Курт Эйснер, Густав Ландауэр и Адольф Гитлер
Материал любезно предоставлен Tablet
26 февраля 1919 года ознаменовало уникальный момент в истории Германии и германских евреев. В этот холодный зимний день стотысячная толпа собралась на мюнхенском кладбище Остфридхоф, чтобы проводить в последний путь премьер‑министра Баварии Курта Эйснера, первого в истории Германии еврея на посту главы государства. Эйснер сверг династию Виттельсбахов, правившую Баварией на протяжении семи веков. Он и его социалистическое правительство руководило Баварией всего три месяца — пока Эйснера не застрелил правый националист. Другой германский еврей, Густав Ландауэр, — ему тоже предстояло занять высокий пост в одной из двух недолговечных советских республик, образованных в Мюнхене в апреле 1919 года, — произнес надгробную речь — хвалу своему другу Эйснеру. Оба давно порвали с религией предков, однако не утратили связи с ее ценностями — как понимали их сами. Стоя над гробом убитого друга, Ландауэр сказал собравшимся: «Еврей Курт Эйснер был пророком, он сочувствовал бедным и угнетенным, он сознавал, что возможно — и необходимо — положить конец бедности и кабале».
Обычно еврейским происхождением Эйснера попрекали враги. В его архиве — огромная стопка писем с антисемитскими оскорблениями. Ландауэр, как и прочие революционеры, тоже служил мишенью антисемитских нападок: с ним жестоко расправились, когда в первые дни мая 1919 года военизированные отряды патриотов‑националистов положили конец социалистическому эксперименту.
В первом политике‑еврее во главе германского государства увидели воплощение всевозможных антисемитских предрассудков: сторонним наблюдателям этот социал‑демократ, проживавший в мелкобуржуазном мюнхенском районе Гроссхадерн, казался прусским Ротшильдом и баварским Троцким в одном лице. Гражданин Баварии, выросший в Берлине, утверждали противники Эйснера, на самом деле родом из Галиции, точнее (как будто этого мало), из Восточной Галиции. Известного журналиста выставляли нищим представителем богемы. Прибавьте к этой мешанине любую сплетню, какую только можно распустить; в чем‑то таком можно было обвинить не только Эйснера, но евреев огульно. Из этих же соображений школьный учитель Йозеф Хофмиллер записал в дневнике, что Эйснеру свойственна «черта его племени: его не проймешь никакими отказами, и выстави его с парадного хода, он тут же пролезет через черный ход».
Одна из самых удручающих архивных находок, связанных с революцией в Мюнхене, — две пухлые папки с сотнями антисемитских писем Эйснеру: они проникнуты ненавистью и зачастую призывают к насилию. Среди них открытка, адресованная в «иудейскую резиденцию», и письмо «королю евреев», в нем говорится: «Не заносись — или проваливай в Палестину, тебе там самое место! Широкие массы немецкого народа уничтожат тебя, да с этим справится и один человек!» Некий член «Общества взаимопомощи» пишет: «Ты не немец, ты чужак, и тебя только терпят». Другой адресант, называющий себя «социал‑демократом», разглагольствует: «…нам нужно национальное собрание, а не диктатура шайки евреев… Шайка евреев уже увезла большую часть украденных денег за границу, и семейства их живут в Швейцарии, в роскоши и неге». Письма изобилуют ругательствами: «еврейская свинья», «грязный еврей», «необрезанная еврейская мразь». Эйснера называют «грязным, ничтожным польско‑еврейским босяком» и «русско‑еврейским шаромыжником». Общий смысл писем: Эйснер, «по сути, еврей, а не немец». Или, как формулирует автор очередного письма: «Твое отечество — не наш немецкий рейх, а Польша, Галиция, Палестина, откуда родом все поганые евреи и где им самое место». Порой Эйснера именуют «Кошинским», порой «Космановским», потом снова «Соломоном Крушновским, евреем из Галиции». Есть в архиве и фотография Эйснера с выколотыми глазами.
