«Эти заповеди, которые я передаю вам сегодня,

не выше вашего разумения и не далеки от вас.

Они очень близки к вам, они в ваших устах

и в вашем сердце, и вы должны исполнять их!»

Дварим, недельная глава «Ницавим»

Ребе Ханох из Александрова передавал от имени ребе Бунема из Пшисхи: «Каждый, кто в первый раз едет к хасидскому ребе за благословением и мудростью, должен знать историю, случившуюся с реб Айзиком Йекельшем, который построил Айзик‑шул, огромную синагогу в центре Казимежа — еврейского квартала Кракова».

Жил реб Айзик трудно и бедно. Картошка не всегда бывала на столе, не говоря уже про яйца или мясо. Кусок черного хлеба с солью да половинка луковицы, а на закуску спитой чай без сахара — вот вам завтрак, вот обед и вот ужин. На пупе вертелся реб Айзик, вьюном вился, чтобы в субботу и праздники жена могла попотчевать детей куглом, рыбой и медовым пряником.

Часто, слишком часто приходилось им отправляться спать голодными. Реб Айзик усаживался на краешек большой кровати, где рядком под старым лоскутным одеялом лежали его сокровища, и, пытаясь отвлечь их внимание от урчащих животиков, рассказывал удивительные истории из мидрашей.

— Папа, — уже засыпая, просила младшая дочка, — пожалуйста, папа, дай корочку!

Он отдал бы ей свое сердце, отдал бы всю свою жизнь без остатка, но разве этим успокоишь голодных деток?

Не раз и не два во время молитвы заливался реб Айзик горькими слезами и просил доброго Бога избавить несчастных малюток от мук голода, а его от угрызений совести. И хоть они с женой бились изо всех сил, пытаясь вывернуться из тесных объятий нужды, он все равно чувствовал себя виноватым перед детьми. Виноватым за то, что не сумел дать им самые простые радости жизни. А впереди маячила беспросветная тьма: тяжелая работа, нищета, редкие праздники и снова нищета и работа.

Вы думаете, реб Айзик был исключением? Вовсе нет, он‑то и представлял собой правило, жесткое правило поголовной бедности, царившей в Казимеже. Если что и выделяло молитвы реб Айзика из молитв других евреев, живущих в Кракове, то это твердая уверенность в справедливости Божественного провидения.

— Вот увидишь, — несгибаемо повторял он горестно вздыхающей жене. — Все наладится, Всевышний не оставит Своих детей и обязательно услышит наши молитвы.

— Ох, — снова вздыхала жена, — ох, поскорей бы!

Однажды приснился реб Айзику странный сон. Настолько отчетливый и ясный, что, проснувшись, он точно помнил все детали. Во сне стоял реб Айзик перед мостом через широкую реку. Мост был украшен статуями, при виде которых ему сразу захотелось плюнуть от отвращения. Но сделать это было невозможно, ведь на мосту стояли вооруженные гвардейцы, а сам мост вел к королевскому дворцу.

Блестела река, сияли бронзовые кирасы гвардейцев, ветер трепал королевские штандарты, и реб Айзик не понимал, как и для чего он оказался в Праге. То, что перед ним была Прага, он знал абсолютно точно, во сне, разумеется, ведь в реальной жизни реб Айзик никогда не покидал Казимежа и понятия не имел, как выглядит Карлов мост. О! Вот еще одна подробность: про существование такого моста он сроду не слыхивал, а уж про то, что его называют Карловым, не имел ни малейшего понятия.

На горе громоздился королевский дворец, увенчанный башнями с горящими на солнце золотыми крестами. Реб Айзик почувствовал, как во рту стала накапливаться горькая слюна. Он уже открыл рот, чтобы избавится от горечи, как вдруг услышал голос. И говорил этот голос удивительные вещи, от которых во рту у реб Айзика моментально пересохло.

— Под опорой этого моста зарыт сундук с огромными сокровищами. Выкопай сундук — и сокровища твои.

Реб Айзик тут же поверил голосу. Во сне он даже попытался отыскать спуск к опоре на берегу реки, чтобы самому поглядеть на то место, где зарыт сундук. Он вернулся к началу моста, начал спускаться по глинистому, мягко пружинящему под ногами склону и… проснулся.

«Ерунда, — думал он, растирая грудь. — Снится всякая чушь. Испытывает меня Всевышний, проверяет на алчность, соблазнюсь или нет.

