30 января — день объявления лауреата премии «НОС», созданной для выявления и поддержки новых трендов в современной литературе. Критик Константин Мильчин объяснил, чем отличается премиальный расклад этого года. Подробнее о романе одного из финалистов, прозаика Александра Мильштейна, можно узнать из интервью, которое также публикует «Лехаим».

Из всех российских литературных наград самое трепетное отношение я испытываю именно к «НОСу». Я участвовал в работе этой премии практически с самого начала и на протяжении пяти сезонов. Первые два в качестве эксперта, затем еще один в качестве члена жюри, наконец, еще два в качестве председателя жюри. Однако всему хорошему приходит конец, и теперь я наблюдаю за «НОСом» со стороны, но по‑прежнему очень внимательно. Организованный Фондом Михаила Прохорова «НОС» — премия уникальная по ряду причин. У каждой из основных российских литературных наград есть своя глобальная, но немного абстрактная идея. «Русский Букер» выбирает главный роман года, цель «Национального бестселлера» заключается в том, чтобы его победитель «проснулся знаменитым», наконец, идея и главный принцип отбора победителя премии «Большая книга» заключен в ее названии. У «НОСа» же имеется точный критерий выбора лауреата: победитель должен соответствовать определению «новая словесность» и «новая социальность». Это не обязательно должен быть роман, повесть или сборник рассказов, под это определение вполне может попасть сборник эссе или другой нон‑фикшн.

Но каждое жюри каждую новую каденцию должно заново отвечать на вопрос, что же такое новая социальность и новая словесность. Это само по себе не просто, а тут еще в дело вступает важнейший принцип премии — гласность принятия решения. В отличие от «Букера» и «Большой книги», где самое интересное происходит за кулисами, в «НОСе» выборы финалистов и суперфиналистов проходят публично. И сразу после того, как каждый из членов жюри оглашает свой выбор, на него набрасываются специально приглашенные люди из группы экспертов. Их цель — обругать выбор жюри и объяснить, что оно ничего не понимает в литературе, словесности и уж тем более в социальности. Когда меня просят объяснить главный принцип «НОСа» и его главное отличие от других премий, то я в шутку отвечаю: «Здесь жюри должно отвечать за базар».

Еще один важный момент: часть дебатов перенесена из Москвы в Сибирь. Каждый год, в начале ноября, во время Красноярской ярмарки книжной культуры (кстати, одной из лучших книжных ярмарок в России), жюри в борьбе с эскпертами объявляет список финалистов, а в конце января уже в Москве проходят выборы победителя. Дебаты транслируются в интернете — их можно смотреть в прямом эфире или в записи на сайте Фонда Прохорова. Там же можно прочитать попавшие в лонг‑лист тексты и проголосовать за понравившийся. Финалист получает 40 тыс. рублей, победитель интернет‑голосования — 200 тыс., лауреат — 700 тыс.

В этом году жюри возглавил Дмитрий Кузьмин, поэт, издатель поэзии и филолог, который до этого четыре года был экспертом премии и громче всех ругал жюри. Пока Кузьмин напоминает полевого командира повстанческой армии — он привык скрываться от регулярных войск в джунглях, а придя к власти, никак не может понять, что он теперь сам регулярная армия и это он должен гонять новых партизан по лесам. На дебатах в Красноярске он явно чувствовал себя неловко в роли критикуемого, а не критикующего. Нынешний состав жюри — «театральный». До этого сперва было жюри, в котором доминировали литературоведы: Марк Липовецкий, Кирилл Кобрин, Елена Фанайлова, Владислав Толстов и Алексей Левинсон. Затем жюри, где в основном были представлены книжные критики: Николай Александров, Галина Юзефович, Андрей Аствацатуров и Максим Кронгауз, а также автор этих строк. И вот жюри Кузьмина, в котором помимо него театральный режиссер Константин Богомолов, драматург Елена Гремина, литературовед Ирина Саморукова и поэт Мария Степанова. Один человек от театра есть и в нынешнем совете экспертов — это режиссер Владимир Мирзоев. Также туда входят критик Анна Наринская и филолог Константин Богданов. Первое жюри ругали за излишнее увлечение формой, второе жюри — за попсовость, теперь, похоже, маятник качнулся опять в сторону формы.

