Каждый год, когда мы приближаемся к завершению книг Моше и жизни Моше, я невольно спрашиваю себя: «Неужели все должно было закончиться именно так? Моше отказали в шансе даже войти в страну, куда он сорок тяжелейших лет вел свой народ? Неужели в Небесном Суде Правосудие не могло сделать уступку Милости — даровать Моше несколько дней, чтобы он успел перейти Иордан и увидеть, как осуществилось дело его жизни? А за что, собственно, наказан Моше? За минутную вспышку гнева, когда сыны Израиля пожаловались на нехватку воды, а он, заговорив с ними, вспылил? Разве нельзя простить лидеру одну‑единственную ошибку за сорок лет? Как выразили похожую мысль мудрецы: «Такова Тора и такова награда за нее?»

В одной из самых пронзительных сцен всего Танаха Моше поднимается на гору Нево, чтобы увидеть издали страну, в которую ему не суждено войти. Существует обширная мидрашическая литература, где просьба Моше: «Позволь же мне перейти [эту реку] и увидеть прекрасную страну, что по ту сторону Иордана» (Дварим, 3:25) превращена в напряженную драму: Моше приводит один аргумент за другим в свое оправдание, но с Небес звучит неумолимый отказ: «Полно тебе! Не говори Мне больше об этом!» (Дварим, 3:26). Почему ему отказали?

Ведь речь идет о человеке, которого в Танахе 18 раз называют «рабом Г‑спода». Так не называют больше никого, кроме Йеошуа (о нем так сказано дважды). Даже некролог Моше в Торе гласит: «И не было более пророка в Израиле, равного Моше» (Дварим, 34:10). Почему же Б‑г, обладающий такими качествами, как способность прощать и сострадание, обошелся с Моше, казалось бы, столь сурово?

Очевидно, здесь Тора хочет сообщить нам что‑то основополагающе важное. Но что же? Есть много разных объяснений, но я считаю самым глубоким и простым то, которое возвращает нас к началу начал: «В начале сотворил Б‑г небеса и землю». Есть небо, а есть земля, и небо и земля — не одно и то же.

Самый заковыристый вопрос за всю историю цивилизации: «Что есть человек, чтобы Ты помнил о нем?» (как сказано в Теилим, 8). Что значит быть человеком?

Мы — бесконечно малая пылинка в почти бесконечной вселенной, где сто миллиардов галактик и в каждой галактике — сто миллиардов звезд. Мы знаем, что по сравнению с почти вечным существованием космоса наша жизнь — лишь микросекунда. Мы так мизерны, что страшно подумать. Но в то же время мы ошеломительно огромны. Мы господствуем на своей планете. Наша власть над природой увеличивается с каждым днем. Мы — единственный из известных на данный момент вид живых существ, способный вопрошать «зачем» и «почему».

Этим обстоятельством порождены два искушения, которым хомо сапиенс подвергается с самого начала истории: соблазн мысленно умалять себя и соблазн мнить о себе чересчур высоко. Как нам постичь истинную картину — как соотнести свою бренность и несовершенный, склонный ошибаться разум с почти бесконечным размахом пространства и времени?

Цивилизации вновь и вновь размывали границы между человеческим и божественным. В мифах божества ведут себя совсем как люди (ссорятся между собой, воюют и борются за власть), а некоторые люди — герои — считаются полубогами. Древние египтяне верили, что фараоны после кончины присоединяются к пантеону божеств; некоторых фараонов даже при жизни считали богами. После того как Юлий Цезарь погиб, древние римляне объявили его божеством. Другим религиям свойственна вера в то, что Бог воплотился в обличье человека.

Как оказалось, чрезвычайно трудно избежать поклонения человеку, который основал ту или иную религию. В современную эпоху размывание границ между небесным и земным, так сказать, демократизировалось. Ницше утверждал, что нам придется стать такими, как боги, чтобы оправдать то, что мы свергли с престола Самого Бога. Антрополог Эдмунд Лич начал свои «Ритовские лекции» такими словами: «Люди стали подобны богам. Не пора ли нам постичь свою божественность?»

Мы же, будучи евреями, полагаем, что это слишком высокое мнение о нашей или чьей бы то ни было человеческой природе.

Есть и противоположная тенденция: в мифах, а в более недавние времена и в науке людей считают крайне незначительными существами. В «Короле Лире» Шекспир вкладывает в уста Глостера такие слова: «Мы для богов — что для мальчишек мухи: нас мучить — им забава». В руках богов мы игрушки: позабавился и выкинул, мы беспомощны перед силами, которые нам совершенно неподвластны.

Как я отмечал ранее, некоторые современные ученые придерживаются аналогичной точки зрения на человека, но с секулярных позиций. Они утверждают, что хомо сапиенс ничем качественно не отличается от других животных. Души не существует. Человеческого «я» не существует. Свободы воли не существует.

Вольтер назвал людей «насекомыми, поедающими друг друга на маленьком комке грязи». Стивен Хокинг сказал: «Род человеческий — всего лишь химическая накипь на планете средней величины, которая обращается вокруг непримечательной звезды в окраинном районе какой‑то галактики, одной из миллиарда». Философ Джон Грей писал: «В человеческой жизни не больше смысла, чем в жизни слизевика». В «Homo Deus» Юваль Харари заявляет: «Если взглянуть в ретроспективе, человечество окажется лишь мимолетной рябью, пробежавшей по космическому потоку информации».

