Йеуда и суд над Тамар
В своем исследовании известный библеист, почетный профессор Университета Бар‑Илан и Гарвардского университета Джеймс Кугел рассматривает основные вехи жизненного пути Яакова, стремясь к объемному осмыслению знакомого всем библейского сюжета. Монография Джеймса Кугела «Древнерусский мидраш» готовится к выходу в свет в издательстве «Книжники». Предлагаем вниманию читателей ее фрагмент.
Йеуда в Библии безусловно положительный персонаж: он предложил в рабство себя взамен младшего брата Биньямина в истории с Йосефом (Берешит, 44:33); его сыну, как мы знаем, Яаков в своем предсмертном слове завещал царствовать в Израиле (Берешит, 49:10). При этом, согласно 38‑й главе книги Берешит, личная жизнь Йеуды была не то чтобы безупречна. Он женился на ханаанской женщине, дочери Шуа — явно неподходящий выбор для потомка Авраама, Ицхака и Яакова (см.: Берешит, 24:4, 27:46–28:1). Затем, когда его сыну Эру пришла пора жениться, Йеуда нашел ему невесту Тамар, но Эр умер. Йеуда обещал Тамар, что ее мужем станет другой его сын, но, когда этот другой сын тоже умер, Йеуда не спешил давать ей в мужья третьего, и Тамар отошла на задний план, так и оставшись без мужа. В конце концов невестка решила взять дело в свои руки. Она оделась блудницей, тщательно закрыла лицо и села на распутье, где должен был пройти ее свекор. Конечно же, он воспользовался ее услугами, оставив ей три своих предмета: печать, перевязь и посох — в залог, пока не принесет настоящей платы. Однако, когда он вернулся, Тамар не было: она забрала его вещи и скрылась. Через три месяца у Тамар появились признаки беременности; ее свекор, придя в ярость от этого доказательства ее распущенности, сказал, что ее надо умертвить. Тогда Тамар предъявила печать, перевязь и посох и сказала, что забеременела от мужчины, которому принадлежат эти предметы. Йеуда сконфуженно признал свои вещи, и ее жизнь была спасена. Она родила близнецов, прямых наследников колена Йеуды.
Надо ли говорить, что эта история вопиет о толковании . Прежде всего, как Йеуде удалось жениться на хананеянке? И какой смысл рассказывать эту постыдную историю о человеке, который переспал с собственной невесткой? Плохо уже, что такое случилось; зачем же заявлять об этом в Писании, да еще с подробностями? Особенно иронически воспринимаются слова Йеуды, когда он узнает, что отец — он сам; когда Тамар предъявила его личные вещи, он говорит: «Она правее меня». На самом деле оба они не образцы добродетели — ни Тамар, обманом заставившая свекра переспать с собой, ни Йеуда, женившийся на хананеянке, препятствовавший повторному браку Тамар и вступивший в сношения с женщиной, которую считал блудницей.
Она победила: отец — я
Один интерпретационный мотив имел точкой отсчета именно эту фразу. Утверждение «Она правее меня» на древнееврейском можно разбить на два отдельных компонента, буквально: «Она права. От меня». Это по крайней мере смягчает очевидное отсутствие праведности у обоих действующих лиц. Если эта фраза разделена на две, то первая ее половина может быть понята в юридическом смысле: «Она права» или «Она победила», а вторая тогда становится ответом на вопрос, поставленный Тамар: «Кому принадлежат эти вещи?» (Берешит, 38:25), или вытекающий из него: «От кого беременна Тамар?»
Этот мотив воплотился в арамейском переводе данного стиха у Онкелоса:
И Йеуда узнал их и сказал: «Она права. Она беременна от меня, ибо я не дал ее Шеле, сыну моему» (Таргум Онкелос на Берешит, 38:26).
