимал, что должен поставить перед советскими учеными задачу создать свою атомную бомбу. У нас были прекрасные ученые, но из‑за войны промышленность находилась в тяжелейшем состоянии.

Уже в июле 1941 года СССР и Англия договорились оказывать всяческую помощь друг другу в разработке нового оружия. Атомная бомба была таким оружием. Но англичане об этом вскоре «забыли». Не делились своими атомными разработками и американцы. Догнать их советские ученые не могли. Тогда Сталин сделал ставку на закордонную разведку. В сентябре 1942 года он поручил разработку нового оружия Лаврентию Берии — члену Государственного комитета обороны (ГКО). Разработка ядерного оружия получила кодовое название «Энормас» (грандиозный, чудовищный).

На заседании ГКО с участием ведущих физиков Сталин предложил назначить руководителем советского атомного проекта академика Абрама Федоровича Иоффе. Никто Сталину не возразил. Неожиданно Абрам Федорович попросил снять свою кандидатуру и утвердить в этой должности Игоря Васильевича Курчатова. Курчатова утвердили руководителем проекта. Сразу же после заседания Берия вызвал начальника внешней разведки Павла Фитина, поручил связаться с Курчатовым, получить от него список тем, которыми может заняться разведка. Конкретные задания получили и Зарубины.

Елизавета Юльевна через родственника Лео Сциларда, работавшего с Туполевым в Москве, познакомилась с одним из идеологов «Манхэттенского проекта». И еще одно знакомство сулило огромные перспективы — с будущим «отцом американской атомной бомбы» Робертом Оппенгеймером.

Возможность влиять на Оппенгеймера и его круг благодаря женщинам стала для Москвы несомненной удачей. Елизавета Юльевна через его жену Кэтрин убедила Оппенгеймера поделиться информацией с учеными, бежавшими от фашистских преследований, и Оппенгеймер даже допускал их к сотрудничеству в атомном проекте. Таким образом, Оппенгеймер и Сцилард невольно помогли Москве внедрить надежных информаторов в Лос‑Аламос, Окридж и чикагскую лабораторию.

АЛЕКСЕЙ КОЗЛОВ → Елизавета Юльевна говорила, что работа нелегального агента ей подходила больше. Ездила куда хотела и с кем хотела встречалась. Она говорила, что это было заданием всей ее жизни и провалиться ей было никак нельзя.

Так случилось, что на одной из вечеринок она — снова через Маргариту Коненкову — свела знакомство с женой знаменитого физика Оппенгеймера, которая симпатизировала коммунистам. Подружившись с Кэтрин, смогла внедриться и в круг самого ученого. По семейной легенде, именно Кэтрин помогла сделать так, чтобы Оппенгеймер пригласил из Англии и включил в группу «Манхэттенского проекта» Клауса Фукса, который уже работал на нашу разведку.

В Москве были хорошо информированы не только о технических разработках американской атомной программы, наши спецслужбы знали и о внутренних, чисто человеческих конфликтах между учеными и специалистами, работавшими в Лос‑Аламосе, в частности о напряженных отношениях ученых с генералом Лесли Гровсом — директором проекта. К примеру, генерал Гровс был в ярости от академического стиля научной работы Сциларда и его отказа подчиняться режиму секретности и военной дисциплине. Генерал не доверял ему и считал рискованным его участие в проекте. Зато Елизавете Юльевне ученые настолько доверяли, что ей, по ее же словам, достаточно было оказаться в нужное время в нужном месте. Сейчас ясно, что ученые первыми поняли: если такое страшное оружие окажется у одной страны, эта страна будет диктовать свои условия и в будущем все может закончиться трагедией.

Об эффективности хищения документов манхэттенского проекта свидетельствует хотя бы тот факт, что через двенадцать дней после сборки первой атомной бомбы описание ее устройства уже было в Москве.

Петр Васильевич рассказывал мне, что Елизавета Юльевна поддерживала постоянную связь с двадцатью агентами, она дублировала каналы передачи документов, никто не знал участников всей цепочки, никто не знал даже настоящих имен.

Исключительно ценную информацию Центр получал от немецкого физика Клауса Фукса. В 1933 году, после прихода к власти Гитлера, Клаус Фукс эмигрировал в Англию, где продолжал теоретическую работу по ядерной физике. Ему стало ясно, что создание оружия невероятной мощности — посильная задача. Он не скрывал симпатий к Советскому Союзу. Фукс обратился к своему хорошему знакомому Юргену Кучински. Для того не было секретом, чем занимается его сестра Урсула (псевдоним Соня См.: Владимир Шляхтерман. Соня — крестница Зорге // Лехаим. 2013. № 5; Владимир Шляхтерман. Пароль: «Привет от Кучински» // Лехаим. 2013. № 6. ). С ведома Центра состоялось знакомство Клауса (к тому времени в картотеке ГРУ он уже значился как агент Чарльз) с Урсулой. Девушка из немецкой еврейской семьи стала его связным. Еще одним связным стал Семен Кремер. От Чарльза поступало много материалов, связные все время были при деле.