Из Кракова в Прагу путь неблизкий. И место в почтовой карете стоит немалых денег. Можно, разумеется, и пешком. Но грязь, лихой люд на дорогах и прочие опасности… А с другой стороны, откуда взять денег? Одолжить под сокровища? О Боже, какие глупости».

Реб Айзик омыл руки, выпил воды и снова уселся на кровать. За окном было темно, темно по‑ночному. До рассвета еще долго. Но спать он уже не мог.

«Все‑таки придется идти пешком. Тогда вся эта затея обойдется не так дорого. Даже если под мостом ничего не окажется, потеряю только силы и время. Но не деньги. Впрочем, разве можно потерять то, чего у тебя нет?»

Разумеется, реб Айзик даже не думал собираться в Прагу. Так, прикинул, что к чему, не более того. Он вовсе не походил на легковерного дурачка. Умудренный жизнью мужчина, отец семейства, прилежный прихожанин. Так он вам и побежит за тридевять земель из‑за какого‑то сна! Он постарался выгнать из головы глупые мысли и весь следующий день с удвоенной энергией носился по делам.

Сон повторился. Ветер теребил плюмажи на шлемах гвардейцев, масляно блестела Влтава, и от нее несло промозглой сыростью.

«Влтава, — удивился реб Айзик. — Надо же, какое название реке придумали. И откуда я его знаю?»

— Собирайся в дорогу, Айзик, — раздался голос. — Молитвы твои услышаны, так не медли и не откладывай.

— А где зарыт сундук? — спросил реб Айзик и, не дожидаясь ответа, двинулся к берегу реки. Он был уверен, что там, внизу, ему все покажут, и уже начал, хватаясь руками за траву и кусты, спускаться к устою моста, туда, где призывно желтела узкая полоска берега, как вдруг… проснулся.

Теперь сон уже не казался ерундой. Слишком ярким и подробным было видение, но главное заключалось в том, что оно повторилось.

«Если завтра я увижу его снова, — решил реб Айзик, — придется идти».

Сон вернулся и в третий раз, а через два дня реб Айзик уже топал по дороге, направляясь прямиком в Прагу. Путешествие заняло больше недели, ходок из реб Айзика был никудышный, ведь в каждом деле важны привычка и умение.

Отыскав самый дешевый постоялый двор в Праге, немного перекусив и посидев полчаса с разутыми ногами, реб Айзик выяснил, где находится Карлов мост, и двинулся в его сторону. Подойдя к мосту, он замер в полнейшем изумлении. Нет, дело было вовсе не в архитектурных красотах, а в том невозможном и потому потрясающем воображение факте, что настоящий мост ничем не отличался от увиденного во сне. Точно так же блестела река, сияли бронзовые кирасы гвардейцев, ветер трепал королевские штандарты. Королевский дворец на горе, собор и горячее золото крестов были ему знакомы во всех подробностях.

Придя в себя, реб Айзик решительно пошел к берегу реки. Сомнений быть не могло: он на правильном пути. Однако, к своему величайшему удивлению, вместо глинистого, покрытого редкой травой и кустарником склона и полоски песчаного берега, он увидел мощенную каменными плитами набережную.

Спустившись вниз по лестнице с широкими ступенями из полированного гранита и подойдя к опоре моста, реб Айзик долго пытался понять, где же здесь можно рыть. Все обозримое пространство под опорой было аккуратно замощено. Чтобы выворотить хотя бы одну плиту, требовалось приложить немалые усилия, а шум при этом, несомненно, донесся бы до слуха гвардейцев. Но ведь голос был и совершенно недвусмысленно приказал рыть под мостом!

Реб Айзик в недоумении провел несколько часов. Ходил по набережной, прислушиваясь к звуку шагов, рассчитывая на то, что одна из плит может прикрывать пустоту, и тогда достаточно ее слегка поддеть… Но все плиты звучали совершенно одинаково.

Обессиленный и обескураженный, он поднялся наверх и отправился на постоялый двор.

«Может быть, — надеялся реб Айзик, — может быть, во сне я снова услышу голос, и тот подскажет, как вести себя дальше».

Спал он крепко и без снов, а на следующий день после молитвы сразу пошел к мосту.

«Надо быть рядом, — думал он, — и тогда, возможно, все прояснится само собой».