В те три с небольшим месяца, что Эйснер был на посту премьер‑министра, тон подобных писем становился все запальчивее, а угрозы в них уже адресовались не только Эйснеру, но и его «соплеменникам». Отправители — одни анонимные, другие нет — требовали «гнать таких вот евреев» и «скорой смерти этим палачам христианства». Евреям не место на посту главы государства, говорилось в письмах, они чужаки, их всего лишь терпят, их надо выслать в Палестину — или попросту: «Еврей из Галиции не должен править Германией». Автор этого последнего письма известил Эйснера, что, если тот через четыре дня не сложит с себя полномочия, его пристрелят «при первой возможности». И даже не счел нужным сохранить анонимность. Другой современник, из Цюриха, упоминая о погромах, бушующих в Восточной Европе, заявляет, что в убийстве польских евреев виновата политика, проводимая Эйснером и его соплеменниками, а если «и в немецком рейхе пострадают невинные люди, мы будем обязаны этим вашим соплеменникам». Наблюдатель, называющий себя «одаренным художником», изобразил Эйснера на самодельном плакате «Разыскивается» с указанием награды за его голову. Еще один приводит целый перечень оскорблений и повторяет, как мантру: во всем виноваты евреи.
Злопыхатели не смолкли даже после гибели Эйснера. Вскоре после убийства Йозеф Хофмиллер записал в дневнике: «Само поведение Эйснера спровоцировало столь жестокую расправу». Ученики Хофмиллера радовались смерти Эйснера. В некрологе газеты Kreuzzeitung баварского премьер‑министра назвали «одним из мерзейших представителей еврейства, и его роль в истории последних месяцев была как нельзя более типичной».
В одной из первых попыток исторического осмысления революции и советской республики в консервативном журнале Süddeutsche Monatshefte Пауль Бушинг, экономист и преподаватель гражданского строительства мюнхенской Высшей технической школы, вновь и вновь, говоря об Эйснере и его товарищах, упоминает об их еврействе:
Журналист‑еврейчик — даже в собственной партии его никогда не воспринимали всерьез — под единодушные аплодисменты рабочих, в том числе тех, кого немедленно повысили до ранга «работников умственного труда», произвел себя в премьер‑министры старого, важного германского государства и взвалил на себя эту опасную ношу поначалу лишь в сопровождении горстки берлинских евреев‑интеллектуалов.
Неудивительно, что «русские евреи во дворце Виттельсбахов» сыграли решающую роль в последующих событиях: именно эти евреи «своими пылкими призывами воспламенили народ». Именно они ослепили, сбили людей с толку: «Разумеется, под влиянием евреев интеллектуалы заключили особый пакт с советской республикой и на время охотно превратились в пролетариев».
Даже среди самих германских евреев не умолкали споры о еврейском происхождении многих революционеров. Большинство баварских евреев были решительно настроены против революции или сознавали, что в конце концов именно им придется расплачиваться за дела эйснеров и ландауэров. Философ Мартин Бубер , близкий друг Ландауэра и почитатель Эйснера, в феврале 1919 года побывал в Мюнхене по приглашению Ландауэра. Бубер уехал из Мюнхена в день убийства Эйснера; вот как философ описывает свое впечатление о визите: «Что же до Эйснера, общаться с ним означало наблюдать за мучениями его истерзанной страстями разъятой еврейской души; на блестящей его поверхности сияло возмездие, он — человек исключительный. Ландауэр ценой величайших духовных усилий поддерживал в нем веру и защищал его — оруженосец, невероятно трогательный в своем бескорыстии. В целом все это невыразимая еврейская трагедия».
Незадолго до этого, 2 декабря 1918 года, Ландауэр уговаривал Бубера написать об этих самых аспектах: «Дорогой Бубер, тема очень щекотливая, революция и евреи. Непременно подчеркните ведущую роль евреев в перевороте». Пожелание Ландауэра не выполнено по сей день.
Тему причастности евреев к баварской революции поднимали не раз, но в большинстве случаев историки о ней упоминают лишь вскользь. Даже в потоке новых публикаций по случаю столетия революции исследователи и журналисты умалчивают о том, что главные деятели революции и двух советских республик по происхождению евреи. В биографиях главных деятелей подчеркивается, что сами они уже не считали себя евреями.