Среди ученых, которых активно разрабатывали наши разведчики, используя их родственные связи и антифашистские настроения, был и русский физик Георгий Гамов. В США он оказался в 1933 году — бежал из Брюсселя, где проходил международный съезд физиков. Использовать Гамова в проекте «Энормас» посоветовал НКВД академик Иоффе: Гамов имел широкие связи с американскими физиками и поддерживал дружеские отношения с Нильсом Бором. Елизавета Юльевна вышла и на Гамова, причем, как и в случае с Оппенгеймером, через его жену. Гамов преподавал в Джорджтаунском университете в Вашингтоне, там же руководил ежегодными семинарами по теоретической физике. Он мог обсуждать с ведущими физиками мира последние, самые перспективные разработки. Елизавете Юльевне удалось воспользоваться широкими знакомствами Гамова. В некоторых случаях американские специалисты нарушали правила работы с секретными документами и, показывая Гамову отчеты об опытах, консультировались у него. От Гамовых удалось получить общие характеристики ученых, узнать их настроения, оценку реальной возможности создания атомной бомбы.

МИХАИЛ ЗАРУБИН → Бабушка завязала тесную дружбу с Кэтрин Оппенгеймер, женой руководителя проекта «Манхэттен». Через эту дружбу был установлен контакт с американским физиком. Более того, благодаря тесной дружбе Елизаветы Юльевны и Кэтрин, к работе над бомбой удалось привлечь многих специалистов левых взглядов, которые впоследствии активно сотрудничали с советской резидентурой.

Понимаете, когда мы с вами говорим о так называемом «советском атомном шпионаже» — случае в разведке уникальном, — надо учитывать, что личное дело бабушки, включая и «атомную историю», хранится в архивах органов государственной безопасности под грифом «секретно». Нам по сей день известны лишь отдельные факты и разрозненные эпизоды. В любом случае это такое собирание пазла для любознательных людей. Как ни странно, больше всего информации мы имеем сегодня благодаря американским источникам: о бабушке много писали в США, когда американские контрразведчики раскрыли советскую резидентуру. Проект американских контрразведчиков «Венона», начавшийся с расшифровки советских шифрованных донесений в 1943 году и закончившийся только в 1980 году, позволил оценить масштаб советского шпионажа в США.

В Москву, в Москву!

АЛЕКСЕЙ КОЗЛОВ → В самый разгар налаживания агентурных действий — в конце лета 1944 года — Елизавета Юльевна и Василий Михайлович Зарубины были отозваны в Москву. Они терялись в догадках, ведь провала не произошло, агентурная сеть работала слаженно. (Моя бабушка Зоя Васильевна Зарубина, работавшая руководителем группы по переводу документов «Манхэттенского проекта» на русский язык, рассказывала, что секретные документы приходили пачками. Она просто не успевала переводить, к тому же материал требовал определенных знаний в физике. Курчатов как‑то спросил ее: «Зоя Васильевна, сколько у вас было в школе по физике?» Бабушка смутилась и сказала, что пятерка.)

Вскоре выяснилось, что в Центр поступил донос от заместителя Василия Михайловича, бывшего сотрудника нью‑йоркской резидентуры НКГБ Василия Миронова, обвинявшего Зарубиных в предательстве. Кстати, он написал два почти зеркальных документа. Один отправил в ФБР на имя Гувера, а другой — нашим. И почти полгода советская контрразведка проверяла обвинения Миронова, которые в итоге оказались беспочвенными. Выяснилось, что доносчик — шизофреник, и его поместили в психбольницу. Судебно‑медицинская экспертиза признала Миронова невменяемым.

МИХАИЛ ЗАРУБИН → По атомной теме я ничего нового не расскажу, за исключением разве того, что объем документов был таким, что занимавшаяся их переводом Зоя Васильевна Зарубина даже не могла отличить, какие из них добыли ее отец с мачехой, а какие приходили по линии технической разведки.

О том, как и почему Елизавете Юльевне и Василию Михайловичу пришлось раньше срока покинуть США, я знаю, как и все, из книг и многочисленных статей.

