Материал любезно предоставлен Mosaic

Можно с уверенностью сказать, что большинству евреев знакомо имя Маймонида. Но скольким из них знакомо имя отца‑основателя еврейско‑арабской культуры, первого переводчика Торы на арабский язык, автора первой ивритской грамматики и первого словаря иврита, первого человека, которого еврейский народ признал философом?

Все это и многое другое описывает выдающиеся достижения раввина Саадьи Гаона (882–942) — поэта, ученого, полемиста, главы Вавилонской ешивы и одного из самых образованных людей в еврейской истории. Авраам Ибн‑Эзра в XII веке назвал его рош а‑медабрим бе‑холь маком — «главным авторитетом во всех сферах». А по словам исследователя, изучавшего сочинения Саадьи в начале ХХ века, он был «первым еврейским ученым, чей универсальный разум объял все сферы еврейской науки, существовавшие в то время».

Мы почти ничего не знаем о раннем периоде биографии Саадьи, хотя Генри Малтер в книге 1926 года рассказывает, что «по‑видимому, Саадья происходил из очень простой семьи». Простой или нет, но он вырос в Египте, где процветала тогда талмудическая ученость, и не мог не вобрать многого там и позднее в Тверии, куда он отправился учиться в юности.

Первую настоящую известность Саадья получил в 921–923 годах, в ходе великого диспута о лунном еврейском календаре. Поскольку расчеты по фазам луны давали неточный календарь — при двенадцатимесячном цикле средний лунный месяц состоит примерно из 29,5 суток, — регулярно требовались уточнения и добавление дней, а в високосные годы даже месяца, чтобы сравняться с солнечным годом. В целом до введения в календарные расчеты математических правил, всякий, кто контролировал календарь, контролировал ритм еврейской жизни. А обладая таким контролем, можно было решать за других, когда наступят праздники, когда начнутся и закончатся месяцы и на какие даты выпадают ежегодные богослужебные и ритуальные действия годового цикла.

Сам спор был невероятно запутанным, но он сводился к конфликту между лучшими раввинистическими умами Палестины и Вавилона — двух крупнейших центров еврейской жизни. Саадья был стойким приверженцем превосходства Вавилонского Талмуда (а не Палестинского, или Иерусалимского, Талмуда, значение которого в еврейской истории было гораздо меньше, но к нему тем не менее все равно периодически апеллировали). Яростно отстаивая аргументы вавилонской общины, он написал целую книгу о календарном споре, и в первую очередь именно благодаря ему вавилонская точка зрения в конце концов восторжествовала.

В ходе этого и еще одного крупного диспута Саадья превратился в действительно крупнейшего интеллектуала своего времени. Вторым диспутом был спор с караимами, то есть с евреями, которые признавали авторитет Торы, но не признавали авторитета мудрецов Талмуда, регулировавших все религиозные практики большинства евреев на основании своих традиций толкования. Большинство сочинений караимов не сохранились. Но сохранилось достаточно, чтобы можно было реконструировать и понять их позицию, подспорьем в чем могут служить и контраргументы их противников‑раббанитов.

Караимы указывали, например, на то, что Тора сама запрещает добавлять или убавлять что бы то ни было в заповедях: «Не прибавляйте к тому, что Я заповедую вам, и не убавляйте от того» (Дварим, 4:2). В 19‑м псалме сказано: «Тора Г‑сподня совершенна» (Теилим, 19:8). Если относиться к этим стихам серьезно, говорили караимы, то зачем евреям отдельные тарелки для молока и мяса, если в Торе говорится только, что не следует варить козленка в молоке его матери? Даже раввины, заявляли они, приводя еще один пример, признают, что многочисленные законы соблюдения шабата зиждутся на крайне шатких библейских основах, подобно «горам, висящим на волоске».

Саадья принял вызов караимов, прежде всего главного выразителя их идей Анана бен Давида. В современной биографии Саадьи Роберт Броди рассказывает о разнообразных линиях атаки Саадьи, которые в конечном счете сводились к тому, что Тора не объясняет сама себя. Так, она заповедует евреям не выполнять никакой работы (мелаха) в субботу, но не поясняет точно, что такое мелаха и в чем она состоит. Более того, указывает Саадья, даже караимские авторитеты соглашаются, что какие‑то вещи, например молитва, заповеданы Б‑гом, хотя в Торе нет прямой заповеди молиться. Даже для заповедей, содержащихся непосредственно в Торе, например заповеди носить кисти на краях одежды, нет конкретных инструкций по поводу того, как должны выглядеть эти кисти или как их изготовить.