Причина умолчания очевидна. Тот, кто изучает участие евреев в социалистическом, коммунистическом и революционном движении, ступает на скользкий путь. И путь этот тем более скользкий, если речь идет о месте, вскоре после революционных событий ставшем лабораторией для Адольфа Гитлера и национал‑социализма. В конце концов, ведущую роль евреев в этой революции подчеркивали именно антисемиты, рассчитывая тем самым оправдать свою ненависть к евреям. Даже Гитлер в «Моей борьбе» главу о своей деятельности в Мюнхене после ноября 1918 года озаглавил так: «Начало моей политической деятельности». И указал на прямую взаимосвязь между тем, что обозначил как «правление евреев», и своим политическим пробуждением.
В консервативных кругах довод о связи евреев с левыми политическими партиями если и не оправдывал, то во многих случаях объяснял антисемитизм. Голо Манн, сын писателя Томаса Манна и очевидец тогдашних революционных событий (он был старшеклассником), недвусмысленно отзывается о случившемся в Мюнхене:
Не еврейство — такого явления не существует, — а отдельные выходцы из еврейской среды отяготили себя серьезной виной посредством революционных экспериментов над политикой Центральной Европы. К примеру, весной 1919 года в Мюнхене евреи, бесспорно, попытались установить советский режим; эта ужасная, преступная выходка не могла кончиться ничем хорошим: так и вышло.
Были среди революционеров и «люди бесспорно благородные»: например, Густав Ландауэр, пишет Голо Манн. «Но все‑таки мы, историки, не имеем права отмахиваться от радикально‑революционного влияния евреев. Оно имело серьезные последствия, оно подпитывало мнения, согласно которым евреи — все или большинство — мятежники, революционеры, подрывные элементы».
Еще острее эту же мысль сформулировал сразу после Второй мировой войны историк Фридрих Мейнеке в книге «Германская катастрофа»: «Среди тех, кто слишком поспешно и жадно пригубил кубок оппортунистической власти, было много евреев. И все антисемиты уверены, что эти евреи выиграли от революции и поражения Германии».
Для многих очевидцев, как и для последующих истолкователей тех событий, это был явно несчастный случай: заметное влияние еврейских революционеров, тем паче что большинство было родом не из Баварии, вызвало реакцию, спровоцировавшую беспрецедентное возмущение антисемитов. И связь эту усматривали не только антисемиты, но и евреи. В 1933 году даже революционеры упоминали об этой связи, хоть и с другой точки зрения. Вот что писал Эрнст Толлер в предисловии к автобиографии «Молодость в Германии» о «том дне, когда в Германии жгли мои книги»: «Прежде чем как следует осмыслить нынешнее фиаско Германии, необходимо узнать кое‑что о событиях 1918–1919 годов, которые я здесь описал».
Историки сходятся в том, что до 1919 года нет никаких сведений об антисемитских и антикоммунистических взглядах Гитлера. Однако ученые держатся разных мнений по поводу того, имел ли поначалу место в его жизни, в первой половине 1919 года, этап социализма, или же его отвергла другая партия, интересовался ли он тогда политикой или еще нет. Антон Иоахимшталер одним из первых обратил внимание на то, насколько важен этот этап формирования взглядов Гитлера. Историк категоричен: «Пойти в политику Гитлер решил, когда жил в Мюнхене, а не в Вене! Революция и последующее советское правление, события, потрясшие и Мюнхен, и его жителей, подстегнули ненависть Гитлера ко всему интернациональному, иностранному, — к большевизму». Историк Андреас Виршинг полагает, что особая атмосфера в Баварии летом 1919 года обеспечила Гитлеру сцену, где он смог отрепетировать свою новую подлинную роль:
То, что он, не задумываясь, зазубрил, усилил, углубил с помощью демагогии и во что в конце концов поверил сам, изначально было не что иное, как своего рода фёлькише ‑националистическая, антибольшевицкая и антисемитская пропаганда, широко распространенная и в Баварии, и в баварской армии… В глашатая, а позже и фюрера Гитлера превратила, бесспорно, никакая не идея и не сформировавшееся несгибаемое мировоззрение. Скорее, он отыскал свою сцену и роль, пришедшуюся ему впору, случайно.