Случилось это в 1944 году в результате предательства — заместитель деда написал донос. Ладно бы только в Москву, но он написал на всякий случай и на имя самого Гувера. Фотокопия доноса была опубликована во втором издании книги воспоминаний Павла Судоплатова. В доносе было указано, что мой дед работает на Японию, а бабушка — на Германию. Когда я прочитал этот донос, не мог удержаться от мысли, что писал его нездоровый человек. Как такое возможно, чтобы стопроцентная еврейка работала на Германию?! Хотя, конечно, понимаю, что и немцы тоже были вполне себе мастера разведывательных операций.

У меня была возможность услышать бабушкину версию возвращения в СССР, но услышал я по своей глупости только начало.

Когда я подрос, бабушка, видимо, решилась поделиться со мной воспоминаниями. Начало звучало примерно так: «Возвращаемся мы в Советский Союз с американскими паспортами…» И тут черт меня дернул спросить: «Бабушка, а откуда у вас были американские паспорта?» Она поняла, что делиться со мной сокровенным, пожалуй, рановато, и рассказ свернулся. Обидно! Но я все‑таки узнал — уже от своего отца, — что была история с этими великолепными американскими паспортами: пограничник, которого, по всей вероятности, не успели предупредить, шлепнул в них советскую визу. Замечательные паспорта были испорчены. Но деду с бабушкой они больше не понадобились.

6 августа 1945 года с американского самолета Б‑29 («летающая крепость») сбросили бомбу длиной три метра и весом четыре тонны на японский город Хиросиму. На высоте 530 метров от земли бомба взорвалась, превратив город в огромное кладбище. 9 августа такая же бомба была сброшена на Нагасаки.

Говорят, именно тогда Роберт Оппенгеймер процитировал фразу из Бхагавад‑гиты: «Я стал смертью, разрушителем миров». Его, обеспокоенного судьбами человечества, явно мучили угрызения совести.

С военной точки зрения атомные бомбардировки с многочисленными жертвами мирного населения не имели смысла. Сталин обещал Рузвельту вступить в войну с Японией через три месяца после капитуляции Германии. 9 августа советские войска начали операцию по разгрому японской миллионной Квантунской армии. 2 сентября Япония подписала акт о капитуляции.

А советское руководство расценило ядерные взрывы над японскими городами как предостережение нашей стране. Ядерный шантаж продолжался еще четыре года.

29 августа 1949 года СССР испытал свою первую атомную бомбу. Она была очень похожа на американскую. А через два года на полигоне уже испытали бомбу собственной конструкции: она весила всего две тонны, но была мощнее.

30 октября 1961 года в Советском Союзе испытали термоядерную бомбу невероятной мощности: 24‑тонный гигант взорвали на высоте 4500 метров над пустынными островами архипелага Новая Земля. О ядерной монополии США во всем мире говорили теперь только в прошедшем времени.

Елизавету Юльевну за «атомные дела» наградили орденом Красной Звезды. Наградили за несколько лет до появления первой советской атомной бомбы. Чаще всего этим орденом награждали, так сказать, на поле боя: еще не закончилась операция, а человек отличился, и командир представляет его к награде. Военачальник, имевший право от имени Президиума Верховного Совета СССР награждать, оперативно подписывал такой приказ.

МИХАИЛ ЗАРУБИН → После возвращения в СССР трясли и бабушку, и дедушку, трясли не менее полугода, может, больше. Проверили и вроде успокоились. Как засвеченный разведчик — таких в органах называют «слонами» — Василий Михайлович попал в резерв. Его назначили заместителем начальника разведки. А дальше начались совсем грустные времена. «Дело врачей», «Ленинградское дело», «борьба с безродным космополитизмом»… Силовые ведомства начали самоочищаться от евреев. Василию Михайловичу предложили развестись с Елизаветой Юльевной. А что? Пятьдесят с чем‑то лет — расцвет для генерала. Можно заново жениться, продолжать карьеру. Но дед был неумолим: «Не доверяете моей жене‑еврейке, значит, не доверяете мне». Иными словами, когда встал вопрос: служба или жена‑еврейка, Василий Михайлович долго не выбирал. Стоит ли говорить, что карьера его на том и закончилась. Так, без видимых на то причин, исключительно из‑за «пятого пункта», дед добровольно, а бабушка принудительно оставили службу. Но если сравнивать их судьбу с судьбами других наших знаменитых разведчиков, придется признать, что им еще крупно повезло. Вот Эйтингон с Судоплатовым отсидели немалые сроки в лагерях. Да и дед сдал свой пистолет только в году шестидесятом или чуть позже, то есть когда уже более или менее был уверен, что за ним с бабушкой не придут.

Елизавета Юльевна, естественно, на систему была сильно обижена: ее уволили после почти двадцатилетней работы в разведке. И какой работы!

Значительно позже я понял, что эта ситуация, это отношение системы к ним совершенно выбили бабушку и дедушку из колеи. Они ведь посвятили себя ей целиком и полностью, можно сказать, отдали ей лучшие свои годы.