Прошел день, за ним другой и третий, но ничего не происходило. Хочешь не хочешь, нужно было возвращаться в Краков. И чем больше реб Айзик вспоминал всю эту длинную дорогу, по которой он шел сюда с таким воодушевлением и надеждой, и представлял, как он будет тащиться по ней обратно — бесславно, с поджатым хвостом, тем горше и обиднее становилось на душе. Да, злое начало поймало его в свои сети. Но до чего ловко провернуло оно это дельце, как хитро задурило ему голову!

На четвертый день он расплатился с хозяином постоялого двора, собрал свои нехитрые пожитки и двинулся в Краков. Ноги его больше не будет в Праге! Ищите других дурачков! Ох, что скажет жена, с каким укором посмотрит на недотепу‑мужа. И поделом, по заслугам посмотрит. Ведь нечего ему сказать, нечем объяснить свой поступок. Эх‑ма, где были его глаза, его голова и хваленая смекалка!

На выходе из городских ворот что‑то толкнуло реб Айзика под самое сердце, он резко повернулся и, решив в последний раз взглянуть на Карлов мост, поспешил к реке.

Офицер гвардейцев давно обратил внимание на еврея с печальным лицом, целыми днями бессмысленно бродившего перед мостом. Походи он хоть немного на шпиона, офицер, не задумываясь, арестовал бы бродягу и допросил с пристрастием. Но вид у еврея был такой обескураженный и несчастный, настолько он был погружен в собственные думы, что офицер записал его в сумасшедшие.

Скучна караульная служба, медленно тянется день, и малейшее развлечение — радость для солдата. На сей раз сумасшедший подошел совсем близко, и офицер, не сдержавшись, окликнул его:

— Эй ты, поди‑ка сюда.

Еврей немедленно повиновался. Это понравилось офицеру, и он спросил уже благодушным тоном:

— Вот я наблюдаю за тобой уже третий день и все в толк не могу взять, чего ты тут крутишься без всякого дела?

— Я и сам не пойму, — горестно воскликнул еврей. — Бес попутал.

— Бес! — рассмеялся офицер. — Да ведь он же ваш брат, такой же черный и рогатый. Неужто он своих подставляет?

Еврей не ответил, а только вздохнул тяжело. Но офицеру хотелось покуражиться, и он потребовал:

— А ну, выкладывай, как тебя попутали. И поживей, не то велю заковать в цепи и бросить за решетку как подозрительную личность.

Деваться некуда, и реб Айзик рассказал, как было дело. Офицер разразился громовым хохотом:

— Видал я в своей жизни простаков, но такого остолопа вижу в первый раз. Кто же из‑за сна неделю пешком топает?!

— Я же уже сказал, что сам не пойму, — ответил реб Айзик.

— А еще говорят, будто евреи умный народ! Врут, все врут. Вот посмотри на меня. Уж в который раз я вижу сон, будто в Кракове, под печкой у еврейчика по имени Айзик, запрятан сундук с сокровищами. И что, по‑твоему, я должен делать? Тащиться в Краков и разыскивать клад? Да у вас каждого второго зовут Айзиком! Сколько же печей мне придется переломать? Ха‑ха‑ха! Запомни, сны — пустое, снам нельзя верить.

— Вы совершенно правы, господин офицер, — ответил реб Айзик. Ему стало ясно, для чего он попал в Прагу и зачем три дня расхаживал перед мостом. — Благодарю вас за урок. Я запомню его на всю жизнь. Разрешите возвращаться домой?

— Иди, иди дурачок, — благосклонно позволил офицер.

Вернувшись в Казимеж, реб Айзик первым делом все рассказал жене. Затем они вдвоем аккуратно разобрали печку и начали рыть яму. Спустя несколько минут лопаты ударили во что‑то твердое. Сундук оказался таким огромным, что им не удалось извлечь его из ямы, а пришлось вытащить содержимое и оставить сундук на месте.

И разбогател этот человек безмерно, необычайно, став одним из самых зажиточных людей в Кракове. О том, как и на что тратил реб Айзик посланное с Небес богатство, пойдет речь в другой раз, но на малую часть найденных сокровищ он построил огромную синагогу, названную в его честь «Айзик‑шул».

Каждый, кто в первый раз направляется к праведнику, — завершал рассказ ребе из Александрова, — должен понимать, что ответы на свои проблемы нужно искать не у цадика, а в собственной душе. Цадик лишь может указать, где именно нужно рыть, и, вернувшись домой, еврей обязан заняться раскопками и поисками. И обещает ребе Бунем, что каждый, кто станет искать, обязательно найдет, ведь духовные сокровища «очень близки к вам, они в ваших устах и в вашем сердце».