Однако нельзя забывать, что лишь последующие события позволяют нам объявить Мюнхен сценой для Гитлера и идеальной лабораторией для растущего национал‑социалистического движения. Если признать, что Гитлеру и другим антисемитам, чтобы распространить свою идеологию, требовались еврейские революционеры, мы придем к тому, что в конечном счете евреи сами повинны в своих несчастьях. Но и делать вид, будто евреев‑революционеров, социалистов, анархистов не существовало и их влияние в этот недолгий период истории Германии вовсе не было велико и всем очевидно, — делать вид, будто сами евреи отрицали свое еврейство, историки тоже не могут, поскольку эти аргументы, к которым прибегали в прошлом, вновь воскрешает сегодняшняя антисемитская пропаганда. Давайте попробуем на миг взглянуть на дело иначе: если бы последующие события сложились по‑другому, эту главу можно было бы считать историей успеха германских евреев, поводом для гордости, а не для стыда.
Давайте на мгновение представим себе, что революция Курта Эйснера упрочилась в Баварии, что Веймарская республика уцелела и Вальтер Ратенау не был убит, а остался министром иностранных дел. Тогда мы напишем историю успешной эмансипации германских евреев, в которой ни вера, ни происхождение не помешали политикам добиться высокого положения — как, собственно, и получилось в Италии и Франции.
Вот на что надеялись — пусть и недолго — некоторые евреи в ноябре 1918 года. То, что Курт Эйснер стал первым евреем — премьер‑министром германского государства, служило им доказательством успешной интеграции. Однако надежда эта оказалась недолговечна, и когда в феврале 1919 года Мартин Бубер говорил о еврейской трагедии, он выражал мнение широкой публики. И хотя еврейское происхождение вовсе не обязательно играло главную роль в самовосприятии поборников мюнхенской революции, оно все‑таки проявлялось в их неоднозначных образах и мнениях, вдобавок и попрекали их именно происхождением.
Но действительно ли они были евреями? Биограф Троцкого Исаак Дойчер в исследовании, которое считается классическим для понимания опыта жизни современных евреев, внимательно изучил образ «еврея‑нееврея» и с помощью этого проследил традицию евреев‑отступников, зародившуюся в иудаизме. Дойчер писал, имея в виду Спинозу, Маркса, Гейне, Люксембург и Троцкого: «Все они и жили, и не жили в обществе, и были, и не были его частью. Именно это позволило им подняться над обществом, над народом, над своим временем и поколением, устремиться мыслью в новые сферы, далеко в будущее».
Объяснение Дойчера в равной степени применимо и к большинству мюнхенских революционеров. Они не были членами организованной еврейской общины, большинство из них не имели решительно никакого отношения ни к еврейской религии, ни к религии в целом. Однако, в отличие от «евреев‑неевреев» Дойчера, некоторые из них активно интересовались еврейским культурным наследием: они были «безбожниками», как Зигмунд Фрейд — евреями, чье еврейство невозможно определить однозначно в таких понятиях, как религия, нация и даже раса.
Историки, прошлые и настоящие, задавались вопросом о том, почему относительно большое количество евреев — Лев Троцкий, Лев Каменев и Григорий Зиновьев в Петербурге, Бела Кун в Будапеште, Роза Люксембург в Берлине — играли главные роли в революционных событиях в Европе во время серьезных социальных изменений 1917–1920 годов. Кое‑кто из ученых, дабы объяснить активное участие евреев в революционном движении, ссылается на прежние условия еврейской жизни. В царской России, где проживало большинство евреев, их систематически угнетали, они не имели права участвовать в политике. Возможность вырваться из отчаянного положения — вот что многие усмотрели в социализме. В Германии начиная с 1871 года, с установления равноправия, евреи теоретически могли участвовать в политической жизни, их представители были в органах законодательной власти. Но лишь в левых и леволиберальных кругах их, казалось, приняли безоговорочно. По этой причине большинство евреев‑депутатов Рейхстага до Первой мировой войны были социал‑демократами, хотя подавляющее большинство евреев голосовало за центристские буржуазные партии.