Как‑то, разбирая то, что осталось после них, я наткнулся на фотокопию послужного списка деда. Знаете, как в трудовой книжке: месяц — год, месяц — год… Когда я их все сложил, получилось тринадцать лет загранкомандировок. Тринадцать лет риска и запредельного мужества. Бабушкиного послужного списка я не нашел, но, думаю, найди я его, в нем оказалось бы таких лет не меньше, если не больше.

Их жизнь продолжалась. Самое необходимое, что нужно человеку, у них было: полноценная семья, любовь и уважение друг к другу. Не забыли их и многие коллеги.

Молодые кадровые сотрудники постоянно приезжали на дачу консультироваться. Дед снабжал каждого сапогами и дождевиком, и они уходили в лес, часа через два возвращались. Приезжали и старые друзья, соратники, некоторых из них я помню — Александра Семеновича Феклисова, Павла Георгиевича Громушкина, Зою Ивановну Рыбкину…

И всегда у Зарубиных был накрыт стол, и это несмотря на то, что бабушка не получала никакой комитетской пенсии, она и военную‑то не получала, пенсия у нее была обычная, как у всех.

Бабушка была хорошей хозяйкой. Гефилте фиш, суп с клецками и другие еврейские блюда я впервые попробовал и полюбил не дома у папы с мамой, а именно у бабушки. (Любая женщина, наверное, лучше всего готовит то, чему научила ее мать, то, что пришло к ней из детства.) Тут ведь как получилось: русские родственники были только со стороны деда, а еврейские — и со стороны моей бабушки и со стороны моей мамы. Собирались ли они на традиционные еврейские празднества, сказать не могу.

Жили они очень скромно. Из США привезли только холодильник марки «Фридждаер». Генеральской дачи не было. Снимали часть дачи на станции «Луч». Готовили на керосинке. В Москву ездили на электричке. Дед, несмотря на то что когда‑то имел возможность пить и курить все самое лучшее и прекрасно разбирался как в напитках, так и в табаке, обходился портвейном «Три семерки» и сигаретами «Прима». Бабушку тоже лучшие портнихи Москвы не обшивали. Хотя она всегда была подтянута и элегантна.

Наверное, при большом желании дед с бабушкой могли бы написать жалостливое письмо в определенные инстанции или, наоборот, надавить на кого надо, чтобы выбить и дачу, и машину не себе, так сыну, но это было не в их характере. Им самим было достаточно понимания того, что они сделали для появления в СССР атомной бомбы.

Дед скончался в 1972 году. Бабушка пережила его на 15 лет. В январе‑феврале 1987 года прошла реабилитацию в госпитале КГБ. Трагически погибла 14 мая 1987 года, попав под автобус, с которого сошла. Вместе они прожили более сорока лет.

АЛЕКСЕЙ КОЗЛОВ → После всех проверок Василия Михайловича повысили в звании, он стал генерал‑майором, а Елизавета Юльевна — подполковником. До 1946 года она занималась аналитической работой во внешней разведке МГБ. Затем она вышла в отставку. Это случилось в том же 1946 году. Вообще, Елизавету Юльевну как еврейку увольняли два раза, потом, правда, принимали на работу вновь, в итоге окончательно уволили в 1949 году. Я полагаю, это было связано с появлением на картах Государства Израиль. Сталин, немало сделавший для Израиля, рассчитывал на дружбу с ним, но Израиль предпочел дружить с США. Сталин этого, конечно, простить не мог. В результате начались чистки.

Елизавета Юльевна и Василий Михайлович жили очень просто, но хлебосольно. В доме всегда были гости. Приходили и комитетчики, причем не только бывалые, чьи имена теперь являются гордостью отечественных спецслужб, но и молодежь. Полагаю, приходили они для того, чтобы проконсультироваться. Делали это всегда вне дома. Вообще, за столом какие‑либо разговоры не велись.

В мае 1987 года Елизавета Юльевна попала в ДТП. Это был несчастный случай. Она ехала в аптеку на Новом Арбате. Случилось так, что водитель придавил Елизавету Юльевну дверями. Она была невысокого роста, хрупкая, и он просто не заметил ее. Когда Елизавета Юльевна скончалась, мне было четырнадцать лет, но я хорошо помню ее похороны. Помню, как с ней прощались в госпитале КГБ, тогда еще на улице Пехотная. Помню выложенные рядом с гробом ее ордена, ее фотографию в форме. Только тогда я и осознал, какого масштаба это была личность. До того я почти ничего не знал о ее жизни. Уверен, что вклад, который Елизавета Юльевна внесла в дело защиты своего Отечества, до сих пор недооценен.