Ребе Цви, по прозвищу Мешурес («служка»), из Риминова рассказывал:

— Однажды мой святой наставник, ребе Менахем‑Мендл из Риминова, вел молитвы о прощении — слихойс Покаянные мольбы о прощении, которые начинают читать перед Рош а‑Шана и во многих общинах продолжают до Йом Кипура.  — в канун Рош а‑Шоне. Дойдя до слов «вспомни завет», он вдруг замолчал. Молчание длилось довольно долго. Хасиды терпеливо ждали: они были уверены, что ребе перебирает в голове сокровенные имена Всевышнего или стучится в небесные чертоги, требуя снисхождения для евреев.

В синагоге молились три праведника: ребе Нафтали из Ропшиц, ребе Яков из Перемышлян и ребе Цви‑Элимелех из Дынова, читающие дела человеческие, точно раскрытую книгу. Они увидели, что ребе Менахем‑Мендл занят совсем иным делом. Он перебирал одного за другим всех находившихся в синагоге и вкладывал в сердце каждого силу раскаяния.

* * *

Как‑то раз один из приближенных учеников ребе Цви из Риминова не явился на слихойс в канун Рош а‑Шана. Ребе попросил срочно отыскать ученика и привести в синагогу. Когда он, с заспанным, красным от конфуза лицом, предстал перед глазами ребе, тот сказал ему:

— Помнишь, что сделал мой наставник с сердцами хасидов перед Рош а‑Шоне? В тот день я стоял рядом с ним и кое‑чему научился. Теперь ты понимаешь, как много потерял, проспав сегодняшние слихойс?

* * *

Рассказывал праведник ребе Довид‑Мойше из Черткова:

— Однажды мой дедушка, ребе Шолом из Погребищ, гостил на осенние праздники у своего тестя, святого ребе Нохума из Чернобыля. Тот всегда с огромным воодушевлением сам вел дневную молитву в канун Рош а‑Шоне. Еще бы, ведь это последняя молитва уходящего года, подводящая итог тому, что было, и отворяющая врата тому, что лишь предстоит.

Ребе Шолом принялся настраивать сердце и разум на служение и вдруг понял, что отупел. Сердце стало каменным и непослушным, а силы разума куда‑то исчезли. Впору было разрыдаться от отчаяния: в такой важный момент он утратил возможность приблизиться к небесным вратам. Как ни пытался ребе Шолом пробить каменную толщу духовной глухоты — ничего не получалось. Тогда он решил молиться как самый простой еврей: просто произносить слова, сосредотачиваясь на их смысле.

«Мне казалось, — вспоминал он, — будто к моей нижней челюсти привязали тяжелый камень. Каждый звук давался с трудом, и к концу молитвы у меня возникло ощущение, будто мой язык распух и едва помещается во рту.

Горечь наполнила сердце. Годы духовного труда пошли насмарку! Я спрашивал себя: за какие грехи Всевышний сбросил меня вниз? Сумею ли я снова взобраться на прежний уровень?

Когда ребе Нохум подошел ко мне, я весь сжался. Несомненно, праведник увидел мое падение и сейчас…

О том, что будет дальше, я боялся даже думать, зажмурил глаза, склонил голову и приготовился принять свой приговор. Ведь если человека наказывают с Небес, то и на земле его участь выходит незавидной.

Ребе Нохум ласково положил руку на мое плечо и сказал:

— Сынок, какой переполох произвела твоя сегодняшняя молитва на Небесах. Благодаря ей сумели возвыситься тысячи падших душ!»

* * *

В маленьком местечке неподалеку от Перемышлян жил богатый еврей по имени Мотке. Начинал он обыкновенным балагулой, возчиком, сам таскал мешки с зерном на мельнице или нагружал телегу дровами. Брался за любой извоз, не гнушаясь самой черной работы. Стать у него для этого была весьма подходящая, кряжистый, широкоплечий Мотке шутя закидывал на спину пятипудовый мешок с мукой. И голос ему Всевышний выделил истинно балагульский, что твоя иерихонская труба. Вожжами Мотке не пользовался, стоило ему рявкнуть — стой, постылая! — как бедная лошадка сразу замирала на месте.