Подобным же образом:
И Йеуда узнал их (то есть признал) и сказал: «Моя невестка Тамар (Фамарь) невиновна, поскольку я не отдал ее за Шелу, сына моего (Таргум Неофити на Берешит, 38:26).
Судебное разбирательство
В основе этих переводов лежит изначальное предположение, что Йеуда произнес эти слова в ходе своего рода юридического разбирательства, которое закончилось оправданием Тамар. Предположение совершенно естественное: ведь когда Йеуда узнал, что Тамар беременна, он сказал: «Выведите ее, и пусть она будет сожжена» (Берешит, 38:24). Конечно, рассудили древние толкователи, эти слова — не суд «комитета бдительности»: Йеуда, должно быть, апеллирует к приговору настоящего законного суда; в сущности, он был одним из главных судей:
Сказал рабби Йермия от имени рабби Шмуэля бен рабби Ицхака: «В трех местах Б‑г появлялся [на суде]: в суде Шема, в суде Шмуэля и в суде Шломо. В суде Шема, [когда было сказано:] “Йеуда узнал и сказал: ‘Она права. От меня’”. Рабби Йермия от имени рабби Шмуэля бен рабби Ицхака сказал: Б‑г сказал им: “Свидетельствуйте о том, что произошло публично, а Я буду свидетельствовать о том, что произошло без свидетелей” (Берешит раба, 85:11 [Oxford MS 147]).
В суде заседали Шем, Ицхак, Яаков и Йеуда. Они сказали (Берешит, 38:24): «Выведите ее, и пусть она будет сожжена» (Мидраш Танхума, ed. Buber, 1:187).
Завет Иуды
Задолго до того, как были написаны процитированные выше раввинистические источники, такие мидрашные идеи уже просачивались в древнееврейскую литературу последних столетий до новой эры и первых двух нашей. Например, намек на юридическое учреждение, где были произнесены слова Йеуды, мы находим уже в Юбилеях:
Ибо он (Иуда‑Йеуда) пришел и со всей искренностью потребовал наказания; потому что Иуда хотел сжечь ее по закону, завещанному Авраамом своим детям (Юбилеи, 41:28).
Слова «пришел и потребовал» предполагают, что, когда Йеуда сказал: «Выведите ее, и пусть она будет сожжена», он не выпалил это под горячую руку человеку, который принес эту новость. Нет, Йеуда пошел куда‑то — предположительно к местным властям — и предъявил требование о наказании.
Особенно интересный источник экзегетических мотивов — Завет Иуды в Заветах двенадцати патриархов. Как мы уже убедились, автор Заветов имел в своем распоряжении богатый выбор толкований библейских текстов. При этом он, единственный в своем роде, не смущается писать о пороках и упущениях библейских персонажей — наоборот! Литературная форма, которую он выбрал, — последнее слово, обращенное патриархом к его детям, — позволяет его престарелым героям признавать свои ошибки и предостерегать детей от их повторения. Так, мы видели (в главе 3), что Реувен обстоятельно излагает своим детям, как он поддался искушению в истории с Билгой. В случае с последним словом Йеуды автор Заветов решил выстроить свой текст вокруг признания Йеуды двух своих главных пороков: слабости к спиртному и любви к деньгам. Ни один из них не имеет отношения к реальному библейскому изображению Йеуды, но оба тем не менее связаны с отдельными стихами Библии.
Йеуда‑пьяница
Идея слабости Йеуды к спиртному восходит к описанию Йеуды в благословении Яакова в 49‑й главе Берешит, где говорится:
Он привязывает к виноградной лозе своего осла, к ветви — сына ослицы своей; моет в вине свое одеяние и в крови виноградной свое облачение. Красен глазами от вина и бел зубами от молока (Берешит, 49:11–12).