И даже раньше, начиная с Карла Маркса, чьи антисемитские высказывания всем известны, и Фердинанда Лассаля, многие пионеры трудового движения были евреями. Секуляризация мессианской традиции, столь глубоко укоренившейся в традиции еврейской, стремление к справедливости, ассоциировавшейся с библейскими пророками, также касательно других социально незащищенных слоев населения послужила дополнительной причиной преданности многих евреев революционным целям. «Казалось, в основе того, что делали евреи‑революционеры, лежал бесспорно наивный, но очень гуманный идеализм — нечто вроде секуляризованного мессианизма, словно революция способна принести избавление от любых страданий, — пишет историк Саул Фридлендер. — Многие также верили, что после победы революции еврейский вопрос отпадет сам собой».
Какие бы причины ни побуждали человека к действию, ясно одно: ни до, ни после в Германии столько политиков‑евреев не привлекали внимание широкой публики, как в полгода с ноября 1918‑го по май 1919‑го. Появление еврея‑премьер‑министра и евреев — членов кабинета министров в Германии и народных комиссаров казалось особенно подозрительным, поскольку, в отличие от прочих европейских стран, той же Италии или Франции, до Первой мировой войны в Германии евреев не назначали ни на какие высокие должности. «До ноября 1918 года германский народ знал евреев лишь как членов парламента, партийных деятелей или сотрудников муниципальных советов. Теперь же внезапно они заняли высшие правительственные должности, уселись за стол Бисмарка, решали судьбу государства». Впрочем, современники не могли не заметить, что в 1919 году Роберт Кайзер, литературовед, зять Альберта Эйнштейна, недвусмысленно сформулировал в журнале Neue Jüdische Monatshefte: «Нет никакого сомнения в том, что роль евреев — как бы ни преувеличивали ее антисемиты и не отрицали боязливо евреи‑мещане — в нынешнем революционном движении велика; во всяком случае, велика настолько, что это явно не случайность, а вызвано внутренними причинами, это отзвук еврейского характера в направлении современной политики».
Высокопоставленные политики‑евреи были в ту пору и в Берлине: например, Курт Розенфельд, глава министерства юстиции, Уго Симон, министр финансов, Пауль Хирш, премьер‑министр Пруссии (правда, занимал он эту должность недолго). И все же ни в одном другом городе Германии участие евреев в революционных событиях не было так велико, как в Мюнхене. Именно здесь среди выдающихся деятелей революции и советской республики было немало евреев. Речь не только об Эйснере: евреем был его личный секретарь Феликс Фехенбах, министр финансов Эдгар Яффе (правда, он в молодости крестился), евреями были многие соратники Ландауэра по первой советской республике — Эрнст Толлер, Эрих Мюзам, Отто Нейрат и Арнольд Вадлер. Идейно второй Баварской советской республикой руководил коммунист Евгений Левине, родившийся в России. Были активны и другие коммунистические деятели его круга — например, Товий Аксельрод и Фрида Рубинер. В этом смысле с Мюнхеном той поры мог сравниться разве что Будапешт. Иштван Деак писал: «В те 133 дня, что существовала советская республика, созданная в марте 1919 года, евреи практически монополизировали политическую власть в Венгрии». Впоследствии будапештских евреев, как и мюнхенских, винили во всех преступлениях революционной поры.
Даже после убийства Эйснера и за несколько недель до того, как жизнь Ландауэра оборвали так жестоко, он переписывался с Мартином Бубером и молодым сионистом (а впоследствии президентом Всемирного еврейского конгресса) Нахумом Гольдманом на предмет участия в конференции евреев‑социалистов: конференция должна была пройти в Мюнхене, на ней планировалось обсуждать идею кибуцев и прочие идеалистические планы сионистов. Ландауэр согласился участвовать: «Полагаю, конференция может оказаться плодотворной». Но до той поры случилось еще кое‑что важное.