Иудаизм — не что иное, как протест человечества против вышеизложенных точек зрения. Мы не боги и не химическая накипь. Мы — прах с земли, но в нас есть дыхание Б‑жие. Главное — никогда не размывать границ между небом и землей.

Тора говорит об этом лишь обиняками. В ней сказано: были времена до Потопа, когда «сыны Б‑га увидели, что дочери человеческие красивы, и брали в жены любую по своему выбору» (Берешит, 6:2). Также Тора сообщает нам, что после Потопа люди собрались на равнине в Шинаре и сказали: «Давайте выстроим себе город с башней до небес. Так мы прославим себя, чтобы не рассеяться нам по всей земле» (Берешит, 11:4). Что бы ни значили эти истории, в них говорится о размывании границ между небом и землей: «сыны Б‑га» ведут себя как люди, а люди стремятся жить среди богов.

Когда Б‑г является Б‑гом, люди могут быть людьми. Сначала раздели сферы, а потом устанавливай между ними связи. Таков еврейский образ действий.

Для нас, евреев, человечество в его высших проявлениях все равно принадлежит к сфере человеческого. Мы смертны. Мы существа из плоти и крови. Мы рождаемся, растем, учимся, взрослеем, ищем свой путь в мире. Если посчастливится, находим любовь. Если на это есть благословение Б‑жие, у нас рождаются дети. Но мы также стареем. Тело стареет, даже если дух остается молодым. Мы знаем, что жизнь, полученная нами в дар, не вечна, потому что в нашей физической вселенной ничто не вечно, даже планеты и звезды.

Итак, в жизни каждого из нас есть какая‑то река, которую мы не перейдем, какая‑то земля обетованная, на которую мы не ступим, какой‑то пункт назначения, до которого мы не доберемся. Даже самая блистательная жизнь — это неоконченная симфония.

Смерть Моше на берегу Иордана, который он так и не пересек, — утешение для всех нас. Никто из нас не должен чувствовать себя виноватым или побежденным, никто из нас не должен унывать или злиться оттого, что какие‑то цели, которых мы надеялись достичь, так и не достигнуты. Ведь это и значит быть человеком.

Бесконечно терзаться мыслями о своих ошибках мы тоже не должны. Полагаю, именно чтобы преподать нам этот урок, Тора рассказывает, что Моше согрешил. Разве было необходимо включать в Тору эпизод с водой, посохом, скалой и вспышкой гнева Моше? Да, это случилось, но так ли необходимо сообщать нам об этом в Торе? Тора умалчивает о тридцати восьми из сорока лет, проведенных сынами Израиля в пустыне. Она сообщает не обо всех происшествиях, а только о тех, которые чему‑то учат потомков. Почему нельзя было, чтобы уберечь доброе имя Моше, умолчать об этом происшествии? Есть ли другой памятник религиозной литературы, где бы настолько откровенно рассказывалось об ошибках даже величайших героев?

Дело в том, что ошибаться — это и значит быть человеком. Даже величайшие из людей совершали ошибки, даже у них неудачи случались не реже, чем успехи, даже у них бывали минуты беспросветного отчаяния. Их величие не в том, что они не имели недостатков, а в том, что они не сдавались и продолжали идти своим путем. Они учились на всех своих ошибках, упорно держались за надежду и в конце концов обретали великий дар, который может дать только неудача, — дар смирения. Они понимали, что жизнь — это когда ты сто раз падаешь и раз за разом встаешь. Жизнь — это решимость никогда не отбрасывать свои идеалы, даже если знаешь, как трудно изменить мир. Это решимость каждое утро вставать и снова, весь день напролет, идти к Земле обетованной, даже если ты знаешь, что вряд ли до нее доберешься, но одновременно осознаешь, что помогаешь другим людям ее достичь.

Маймонид пишет в своем своде законов: «Каждый человек способен стать праведником, подобным учителю нашему Моше, или преступником, подобным Яроваму». Какая поразительная фраза. В истории был только один Моше, единственный и неповторимый. Так гласит Тора. И все же смысл слов Маймонида кристально ясен. Если говорить о пророках, был один только Моше. Но если говорить о нравственности, то мы всякий раз оказываемся перед выбором, когда принимаем решение, затрагивающее жизнь других людей. То, что Моше был смертен, то, что величайший из всех лидеров в истории не увидел завершения своей миссии, то, что даже Моше был способен ошибаться, — дар, исполненный глубокого смысла, самый ценный подарок, который Б‑г мог дать всем нам.

Из этого вытекают три идеи, преобразующие нашу жизнь, — их изложением завершается Тора.

Мы смертны, а значит, живи так, чтобы ни один день не проходил впустую. Мы склонны ошибаться, а значит, развивайся, учась на своих ошибках. Нам не суждено достичь пункта назначения, а значит, вдохновляй других, чтобы они продолжили начатое тобой дело.