В этих словах ученые долго видели отсылку к виноградарству, которое было важной частью экономики колена Йеуды. Но древние толкователи относили их не к колену в целом, а к своему эпонимическому предку, Йеуде, сыну Яакова. И если так, то похоже, что Яаков здесь — похвалив физическое развитие и доблесть своего сына (Берешит, 49:9–10), — добавил немного критики: мол, Йеуда, ты слишком много пьешь! На самом деле последний стих можно перевести как «Его глаза темны от вина» («хахлилей эйнаим ми‑яин»), что значит «налиты кровью с перепоя». Отрицательный оттенок этой фразы понятен всем, кто хорошо знает Библию. Это же выражение встречается в книге Мишлей, 23:29–30: «У кого багровые глаза (“хахлилут эйнаим”)? У тех, которые долго сидят за вином, которые приходят отыскивать вина приправленного».
Йеуда, жадный до денег
Что касается любви Йеуды к деньгам, это тоже идет от Библии, а именно от собственных слов Йеуды, обращенных к братьям, когда они предложили убить Йосефа: «Что пользы, если мы убьем брата нашего и скроем кровь его?» (Берешит, 37:26). Так он спас Йосефу жизнь, но на древнееврейском формулировка Йеуды тем не менее неприлична. Буквально он спрашивает: «Какая выгода (“ма беца”)?» Слово «беца» имеет безусловные негативные коннотации в библейском древнееврейском: часто это эквивалент «презренного металла», денег, добытых нечестным путем (см.: Шмот, 18:21; Шофтим, 5:19; Ирмеяу, 6:13; Хавакук, 2:9; Мишлей, 28:16 и так далее). Таргум Онкелос передает этот вопрос Йеуды в куда более грубых и простых словах:
Тогда Йеуда сказал своим братьям: «Сколько денег мы получим (“ма мамон нитаней лана”), если мы убьем брата нашего и скроем кровь его?» (Берешит, 37:26).
Заветы и Септуагинта
Заветы двенадцати патриархов — очень странный текст. Какие‑то его части явно восходят к древнееврейским и арамейским источникам (как мы видели в Завете Левия, основанном на Арамейских фрагментах Левия), и порой поэтому кажется, что он написан на высокопарном греческом со множеством гебраизмов; в других, наоборот, используются греческие слова и выражения, которые обычно не встречаются в переводах семитских текстов, — по крайней мере, если ожидаешь буквальной передачи текста‑источника. Не одного ученого это привело к предположению, что Заветы в целом изначально были составлены автором, писавшим по‑гречески .
Обсуждение вопроса об оригинальном языке Заветов — дело сложное и запутанное, и здесь, в связи с Заветом Иуды, я упомянул об этом только потому, что этот текст может рассказать кое‑что о связанных с ним вещах. Поборники идеи греческого авторства Заветов полагают, что в них то и дело встречаются указания на то, что их автор читал Библию не на древнееврейском, а в древнегреческом переводе — Септуагинту. Если это так, это представляет собой сильный аргумент в пользу того, что автор Заветов действительно писал по‑гречески.
Земледелец Иссахар
Самый яркий пример, доказывающий это, мы находим в Завете Иссахара: там сын Яакова Иссахар назван простым земледельцем. В Библии Иссахар ни разу не назван земледельцем — во всяком случае, в традиционном древнееврейском тексте. Вот что говорит Яаков, благословляя своего сына:
Иссахар осел крепкий, лежащий между потоками вод. И увидел он, что покой хорош и что земля приятна: и преклонил плечи свои для ношения бремени и стал работать в уплату дани (Берешит, 49:14–15).