7 апреля, после долгих раздумий и вопреки возражениям коммунистов, писатели анархистского толка, в том числе Эрнст Толлер и Эрих Мюзам, с Густавом Ландауэром во главе, объявили о создании Баварской советской республики (Räterepublik Baiern). В тот день Ландауэру исполнилось 49 лет, он был на вершине своей политической карьеры. В советской республике он занял должность народного комиссара образования, обучения, науки и искусств. Год спустя писательница Изольда Курц отмечала: «В книжных магазинах лежала сплошь социалистическая и коммунистическая литература, самым популярным автором тех дней был Густав Ландауэр…» День основания советской республики — он же день рождения Густава Ландауэра — объявили государственным праздником. Впрочем, жители Мюнхена, по словам Курц, встретили эти нововведения равнодушно:
Нам дали государственный праздник, и мы отправились гулять; народу на улицах была масса, солнце пригревало, тротуары были сухие, прохожие то и дело останавливались и безучастно разглядывали очередной гигантский правительственный плакат, разве что изредка кто‑нибудь обронит: «Ишь ты!» — и продолжали прогулку… С ядром, рухнувшим в шерстяной мешок, — вот с чем можно это сравнить. Никто не откликнулся — ни одобрил, ни возразил. Энтузиазм у народа отсутствовал начисто.
А через неделю первая советская республика пала. Власть захватили коммунисты, неделей ранее так презрительно высмеивавшие режим Ландауэра–Толлера–Мюзама. 13 апреля под руководством российского еврея, журналиста Евгения Левине, родившегося в России этнического немца Макса Левина (из‑за фамилии его часто ошибочно причисляли к евреям) и уроженца Мюнхена, городского коменданта и красного командира Рудольфа Эгельхофера была создана вторая и куда более радикальная советская республика. Из‑за несогласия с ее политикой Густав Ландауэр сложил с себя полномочия.
1 и 2 мая войска Белой армии, состоявшей из членов Добровольческого корпуса и солдат Рейхсвера, свергли вторую советскую республику. Поначалу судьба Ландауэра была не определена. Друзья его ринулись на подмогу: они опасались, что жизни Ландауэра угрожает опасность и что писатель, хоть и отмежевался от радикального коммунистического режима, тем не менее станет мишенью для правых сил. Мартин Бубер призвал организовать комиссию, которая публично выступит в защиту Ландауэра. Фриц Маутнер одобрил его предложение:
Полагаю, мы единодушны в том, что необходимо, не поддерживая ничью политику, по возможности спасти Г. Л., он прекрасный человек и очень нам дорог… Однако же мы бессильны спасти его от него самого, да он и не захотел бы… Очень жаль, что именно идеализм, свойственный его кругу — не говоря уж о некоторых русских, кого я нахожу подозрительными, — допустил, чтобы Германию захлестнула новая волна антисемитизма. В Баварии буря, и это меня тревожит.
Но попытка помочь опоздала. 1 мая Густава Ландауэра арестовали в кабинете Курта Эйснера члены Добровольческого корпуса и на следующий день зверски убили в мюнхенской тюрьме Штадельхайм. В письме Фрицу Маутнеру от 7 апреля 1919 года, менее чем за месяц до гибели, Ландауэр писал: «Если мне отпущено хотя бы несколько недель, я надеюсь что‑то успеть, но, вполне возможно, счет идет на дни, и тогда это пустые мечты».
Сионистская газета Jüdisches Echo, как и после убийства Курта Эйснера, опубликовала трогательный некролог: «Густав Ландауэр не был связан ни с местными еврейскими кругами, ни с еврейской политикой… Однако же ранние его работы свидетельствуют о том, что к проблемам иудаизма он относился с большим сочувствием и глубокой симпатией».
Статья Jüdisches Echo призывает читателей исполнить «священную обязанность» — почтить память Ландауэра. В знак солидарности газета опубликовала статью Ландауэра о евреях Восточной и Западной Европы («Ostjuden und Westjuden»). Несмотря на политические разногласия, Мартин Бубер остался верен памяти друга и посвятил ему седьмую из своих «Речей об иудаизме»: «Священный путь: слово к евреям и неевреям».
