В последние недели Израиль захлестнула волна необычного, в некоторых отношениях, террора. Все наблюдатели отмечают две его главные особенности: во‑первых, идеологическая мотивация на сей раз декларируется как религиозная («мечеть Аль‑Акса в опасности»), во‑вторых, этот «протест» управляется не столько организациями и их лидерами, сколько социальными сетями.

Между тем в этой новой волне террора присутствует еще одна деталь, которая замечается далеко не всеми, и это — его суицидальный характер.

Действительно, молодые арабы — включая граждан Израиля — выскакивают с ножом или топором на улицу и там нападают на прохожих, предпочитая в первую очередь военнослужащих или религиозных. Не будучи профессиональными убийцами, они не всегда способны поразить жертвы насмерть, и, имея дело с израильтянами, среди которых много вооруженных людей, они идут на смертельный риск. В результате в нынешней волне насилия террористы гибнут чаще своих жертв.

Врачи оказывают медицинскую помощь палестинцу, который пытался убить несколько человек. Тель‑Авив. 7 октября 2015

В «Лехаиме», в статье В. Ванникова «Заповеданные самоубийства», была поднята тема отношения иудаизма к религиозно мотивированному суициду. Ведь весьма распространившийся в последние десятилетия исламский терроризм оказался чрезвычайно тесно с ним связан.

Отношение к самоубийству существенно варьируется в разных культурах. Во многих восточных религиях решение добровольно уйти из жизни является вполне допустимым выходом из сложных жизненных коллизий. Подходы же авраамических религий, то есть иудаизма, христианства и ислама, принципиально не допускают добровольного ухода из жизни. При этом наиболее категорично не приемлет самоубийства, по всей видимости, христианство. Фома Аквинский в XIII веке в «Сумме теологий» объявил самоубийство «трижды смертным грехом»: против Творца, дарующего жизнь, против общественного закона и против человеческого естества — инстинкта самосохранения, заложенного в каждом живом существе. Согласно церковным канонам, самоубийство ни в коем случае не есть преодоление страха смерти, наоборот — гипнотическое подчинение ей. В отличие от убийства другого человека, которое при определенных условиях может быть дозволено (например, на войне), согласно учению церкви, не существует ситуации, в которой человек был бы вправе себя убить. Самоубийство — это всегда слабость, самым пагубным образом сказывающаяся на посмертном существовании.

Классический ислам относил самоубийство к категории тягчайших преступлений. Об этом недвусмысленно сказано в Коране: «Не убивайте самих себя! Воистину, Аллах милостив к вам!» (сура «ан‑Ниса», аят 29). Самоубийца с точки зрения ислама совершает непростительный грех. В священных преданиях мусульман — хадисах — можно найти недвусмысленные угрозы в адрес тех, кто совершает самоубийство. Например, в авторитетных сборниках Аль‑Бухари и Муслима приводится такой хадис: «И кто бы ни убил себя железным оружием, железное оружие останется в его руке, и он непрерывно будет наносить им удар себе в живот в огне ада, вечно». Или: «Спрыгнувший с высоты будет вновь и вновь падать в самую бездну преисподней». Абу Дауд в своем сборнике приводит следующее высказывание: «И на это сказал Г‑сподь: “Раб Мой ускорил свой конец, нет ему пути в рай”». То есть, в соответствии с традиционным исламским вероучением, место обитания самоубийц в Вечности — ад.

«Мы больше хотим умереть, чем вы — жить!» — твердят в самых отдаленных друг от друга уголках планеты обвешанные поясами «шахида» смертники. Причем их фанатизм сегодня находит поддержку у многих духовных лидеров исламского мира. Даже при всем том, что эти лидеры не составляют большинства исламских законоведов, они обладают несомненным авторитетом и, безусловно, определяют настроения широкой исламской улицы.

Среди открытых сторонников и вдохновителей суицидного террора можно назвать имена основателя террористической организации «Хамас» шейха Ахмеда Ясина, иерусалимского муфтия Акрама Сабри и крупнейшего современного авторитета суннитского ислама — шейха Юсуфа аль‑Кардави, широко известного благодаря своей передаче «Шариат и жизнь», вещаемой по каналу «Аль‑Джазира» на 60‑миллионную международную аудиторию. Да, проживающий ныне в Катаре шейх Юсуф аль‑Кардави осудил взрыв башен‑близнецов, но в то же время вынес вполне однозначную фетву, оправдывающую действия террористов‑смертников против израильтян.

Как массовое явление, современный суицидальный исламский террор зародился в Ливане в 1980‑х годах. Жертвами террористов‑смертников из «Хизбаллы» и «Аль‑Джихада» в ту пору оказались главным образом военнослужащие США и Франции. Но по‑настоящему эта форма террора расцвела в Израиле в 1990‑х годах после подписания соглашения в Осло между правительством Израиля и ООП.

В конце прошлого и в начале этого века самоубийство превратилось в самый «престижный» вид палестинского террора. Взрывы «мыслящих бомб» в автобусах и кафе уносили десятки жизней в месяц. Согласно опросам палестинских социологов, 80% палестинских школьников мечтали в те годы о карьере «шахида».

Суицидный террор уверенно зашагал по планете: атака на США 11 сентября 2001 года, теракт на Дубровке («Норд‑Ост») в 2002‑м и последовавшая затем череда самоубийственных терактов в Москве, Париже, Брюсселе, десятках стран Африки и Азии, продолжающаяся по сей день.

Заявления о недопустимости религиозно мотивированного самоубийства вызывают потребность осмысления и суицидного иудейского мученичества, широко распространенного в Средние века, и сравнения его с современным самоубийственным террором.