Слова, переведенные как «работать в уплату дани» («мас овед»), несколько неоднозначны. Один из позднейших переводов передает их как «крепостной крестьянин» (Еврейское общество публикации, США), другой — как «раб на тяжелых работах» (Новейший, отредактированный перевод Библии, 1989). Однако, если эту фразу перевести на греческий, она теряет свою неоднозначность: эти слова передаются как просто «георгос», «земледелец». Поборникам греческого авторства Заветов вывод ясен: Завет Иссахара, поскольку там говорится об Иссахаре‑земледельце, должен восходить прямо к Септуагинте. Деталь немаловажная, поскольку земледельческая деятельность Иссахара стала «темой целого завета» . Эта идея больше ниоткуда не могла появиться, это доказано, поскольку арамейские таргумы, Иероним и раввинистические толкования единодушно связывают Иссахара не с земледелием, а с учебой (Торы). «Таким образом, автор Заветов, должно быть, почерпнул тему для Завета Иссахара из Септуагинты».
Хотя было бы преувеличением сказать, что весь этот Завет сосредоточен на сельском хозяйстве, то, что в Септуагинте Иссахар назван земледельцем, — чистая правда (Берешит, 49:15). Однако это вряд ли доказывает, что автор Завета Иссахара написал то, что он написал, ввиду того что его знания Библии почерпнуты из Септуагинты. Тот факт, что слова «мас овед» в Септуагинте трактуются как «сельскохозяйственный работник», не значит, что переводчики Септуагинты — евреи, позвольте напомнить, III век до новой эры — были единственными евреями этого и последующих веков, которые пришли к такому заключению (или получили его откуда‑то). Идея, что Иссахар был земледельцем, может просто отражать широко распространенное понимание 15‑го стиха 49‑й главы книги Берешит. Ведь главное значение «овед» — это «работать на земле», «пахать». В этом смысле оно немного похоже на французское «лабуре»; его эквивалент — арамейское «палах» означает одновременно и «возделывать землю, пахать», и «работать» . Если соединить это с непосредственно предшествующими словами о том, что Иссахар счел землю приятной и преклонил плечи свои для ношения бремени, легко прийти к заключению, что этот стих — о том, как патриарх по доброй воле взвалил на себя тяжкий физический труд крестьянина . Описание Иссахара в предыдущем стихе — «крепкий осел» — безусловно, служит укреплению ассоциации с сельскохозяйственными работами . Порожденная древними толкователями идея Иссахара как земледельца, подобно другим элементам древнего мидраша, получила широкое распространение. В этой связи заслуживает внимания таргум Самаритянское Пятикнижие, совершенно не имеющий отношения к Септуагинте; там «мас овед» в значении «арис мешамеш» понято как «земледелец‑арендатор» . Поэтому неудивительно, что в Завете Иссахара Иссахар изображен как простой земледелец — и это не предполагает никакой связи с Септуагинтой. Такое изображение Иссахара (как и многое другое в Заветах) идет прямиком от древнееврейского описания данного патриарха в Берешит, 49; а то, что оно появляется в Септуагинте или в Самаритянском Пятикнижии, говорит лишь о том, что это древнее толкование 15‑го стиха 49‑й главы Берешит как земледельческой деятельности было широко распространено, по крайней мере, в течение некоторого периода. И только через долгое время после того, как были написаны Септуагинта и Заветы, еврейские экзегеты пришли к совершенно иному пониманию «мас овед» в Берешит, 49:15 и стали изображать Иссахара ученым — и в таргумах, и в раввинистической литературе .
С другой стороны, названные выше две главные темы Завета Иуды — пьянство и жадность к деньгам — не читаются человеком, который знает Библию только по‑гречески. Трактовка в Септуагинте 12‑го стиха 49‑й главы Берешит ничего не говорит о пьянстве, только о «глаза его благостны («харопой») больше, чем вино» (или «глаза его благостны от вина»). Никаких глаз, налившихся кровью от чрезмерного употребления. Что же до жадности к деньгам, она тоже терялась для читателя Септуагинты. В ней вопрос Йеуды про Йосефа сформулирован следующим образом: «Чего мы достигнем…» в смысле «Что пользы (“Ти хрэсимон”), если мы убьем брата нашего?» Греческий писатель, который знает Библию по Септуагинте, не увидит в этом стихе, что Йеуда отличался недостойной страстью к деньгам, и обвинения Йеуды в жадности покажутся ему беспочвенными .