Практически все тексты, попавшие в шорт‑лист, объединяет общий отказ от стремления следовать единому сюжету. Это могут быть сборники текстов, связанных единой выдуманной эпохой (как, скажем, «Теллурия» Владимира Сорокина), эссе на одну тему («Дети третьего рейха» Татьяны Фрейденссон), тексты вообще не связанные между собой ни темой, ни сюжетом, ни жанром («Вместе со всеми» Маргариты Меклиной). Жюри то ли хочет этим показать, что классический сюжетный роман умер, то ли, что он жюри совсем не интересует. Если попытаться как‑то классифицировать финалистов, то получится схема «три романа», «три разножанровых сборника», «2 нон‑фикшн» и «один Сорокин».

Начнем с крупной прозы. «Параллельная акция» Александра Мильштейна и «Демон Декарта» Владимира Рафеенко — единственные тексты в списке, которые могут считаться романами с цельным сюжетом. У украинского автора Рафеенко есть неудачливый герой, который расстался с женой‑лесбиянкой и мечется между Киевом и неким городом Z. В нем, кстати, жюри увидело Донецк. Есть приключения и похождения героя, но сюжет тонет в бесконечной словесной игре, иногда довольно остроумной, но чаще сомнительной. Мильштейн, русскоязычный прозаик из Харькова, постоянно живущий в Германии, смешал в своей прозе авантюрный роман с элементами автобиографии (или историй, которые он за нее выдает) и добавил размышлений на самые разные темы, включая еврейство и антисемитизм. Насколько оба текста подходят под определение «новой словесности» или «новой социальности» — большой вопрос.

А вот где сюжету совсем не рады, так это в романе Максима Гуреева. Текст этого автора, режиссера‑документалиста по основной специальности, называется «Покоритель орнамента», и орнаментом он по сути и является. Повествование перемещается во времени и пространстве с Кавказских гор в северные моря, от путевых заметок к литературоведческим запискам, от юношеских воспоминаний к сценам из Талмуда и Торы. Но, как и положено в орнаменте, некоторые элементы неизбежно повторяются, довольно изящно объединяя распадающееся повествование в единый тест. У Гуреева ключевыми элементами орнамента служат образ громкоговорителя «Маяк 202», который возникает ниоткуда раз в 15 страниц, и появляющиеся еще чаще всадники Апокалипсиса. «Покоритель орнамента» во многом похож на «Письмовник» Михаила Шишкина — оба текста основаны на идее, что в русской истории отсутствует течение времени. Важнейшие эпизоды, такие, скажем, как война, повторяются раз в определенное количество лет, и практически не отличаются друг от друга. Но если Шишкин об этом написал эпистолярный роман, то Гуреев действительно создал чрезвычайно умелый орнамент. Такое «орнаментальное» высказывание действительно может считаться ноу‑хау, возможно, главной инновацией шорт‑листа.

Дальше идут три сборника. «Король утопленников» публициста и известного общественного деятеля левых взглядов Алексея Цветкова — сборник текстов, разных по объему и по жанрам. От короткой притчи длиной в абзац до полноценного рассказа с завязкой‑кульминацией‑развязкой. Здесь есть даже текст под названием «Четырнадцать романов Алексея Цветкова», в которых автор в самом начале прямо высказывается по поводу романа (««Роман как форма устарел вместе с индустриальным обществом и способом производства и выполняет потому реакционную, инертную роль»), а затем долго и умело издевается над современным романом, предлагая 14 синопсисов безумных текстов про террористов, инопланетян и сектантов. Что же должно прийти на место романа? С точки зрения Цветкова — лаконичные тексты, являющиеся прямыми авторскими высказываниями, где читатель не должен ни на что отвлекаться.