Действительно, если взять, например, средневековые погромы времен Крестовых походов, то мы увидим, что они повсеместно сопровождались демонстративными массовыми самоубийствами. Евреи не только гибли от рук врагов, но и предупреждали свою мучительную гибель (или насильственное обращение в христианство) убийством себя и своих близких.

Суицидное мученичество, пусть и в меньших масштабах, отмечалось и в древности.

Как бы то ни было, в какой‑то момент самоубийство стало таким же постоянным спутником еврейского сопротивления насилию, каким в наше время взрывы террористов‑смертников сопутствуют исламскому джихаду. И эти явления заслуживают того, чтобы их сопоставили.

Иудаизм запрещает самоубийство. Слова Торы: «Особенно же кровь вашей жизни Я взыщу» (Берешит, 9:5) однозначно трактуются как запрет на самоубийство, а в Мишне сказано: «Пусть тебя не уговаривает искуситель, что могила станет твоим убежищем. Ибо не по своей воле ты создан, и не по своей воле ты родился, и не по своей воле ты живешь, и не по своей воле ты умираешь, и не по своей воле предстоит тебе дать отчет перед Царем царей, Святым, да будет Он благословен» (Пиркей Авот, 4:30). Грех суицида, в некоторых аспектах, считается даже более тяжким, чем убийство, поскольку посягает на концепцию воздаяния Свыше и самое провидение Творца. Самоубийц не хоронили на еврейском кладбище, если речь не шла о душевнобольном человеке или о том, кто раскаялся в своих намерениях, но уже не мог предотвратить губительные последствия своего решения.

Любавичский Ребе Менахем‑Мендл Шнеерсон в письме от 10 нисана 5721 года (27 марта 1961) пишет: «…Тот, кто кончает жизнь самоубийством, теряет долю в Грядущем мире — а такие последствия влекут за собой лишь немногие прегрешения. Но тут есть еще одно дополнительное соображение. От Всевышнего скрыться невозможно, и как написано: “Поднимусь ли на небо — Ты там. Слягу ли в могилу — и там Ты” (Теилим, 139:8). Поэтому тот, кто кончает с собой в надежде избежать страданий, фактически лишь прибавляет себе мучений, поскольку дополнительно к необходимости испытать все то, чего он надеялся избежать, он также должен будет страдать и от самих последствий этой попытки избавиться от необходимости исполнения своего долга, своих обязанностей и т. д.».

И тем не менее с точки зрения иудаизма существуют обстоятельства, в которых самоубийство оправдано, когда оно рассматривается как род борьбы, сопротивления, а не капитуляции. И это, прежде всего, ситуация, в которой смерть призвана предупредить отречение от веры. Иудаизм признает это как ситуацию, в которой самоубийство является не преступлением, а «актом свободы».

Как это следует понимать? Почему самоубийство категорически запрещено в случае мучительной естественной смерти (эвтаназия), но не в случае угрозы мучительной насильственной смерти?

По‑видимому, потому, что в такой ситуации само­убийство — это своеобразная форма сопротивления, действие, в результате которого враг лишается своего права победителя, своей власти издеваться и казнить.

Как бы то ни было, самоубийство признается иудаизмом вполне оправданным, когда оно предупреждает жестокую физическую расправу над человеком со стороны его врага или предотвращает духовную гибель, что рассматривается как еще более пагубное явление, чем мучительная смерть. При таких обстоятельствах — но только при таких! — самоубийство не бегство от проблемы, а одно из адекватных решений. Это продолжение борьбы, ибо это лишение врага вожделенной для него радости убийства или торжества идолопоклонства.

Между тем, если мы обратимся к самоубийствам, практикуемым современными исламистами, то обнаружим совершенно иную картину. Если в еврейской традиции самоубийство сопутствует образу невинной жертвы, то в исламе — убийцы‑погромщика.

Слово «шахид» вроде бы тоже означает «жертвующий собой во имя веры», однако подразумевается, что это жертвующий собой воин, который гибнет, истреб­ляя «неверных». В настоящее время понятие «шахид» заметно расширилось, формально в наше время «шахидом» может быть объявлен даже мусульманин, погибший от несчастного случая, однако исходно под этим словом подразумевается все же воин. Иными словами, гибель приобретает сакральное значение лишь при исполнении боевого задания по выкорчевыванию неверных. Восхваляя борющихся с неверными воинов — «шахидов», ислам очень мало ценит мирных мучеников за веру.

Похвально отдавать свою жизнь на войне, истребляя неверных, но умирать за свою веру, когда сам ты безоружен и никого убить не в состоянии, глупо, по меньшей мере «неблагоразумно». В ситуации принуждения ислам, в отличие от иудаизма, полностью оправдывает отречение от веры, именуя это словом «такия» — то есть «благоразумие».

Именно исходя из такой «военной» трактовки мученичества, зародилась практика суицидного террора, то есть добровольного прыжка в пучину несомой им смерти.

Разумеется, «умная исламская бомба», способная доставить себя к месту преступления на двух человеческих ногах, имеет преимущества перед «глупым» зарядом со взрывчаткой. И все же не все так однозначно: ведь, сохранив жизнь, террорист может изготовить сотни таких чемоданов. Ясно, что к самоубийству исламского террориста толкают не столько прагматические, сколько религиозные соображения, включающие веру в приобретение в вечное пользование гарема из 72 девственниц…

Основательно сдобренная сексом и смертью, религиозность сближает исламских джихадистов с постхристианскими сатанистами, но никак не с еврейскими мучениками Средневековья, стремившимися не допустить поругания Имени Всевышнего.