Воды Козебы
Завет Иуды предлагает дальнейшие библейские подтверждения пьянства Йеуды — но опять‑таки это аргумент только для тех, кто читает Библию по‑древнееврейски. В исповедальной части Завета Йеуда делает странное признание, что переспал со своей невесткой, потому что, «упившись вином [у вод Козебы], не узнал ее» (Завет Иуды, 12:3). Эта подробность отсутствует в библейском рассказе о Йеуде и Тамар; там не сказано, что он был пьян, и нет упоминаний о месте под названием Козеба. Однако библейская связь между Йеудой и этим местом существует. В традиционном древнееврейском (масоретском) тексте Берешит о нем упоминается, когда жена Йеуды, хананеянка, родила их сына Шелу: «Йеуда был в Кзиве, когда она родила его» (Берешит, 38:5). Кзив и Козеба, очевидно, относятся к одному и тому же месту в Иудее, последнее — форма этого названия, употребляемая в Диврей а‑ямим I, 4:22.
Похоже, древнее мидрашное прочтение стремилось связать библейское название Кзив/Козеба с тем, что выглядит как его древнееврейский корень «казав» — «обман». Иными словами, если в Библии это место упоминается — явно беспричинно — в Берешит, 38:5, комментаторы усматривают в этом тонкий намек на состояние Йеуды, когда он женился на хананеянке и завел с ней детей: он был не в себе, он был в тот момент в «городе обмана»! Автору Завета Иуды явно известна эта трактовка; вот почему Йеуда у него говорит: «Я знал, что лукав был род хананеев, но <…> увидя ее (Шуа), разливающую вино, я был обольщен (то есть обманут, “казав”, в силу опьянения вином) и взял ее, не посоветовавшись с отцом моим (Завет Иуды, 11:1–2). В том же духе Йеуда продолжает: говорит, что «упился вином (у вод обмана «мей казав»)», когда переспал с Тамар. За оба греха в ответе демон Алкоголь! Это красивый мидраш — но опять‑таки совершенно непонятный тому, кто знает Библию только по‑гречески.
Такая же экзегетическая необходимость, кстати, вызвала пьянство другой горькой пьяницы Заветов, Билги. В главе 4 мы рассмотрели, как множество подробных отчетов об этом случае в Завете Рувима — что Реувен увидел купание Билги, что Яаков в это время был в отсутствии, что Билга оказалась невольной соучастницей, что Яаков из‑за этого с презрением отверг Билгу и т. д. — все вытекают из мелких деталей библейского текста. Но если Билга действительно была невольной соучастницей — а тот факт, что она впоследствии не понесла наказания, поддерживает эту мысль — почему тогда она не звала на помощь и не сопротивлялась? У автора Заветов ответ готов: в тот момент Билга была мертвецки пьяна. Тот, кто незнаком с мидрашной основой проблем этих двух пьяниц, может подумать, что автор Заветов ведет какую‑то кампанию против злоупотребления алкоголем . Но все, что он говорит о Билге, в первую очередь и по большей части служит решению проблемы экзегетической, так же как и алкоголизм Йеуды.
«На глазах у всех»
Согласно библейскому рассказу, одевшись блудницей, Тамар расположилась «бе‑фетах эйнаим», что на дороге в Тимну (Берешит, 38:14). Выделенные слова должны значить «у ворот Эйнаим» (или «на распутье». — Примеч. ред.), и такое их понимание надлежащим образом отражено в Завете Иуды, 12:1: Тамар «села в Енане‑городе у дверей». Йеуда увидел ее и, не узнав, вступил с ней в отношения. Однако, когда правда открылась, он утверждал, что более к ней не приближался — «и не познавал ее более», как сказано в Берешит, 38:26. Но Завет Иуды добавляет к этому еще кое‑что. Там говорится, что впоследствии Йеуда не был уверен, что он действительно согрешил:
Ибо я говорил: не сделала ли она как‑нибудь по коварству, взяв залог от другой. <…> И находящиеся в городе говорили, что нет во вратах берущей платы, потому что из другого места пришедшая на короткое время сидела во вратах. И я думал, что никто не знал о том, что я входил к ней (Завет Иуды, 12:7–10).