Консервативная мюнхенская пресса не упускала случая указать на еврейское происхождение революционеров, особенно в связи с чем‑нибудь неблаговидным. К примеру, отчет о суде над бывшими секретарями Эйснера из‑за сокрытия правительственных документов времени его правления газета начинает так: «26‑летний еврей‑торговец Феликс Фехенбах из Мергентхайма, ныне проживающий в Хемнице, 24‑летний еврей, студент Эрнст Йоске…» А генеральный секретарь Баварского крестьянского союза написал в газете организации, Das Bayerische Vaterland: «Евреи Эйснер и Фехенбах совершают чудовищное преступление против народа Германии». Описания Фехенбаха проникнуты антисемитской ненавистью: «Эйснер мертв, но еврей Фехенбах все еще, невзирая на свое плоскостопие, бегает по миру». Газета Völkischer Beobachter по поводу годовщины революции высказалась еще откровеннее. У этой газеты было наготове одно короткое объяснение всему злу, которое якобы причинил Курт Эйснер. Вот как она ответила на вопрос, почему Эйснер решился на такие постыдные поступки: «Чтобы ответить на этот вопрос, хватит четырех слов: “Потому что он еврей”».
Писатель, а впоследствии нобелевский лауреат Томас Манн, пожалуй, едва ли не первым из знаменитостей заметил, до чего стремительно произошли перемены в городе, который стал ему родным, после того как революции 1919 года пришел конец. За считанные годы Мюнхен из центра «веселья и плотских утех», «артистизма» и joie de vivre превратился в «рассадник реакции, логово всего самого твердолобого, упрямого нежелания принять требования времени» — город, который можно описать как «глупый, даже наиглупейший».
Мюнхенские евреи, за исключением немногих семейств, давным‑давно отошли от строгой ортодоксальности и говорили на том же баварском диалекте, что и соседи‑христиане. Они обожали горы, проводили лето на баварских озерах. Они были верноподданными Виттельсбахов. Еврейские текстильные предприятия — например, мануфактура братьев Валлах продавала традиционные народные костюмы, устраивала выставки, — первенствовали в распространении дирндлей и ледерхозен. Мюнхенские евреи возглавляли пивоварню Löwenbräu и футбольный клуб «Бавария». Были среди них и банкиры, и владельцы универмагов, были юристы, врачи, хозяйки светских салонов, секретари. Были старьевщики, нищие, ремесленники, рабочие‑эмигранты из Восточной Европы.
Были среди них и монархисты, и революционеры, и верующие, и атеисты. Евреи с гордостью демонстрировали главную синагогу в центре Мюнхена, ее здание часто фигурировало на открытках, определяя очертания города наряду с двумя башнями Фрауэнкирхе. Снаружи синагога походила на церковь в неороманском стиле. На службах звучал орган — непременный в либеральных общинах, хотя ортодоксальное меньшинство и считало, что это противоречит канонам еврейской религии. Пять лет спустя ортодоксы построили собственную синагогу «Оэль Якоб» («Шатер Яакова»): она была меньше главной, но тоже прекрасна. Обе синагоги служили наглядным доказательством того, что еврейское население Мюнхена неуклонно росло: в 1867 году оно составляло 2 тыс. человек, в 1910‑м — уже 11 тыс.
Никаких антисемитских эксцессов после войны не случилось бы, если бы зерна не упали на благодатную почву. Корни обиды и злости на евреев уходили глубоко, в раннее Новое время . И в пору политических беспорядков эти корни то и дело пробивались на поверхность. Деятельность Эйснера сотоварищи не породила антисемитизм: связанные с этим события свидетельствуют о том, что она его всего лишь оживила.