«Вместе со всеми» проживающей постоянно в Америке Маргариты Меклиной — сборник повестей, как аккуратно маскирующихся под мемуаристику, так и являющихся чистыми воспоминаниями. Язык повествования довольно изящный, но что именно здесь жюри сочло «новой словесностью» и «новой социальностью» — не очень понятно. Более интересная история с живущей между Израилем и Россией Линор Горалик. «Это называется так» — сборник небольших текстов, включающих абсурдистскую мини‑пьесу. Важно, что, несмотря на блестящее знание русской литературной традиции, Горалик очень израильский писатель. Ее манера письма ближе всего к современному израильскому автору Этгару Керету, которого она много переводила. Минималистичные тексты, где довольно много деталей не проговаривается, а подразумевается, мало похожи на современную русскую прозу, где слов не жалеют. Даже у Цветкова, как бы он ни старался, так коротко и сжато писать не получается.

Перейдем к чистому нон‑фикшн. Книга «Дети третьего рейха» Татьяны Фрейденссон может претендовать на звание самого попсового текста короткого списка. Тема, безусловно, серьезная, как любой сюжет, связанный с нацизмом и его преступлениями. В данном случае автор обратил внимание на крайне щекотливый вопрос — судьбы детей нацистских бонз. Как они воспринимают своих родителей, как общество воспринимает их. Год назад многосерийный документальный фильм того же автора транслировался по российскому телевидению, параллельно работа Фрейденссон была издана отдельной книгой. В основе и книги, и фильма интервью, впрочем, к сожалению, основной массив текста написан самой Фрейденссон, которая рассказывает про своих героев. В итоге, как отметил кто‑то из участников красноярских дебатов, получается что‑то вроде очерка в журнале «Караван историй». Что же нового в такой книге?

«Время секонд хэнд» (издательство «Время») вышло больше года назад. За это время автор книги Светлана Алексиевич дважды успела побывать в фаворитах на вручение Нобелевской премии (по версии букмекеров) и получить главный первый приз «Большой книги» по версии пользователей интернета. Текст пользуется большим спросом в Европе, и, наверное, именно европейскому читателю он в первую очередь и адресован. Алексиевич пишет на грани журналистики и прозы. Каждой книге предшествует сбор материала, а затем из него формируется мозаичный текст, состоящий из бесчисленного количества свидетельств. Вместе получается достаточно убедительная картина времени, в данном случае, потрет homo soveticus в постсоветском интерьере. В этом придуманном фактически ею самой жанре Алексиевич не знает равных, но метод отнюдь не нов, а используется писательницей уже много лет.

Владимир Сорокин с «Теллурией» кажется в этом списке явным фаворитом. Пятьдесят историй, написанных каждая своим языком, причем взятым из нынешней жизни. «Теллурия» — энциклопедия современных стилей, Сорокин пародирует здесь язык телевидения, газет, в книге можно обнаружить явный намек на Пелевина и не очень явный на Михаила Шишкина. Лет через 20 по этой книге можно будет очень восстановить что и как думали россияне начала 2010‑х годов. К тому же «новое средневековье», про которое пишет Сорокин, за год, прошедший с выхода романа, стало только актуальнее. Проза Сорокина и есть по сути своей новейшая социальность и новейшая словесность, но вот досада: четыре года назад, во втором сезоне «НОСа», Владимир Георгиевич уже получал премию за повесть «Метель». Победив тогда в тяжелой борьбе «t» Виктора Пелевина. В принципе, нигде в уставе премии не сказано, что нельзя стать дважды лауреатом, но столь частые вручения премии одному и тому же автору довольно ясно покажут, что с новой социальностью и новой словесностью в нашей литературе дружит только Сорокин. Впрочем, это будет действительно сильный жест.