Иными словами, сначала Йеуда не был уверен, что эта женщина была Тамар, а других свидетелей этого события не было, — как сказано в Берешит, 38:21, никто из горожан не видел Тамар, одетую блудницей. Таково честное, буквальное прочтение библейского текста. Однако позднее, в Завете Иуды, Йеуда снова размышляет над этим происшествием и говорит: «…я на глазах всех уклонился к Фамари» (14:5). Но он ведь только что говорил, что его никто не видел!
На сей раз такое несоответствие в повествовании следует определить как еще один пример избыточности. Совершенно очевидно, наш автор находился под влиянием двух противоположных трактовок. Первая стремилась как можно глубже заглянуть в мысли Йеуды: как он может быть уверен, что его не обманули, раз не было свидетелей того, как Тамар сидела у ворот? Для этого нужно только, чтобы слова «бе‑фетах эйнаим» означали настоящие городские ворота. Вторая же, предвзятая, мидрашная трактовка тех же самых слов — «открыто перед глазами», то есть Йеуда грешил «на глазах у всех». Обе эти частички экзегезиса драгоценны, даже при том, что противоречат друг другу, так что наш мидрашистски настроенный автор обе и включил.
Тамар говорит тайные слова
Вернемся к драматической кульминации истории Йеуды и Тамар, к моменту, когда Йеуда столкнулся с доказательствами того, что отец нерожденного ребенка Тамар — он.
Йеуда сказал: выведите ее, и пусть она будет сожжена. Но когда повели ее, она послала сказать свекру своему: я беременна от того, чьи эти вещи. И сказала: узнавай, чья эта печать и перевязь и посох. Йеуда узнал… (Берешит, 38:24–26).
В Завете Иуды эти же события излагаются следующим образом:
(Иуда говорит:) Я же, не зная, что я сделал, хотел умертвить ее; но она, послав тайно заклады, пристыдила меня. Призвав же ее, я услышал и те слова втайне, которые я, спав с нею, в опьянении моем говорил; и я не мог ее умертвить, ибо [сие] от Г‑спода было (Завет Иуды, 12:5–6).
Последовательность событий здесь несколько иная, чем в Библии. Здесь Тамар сначала посылает данные в залог предметы, а потом Йеуда призывает ее, и она говорит с ним напрямую. Почему автор Заветов (или экзегетическая традиция, которую он цитирует) создает две разные сцены, если в Библии говорится только об одной? Причина — явное несоответствие в библейском тексте: Тамар «посылает сказать» своему свекру (в ее сообщении в третьем лице говорится о «том, чьи эти вещи»), но потом обращается к нему, словно они лицом к лицу, то есть действительно говорит (во втором лице): «Узнавай, чья эта печать и перевязь и посох». Теперь, конечно, мы понимаем, что это не разговор лицом к лицу, а просто часть сообщения, посланного Тамар. Но в соответствии с мидрашным ходом мысли, если Тамар сначала «послала», а потом «сказала», к тому же изменив третье лицо на второе, то, значит, это должны быть две разные сцены.