Произошли радикальные перемены: «еврейский вопрос» встал повсеместно. Имеет смысл изучить систематически, как редко слово «еврей» встречалось в печати до Первой мировой войны и как часто — после. Начиная с 1919 года не проходило и недели, чтобы о евреях не написали как о коммунистах или капиталистах, уклонистах, спекулянтах — или чтобы не опубликовали статей с опровержением всего вышеперечисленного. Поговаривали об «иностранных» или «чужеродных элементах» — так обычно обозначали евреев, называли их «спекулянтами», «барыгами» и «торгашами». Консервативная пресса винила евреев в поражении в войне, революции, в заключении Schandfrieden в Версале («позорного», «постыдного» мирного договора). Но и в центристской, и в левацкой прессе, о чем бы ни шла речь, евреи были в центре внимания: и когда сообщали о кровавой кончине революционеров, и когда обсуждали депортацию восточноевропейских евреев, и когда убивали еврея‑министра, члена кабинета, и когда публично бросали вызов депутату парламента, и когда какого‑нибудь еврея‑торговца избивали на улице, и когда исписывали стены синагог.
И неважно, что евреи составляли менее 2% населения Мюнхена. «Еврейский вопрос» будоражил общественное мнение Мюнхена задолго до того, как им задались жители прочих частей германского рейха.
До того как Мюнхен стал столицей национал‑социалистического движения, он уже превратился в столицу антисемитизма в Германии. И право на это звание он заслужил после Первой мировой войны в силу многих причин: высокой концентрации антисемитских групп, начиная от «Общества Туле», Добровольческого корпуса, Национал‑социалистической рабочей партии Германии (НСДАП) и радикальной антисемитской сети этнических немцев, эмигрантов из стран Балтии из окружения идеолога нацизма Альфреда Розенберга, распространявшего антисемитские измышления царской России, и заканчивая антисемитским издательством Юлиуса Леманна и такими газетами, как Völkischer Beobachter; наконец, надписями и рисунками на стенах синагог, осквернением кладбищ и жестокими нападениями на евреев. Антисемитизм проник в самую глубь баварской политики, в правоохранительные органы, судебную систему и ведущие СМИ.
Вот почему не существовало органа власти, способного обезвредить взрывоопасную смесь, сформировавшуюся в Мюнхене после Первой мировой войны. Напротив, премьер‑министр, впоследствии генеральный комиссар Баварии Густав фон Кар позаботился о том, чтобы смесь эта взорвалась: именно он превратил Баварию в Ordnungszelle («ячейку порядка»). В 1920 и 1923 годах, через несколько дней после того, как Кар вступил в должность премьер‑министра, он начал депортировать евреев — граждан стран Восточной Европы. Высшие чины мюнхенской полиции, в том числе начальник полиции Эрнст Пёнер и глава политического подразделения Вильгельм Фрик, выставляли напоказ свой антисемитизм и одними из первых вступили в нацистскую партию. Преступления тех, кто держался левых взглядов, баварские судьи карали по всей строгости закона, преступления же правых считали патриотическими подвигами и выносили мягкие приговоры. Начиная с 1920 года ведущие мюнхенские газеты тоже перешли на правый фланг. По словам Томаса Манна, уже в июне 1923 года Мюнхен превратился в «город Гитлера».
Неудавшаяся попытка Гитлера захватить власть 9 ноября 1923 года лишь ознаменовала начало конца зарождения антисемитского движения в Германии. Путч провалился, но проверить маргинализацию еврейского населения, можно сказать, удалось. Революцию объявили происками евреев, самих евреев заклеймили уклонистами, спекулянтами, симулянтами, дважды попытались депортировать восточноевропейских евреев, с вечера 8 ноября по утро 9 ноября совершили целый ряд нападений на евреев — все это в совокупности подало евреям Мюнхена недвусмысленный знак. Население города продолжало расти, а вот численность евреев с 1910 по 1933 год существенно сократилась — с 11 тыс. до 9 тыс. Мюнхен покинуло множество знаменитостей. Евреям‑туристам рекомендовали не ездить в Баварию. Кто же мог подумать, что это лишь прелюдия драмы, которая разыграется десять и двадцать лет спустя, когда то, что Мартин Бубер назвал «невыразимой еврейской трагедией», наконец обрело имя.
Оригинальная публикация: Kurt Eisner, Gustav Landauer, and Adolf Hitler
Даешь другим — получаешь для себя
Жизнь Авраама: под знаком веры. Недельная глава «Хаей Сара»