Стоит ли говорить, что характером он обладал тоже балагульским: грубым, напористым и нахальным. Состояние Мотке сколотил довольно быстро и, перейдя от извоза к торговым операциям, к сорока пяти годам стал весьма состоятельным человеком. Где не мог взять нахрапом, там брал силой, где не хватало силы, шла в ход смазка. И катилась, катилась телега! Знатоки оценивали капитал Мотке в шестьдесят тысяч с гаком, и точные размеры этого гака определить никто не брался.

У каждого человека есть свое место в общине, один просит милостыню, другой ее подает, раввины читают проповеди, поруши Буквально: «отделившийся». Так называют людей, отличающихся большим религиозным рвением и посвящающим все время изучению Торы и молитве. учат Тору, меламеды учат детей, дети издеваются над меламедами, женщины в муках рожают и воспитывают потомство, мужчины в поте лица зарабатывают на пропитание, и все вместе служат одному еврейскому Богу. В этом служении Мотке интересовала исключительно внешняя сторона, связанная с почетом. Кого первым, после обязательных коэна, лейви и раввина, вызовут к Торе, на достойном ли месте сидит он, уважаемый человек, в синагоге, кто носит самое дорогое серебряное украшение на талесе.

Самым большим почетом после раввина пользовался хазан, ведущий молитву. На него устремлены глаза всех присутствующих, ему благодарно жмут руку после окончания молитвы. Худо‑бедно, молиться Мотке умел, но Творец не наделил его хорошим слухом и приятным голосом, поэтому в хазаны он никогда не рвался.

До определенного возраста Мотке принимал этот недостаток как данность, ну не все же евреи одинаковы, один умеет петь, другой не умеет, но по мере увеличения личного капитала его способность к самооценке ухудшалась с ужасающей скоростью. Нажав на старосту и подмазав там, где скрипело, Мотке стал иногда получать право вести молитву. Вел он ее точно так же, как в свое время управлял лошадьми: где шло не гладко, брал нахрапом.

Поначалу община роптала, один из почтенных стариков после первого выхода новоявленного хазана объявил, что ему показалось, будто он очутился на выгоне для скота.

— Вместо благозвучия и святости я слышал мычание, блеянье, рев и ржание!

Но Мотке не жалел смазки для тех, кто разрешал ему вести общинную молитву, и не скупился на грубые выпады в сторону тех, кто осмеливался выразить ему свое негодование. Человек такое существо, что потихоньку привыкает ко всему, так и прихожане смирились со стилем молитвы бывшего балагулы.

Как говорили наши мудрецы, благословенна их память: кто не идет вперед, тот движется назад. Молитвы в будние дни и в субботы Мотке стало не хватать, и вознамерилось, возмечталось ему провести самую торжественную и сложную службу всего года — Рош а‑Шана. О, на хазана в Дни трепета устремлено внимание всего местечка, он главная фигура многочасовой литургии, в набитой битком синагоге прислушиваются к каждому его слову. Большой почет, больше некуда!

Поначалу староста даже слушать его не хотел, но после щедрого промасливания несколько смягчился.

— Ну, если общество не станет возражать, — наконец выдавил он из себя, и Мотке взялся за дело. Самых ярых крикунов и заядлых спорщиков он просто купил, устроил в синагоге несколько торжественных субботних трапез, на которых водка лилась рекой, а селедки и кугла было не счесть.

Когда староста объявил, кто будет хазаном в Дни трепета, по синагоге прокатился гул возмущенных голосов. Однако крикуны тут же начали орать, доказывая, что Мотке ничем не хуже других, спорщики принялись спорить и подняли такой шум, что заглушили ропот недовольных.