Тогда зачем Йеуда призывал ее и что такого могла сказать Тамар при этой встрече лицом к лицу? Как мы видим, у Йеуды была причина подозревать Тамар: вдруг она получила вещи, оставленные в заклад, от кого‑то еще? Таким образом, согласно Завету Иуды, при этой личной встрече Йеуда потребовал дополнительных доказательств — и получил их. «Услышал я и те слова втайне, которые я, спав с нею, в опьянении моем говорил». Разумеется, в библейском рассказе нет никаких «слов втайне». В сущности, если Тамар сначала послала сказать, а потом была вызвана на личную встречу с Йеудой, то, что она (по Библии) сказала на этой мнимой второй встрече, не имеет смысла: «Узнавай, чья эта печать и перевязь и посох». Она ведь уже послала эти предметы с точно таким же призывом. Но именно потому, что фраза «Узнавай, чья эта печать и перевязь и посох» не добавляет ничего нового, наш автор‑мидрашист решил, что Библия чего‑то недоговаривает, что должно быть сказано что‑то еще. Так он создает мотив «Тамар говорит тайные слова». Может быть, он даже полагает, что мы читаем второе заявление Тамар несколько эллиптически: «Узнай [кто сказал эти слова втайне. Это тот самый человек], чья печать, и перевязь, и посох».
Этот чудный образчик мидраша требует, однако, двух дополнительных пояснений. Первое: каким бы ни был источник, текст Заветов содержит грубейшую ошибку. Йеуда говорит: «Она, послав тайно заклады, пристыдила меня». Если она послала их тайно, то почему Йеуда устыдился? Он был бы опозорен, если бы она послала их публично, с сообщением, что они — собственность Йеуды; а послав их приватно, «человеку, которому это принадлежит», она явно стремилась уберечь его от позора.
На самом деле все просто. В изначальном тексте, без сомнения, было: «Она тайно послала мне залоги, чтобы не подвергать меня позору». Это совпадает с хорошо известным раввинистическим мотивом, связанным с этим стихом:
Лучше самому взойти на костер, чем подвергнуть другого публичному позору. Откуда мы учим это? Из истории Тамар: она готова была пойти в огонь (игра слов: «муцет», «была выведена», в Берешит, 38:25 фигурирует как «муцат», «был подожжен»), но не подвергла Йеуду публичному поношению (Брахот, 43б и многочисленные параллели).
Смысл этого замечания в том, что даже под прямой угрозой смерти Тамар стремилась защитить достоинство Йеуды, передав свое послание таким образом. Наш теперешний греческий текст — так же как тот, в котором Шимон и Леви сказали отцу, что шхемитов не нужно подвергать обрезанию (см. гл. 3), — явно подвергся искажению, и теперь в нем говорится прямо противоположное тому, что изначально предполагалось.
Раздался голос с небес
Второй момент, требующий пояснений, — то, что Йеуда в свое время сказал Тамар некие «тайные слова», и эти тайные слова послужили еще одним доказательством того, что отец — Йеуда. Если разобраться, эти «тайные слова» мало что доказывают. Йеуда ведь допускал возможность, что Тамар взяла его вещи у кого‑то еще — у настоящей блудницы — и попросту использовала их, чтобы избежать наказания за беременность. Но если так, что мешало настоящей блуднице передать Тамар также и «тайные слова»? Больше того, — и это куда серьезнее — в этой версии есть логический изъян (который, впрочем, присутствует и в библейском рассказе): то, что Йеуда переспал с Тамар, еще не значит, что отец ее ребенка — он. Могло быть так, что Тамар, страстно желая ребенка, вела беспорядочную половую жизнь и к моменту, когда Йеуда пришел на распутье, уже была беременна — то есть использовала эту схему как способ уйти от обвинений. В мидрашном прочтении, что мы видели в Таргум Онкелос, Йеуда прямо говорит: «Она права. [Она беременна] от меня»; тот же мотив часто возникает и в раввинистических источниках. Но почему Йеуда так уверен, что отец — он? На этот счет древний мидрашист выдвинул идею, отголосок которой мы уже видели.