Сегодня усилия раввинов добавить бесчисленные детали к законам Торы, тем самым невероятно уплотнив текстуру повседневной религиозной жизни, часто объясняют попыткой приспособиться к меняющимся временам и потребностям народа, лишившегося Храма в Иерусалиме, который некогда был для них главным авторитетом. Саадья с этим не согласился бы. Евреям нужна традиция, утверждал он, и мудрецы Талмуда доносят до нас не сиюминутную попытку приспособиться к изменившимся обстоятельствам, а самую суть непрерывной устной традиции, восходящей к библейским временам, то есть к Синайскому откровению и пророкам. Саадья видел в раввинах передатчиков традиции, а не новаторов.

В 928 году в возрасте сорока с чем‑то лет Саадья был избран главой крупной раввинистической академии в Суре (неподалеку от Багдада) — гаоном. Гаон Суры наряду с главой другой крупной вавилонской ешивы в Пумбедите был признан величайшим религиозным авторитетом в иудаизме — после упадка этих ешив в XI веке эта позиция исчезнет. Назначил Саадью на этот пост глава вавилонской общины, «экзиларх» Давид бен Закай, несмотря на возражения известного сурского раввина Ниси аль‑Нахравани. «Хотя он [Саадья] обладает выдающимися познаниями и мудростью, — якобы сказал Нахравани, — он не боится никого на свете и ни на кого на свете не смотрит благосклонно». И действительно, не прошло и двух лет, как экзиларх и гаон рассорились. Однако Саадья оставался главой ешивы до самой смерти в 942 году.

В позднейшей еврейской истории Саадью помнили не как мятежного главу Сурской ешивы, а как автора комментариев, молитвенника и прекрасных стихов на иврите (именно с него начался невероятный расцвет еврейской поэзии в арабских странах). Но прежде всего, он был и остается первым великим еврейским философом.

На первый взгляд этот титул — «первый великий еврейский философ» — можно оспорить, указав, что Саадье предшествовал Филон, еврей из Александрии, живший в I веке до н. э. Но Филон не прославился среди евреев. Его философские сочинения, сохраненные для нас отцами церкви, остались практически неизвестными в еврейских домах учения.

Саадья же стал первым великим еврейским философом для евреев. Школа калама, существовавшая в то время в исламе, утверждала, что истины разума — естественные союзники истин богооткровенной религии. Саадья поставил себе задачу разработать ту же самую теорию в еврейском контексте. Хотя форма аргументации в его знаменитой «Книге верований и мнений» может показаться нам странной, вопросы, которые он разбирает, — проблема зла, вечность или сотворенность мира, причины, по которым Б‑г дал нам как рациональные, так и иррациональные заповеди, — не потеряли актуальности для иудаизма и сегодня.

Возьмем всего один пример. Саадья считал важным настаивать, что мир не существовал вечно, как полагали Аристотель и его последователи, а был сотворен Б‑гом во времени. Объясняя рассуждения Саадьи по этому вопросу, исследователь Моше Халберталь привел простую параллель. Все мы знаем, что можно сесть на поезд в одном городе и выйти из него в другом. Но давайте предположим, что пространство бесконечно. В этом случае не может быть точки выезда, потому что у самого пространства нет начальной точки. И во второй город поезд никогда не придет, потому что ему придется преодолеть бесконечное пространство. В бесконечном пространстве поезд никогда не приходит.

Это работает как со временем, так и — возвращаясь к Саадье — с пространством. Если время вечно, то настоящее не может существовать, потому что времени пришлось бы преодолеть бесконечность, чтобы добраться до этого момента. Следовательно, мир был сотворен Б‑гом во времени.

Идея и аргументы, которые приводит Саадья, не кажутся «внятными» для философского языка и опыта нашего времени. Можно сказать то же самое и о его суровом, неуживчивом и требующем подчинения характере. Но в какие‑то моменты в его сочинениях, философских, экзегетических и литургических, как солнце, просвечивают лучи интеллекта и глубокой души. Броди цитирует в своей биографии одну из бакашот, личных молитв Саадьи, приобретшую большую популярность благодаря концепции Б‑га и Его глубочайшего чисто человеческого сочувствия к сотворенному Им миру. Именно Б‑г во время всякой беды отвечает тем, кто выходит в море на кораблях или теряется в пустыне, терзаемым нищетой и закованным в кандалы, немощным на одре болезни, не имеющим сил убежать от преследователей, сражающимся с дикими зверями, ставшим жертвой беспорядков, чужеземцам и пришельцам на чужбине, живущим под угрозой меча, обрабатывающим виноградники и поля, когда перестают выпадать роса и дождь, газели, стремящейся к потоку воды, горной козе, скорчившейся в родовых муках, ворону, карканьем взывающему к Б‑гу. И крик их всех будет услышан, и движением века Ты спасешь их всех.

Саадья бен Йосеф, вошедший в историю под именем Саадьи Гаона, стал мощной и непоколебимой силой в формировании еврейской традиции. Пусть память о нем и впредь будет благословением для его народа.

Оригинальная публикация: The First Great Jewish Philosopher (to the Jews)