Поняв, что сторонников Мотке переорать и переспорить не удастся, недовольные отправили послание с просьбой о помощи в соседние Перемышляны, к ребе Меиру. Тот выслушал посыльного и передал с ним следующее:

— Перед Днями трепета все хазаны округи приезжают ко мне получить благословение. Когда появится ваш Мотке, я им займусь.

Так и вышло. Ребе Меир разговаривал со всеми хазанами по очереди, находя для каждого особое благословение, напоследок пришел черед Мотке. Когда они остались наедине, ребе пригласил его сесть рядом с ним и принялся расспрашивать о делах.

Такое внимание праведника очень польстило Мотке и, не жалея слов, он принялся рассказывать о делах общины. Из его слов явственно следовало, что возле ребе Меира сидит опора и надежда местных евреев.

— Я слыхал о тебе, — сказал ребе Меир, выслушав гостя, и слова эти вознесли Мотке на вершину тщеславной радости. — Значит, ты решил в этом году вести молитву на Дни трепета?

— Да, ребе, — подтвердил Мотке. Он все еще не верил, что вот так накоротке беседует с великим праведником‑чудотворцем.

«Эх, — думал он, — поглядели бы на меня сейчас никчемные болтуны из нашей синагоги. Голос мой им не нравится! А вот сам ребе Меир из Перемышлян так не считает, иначе бы он не стал запросто со мной беседовать».

— Поскольку ты это делаешь в первый раз, — продолжил ребе Меир, — я обязан тебе кое‑что раскрыть.

Мотке даже крякнул от удовольствия и во все уши приготовился слушать тайну, которую собрался поведать ему чудотворец.

— Молитвы делятся на три вида, — произнес ребе Меир. — Как ты знаешь, Моисей, наш учитель, немного заикался. Поэтому молитва человека праведного, но обделенного даром благозвучия, именуется молитвой Моисея.

Царь Давид, псалмопевец, обладал этими способностями в полной мере, поэтому молитва человека менее праведного, но умеющего красиво петь, пробуждающего чувства силой своего голоса, именуется молитвой Давида.

Когда общину перед Всевышним представляет бедняк, он просит Бога спасти его, сердце его разбито, душа трепещет, и такая молитва именуется молитвой бедняка.

Давай рассудим, какую из трех молитв можешь выбрать ты?

Мотке недоуменно пожал плечами, вопрос ребе захватил его врасплох. Он пребывал на вершине блаженных мыслей о том, как он будет рассказывать этим болванам из синагоги о своей дружеской беседе с праведником, во время которой тот открыл ему, и только ему из всех хазанов округи удивительные тайны.

— Я не знаю, — произнес он после долгой паузы. — Может быть, ребе объяснит?

— Конечно, — мягко сказал ребе Меир. — Насколько мне известно, ты не можешь претендовать на звание праведника?

— Да, — согласился Мотке. — Не могу.

— Значит, первый вид молитвы тебе не подходит. Слухом и голосом ты тоже не наделен?

— Наделен, но не очень, — снова согласился Мотке.

— То есть второй вид молитвы тоже отпадает. К счастью, бедняком тебя назвать никак не возможно.

— Невозможно, — гордо произнес Мотке.

— То есть и эта не годится. Получается, для того чтобы ты стал достоин одного из видов молитвы, я должен просить за тебя перед Всевышним. Хорошо, сейчас я это сделаю, и ты станешь хазаном на Дни трепета.

«Ребе Меир‑чудотворец будет за меня молиться!» — с восторгом подумал Мотке.

— О чем же мне просить Всевышнего? — между тем продолжал ребе. — За одну ночь ты не станешь праведником, это исключено. Голос и слух в таком возрасте у тебя тоже не прорежутся. Значит, — заключил ребе Меир, — я буду молиться о том, чтобы ты немедленно разорился и смог достойно представить общину молитвой бедняка.

— Ребе, ребе, — вскричал Мотке, — остановитесь, ребе! Я передумал, я не буду хазаном на Дни трепета.

Сборник рассказов «Голос в тишине» можно приобрести на сайте издательства «Книжники» в Израиле, России и других странах