Говорит рабби Йермия от имени рабби Шмуэля бен рабби Ицхака: «В трех местах Б‑г появлялся [на суде]: в суде Шема, в суде Шмуэля и в суде Шломо. В суде Шема, [когда было сказано:] “Йеуда узнал и сказал: ‘Она права. От меня’”»; рабби Йермия от имени рабби Шмуэля бен рабби Ицхака говорит: «Б‑г сказал им: “Свидетельствуйте о том, что произошло публично, а Я буду свидетельствовать о том, что произошло без свидетелей”» (Берешит раба, 85:11 [Oxford MS 147]).
Последнее замечание относится к очевидной трудности вопроса: почему Йеуда так уверен, что отец он? Б‑г — по другим версиям, «голос с небес» («руах а‑кодеш», или «бат коль») — велит Йеуде ограничить свои показания тем, что ему точно известно: он спал с Тамар; а от кого забеременела Тамар, о том будет давать показания сам Б‑г . Интересно, что этот же мотив существует и в несколько другой форме:
Йеуда узнал и сказал: «Она права. От меня». Рабби Йермия от имени рабби Шмуэля бен рабби Ицхака [говорит]: «Голос с небес сказал им: “От Меня пошли тайные слова (‘квушим’)”» (Берешит раба, 85:12 [Paris MS 149, Munich MS 97, Oxford MS 2355, etc.]).
Согласно этому варианту рассказа, Йеуда произнес только слова «Она права». А потом голос с небес добавил: «От Меня» — имея в виду, что «тайные слова», истинное знание, от кого беременна Тамар, идет от голоса с небес, а не от Йеуды (который не может этого знать и, следовательно, не может свидетельствовать об этом).
Смысл этой версии в основном тот же, что и предыдущей, но словесное оформление удивляет. «Тайные слова», или, иначе, «тайные вещи» («дварим» — на древнееврейском это слово значит и то и другое) — это очень странная реминисценция мотива «Тамар говорит ему тайные слова» из Завета Иуды. Формально это два соперничающих мотива, два совершенно разных способа объяснения того, что происходит на суде над Тамар. Либо Тамар произнесла тайные слова, либо Б‑г (или голос с небес) открыл тайные вещи/слова. Но в этих соперничающих мотивах есть общий элемент, нечто «тайное», что открылось на суде. Наличие этого общего элемента может быть простым совпадением, но мне это кажется маловероятным. Куда вероятнее, что один из этих соперничающих мотивов является развитием другого, то есть один источник взял выражение «тайные вещи/слова» в какой‑нибудь искаженной форме и на основе этого создал целый новый мотив. Но кто у кого заимствовал?
На мой взгляд, Заветы — это древний текст, восходящий самое позднее к I веку до новой эры, в то время как Берешит раба и другие тексты, в которых фигурируют «тайные вещи», появились значительно позднее. Однако не менее вероятно, что версия Завета Иуды основывается просто на неправильном понимании слов, прозвучавших на предполагаемом суде: «От меня пошли тайные вещи». Особенно если принять во внимание, что в варианте «Раздался голос с небес» автор Заветов (или его источник) использовал оба слова, видимых в рукописи Берешит раба: «дварим квушим» («тайные слова»), легко понять, как этот человек не понял, что это тайные слова, — и, не найдя, к чему бы их отнести, придумал сам обоснование. Тайные слова, — рассудил этот человек, — это слова, произнесенные Йеудой в состоянии алкогольного опьянения, слова, которые могла слышать только Тамар: «От меня, — соглашается Йеуда с ее свидетельскими показаниями, — пошли эти тайные слова». Как уже отмечалось, мотив «Тамар сказала ему тайные слова» не имеет большого смысла: эти тайные слова Тамар мог передать кто‑то другой, и в любом случае они доказывают только, что Йеуда вступил в связь с Тамар, а не то, что он отец ее ребенка. Но это было единственное объяснение «дварим квушим», которое этот человек смог придумать, — и так в Завете Иуды получилось столь странное развитие событий на суде над Тамар.
Грех Реувена с Билгой
Изнасилование Дины и месть Шимона и Леви
