Это эссе было уже подготовлено к публикации, когда пришло известие о смерти русского писателя Андрея Георгиевича Битова (27 мая 1937 — 3 декабря 2018). Битов принадлежал к тем, кого принято называть филосемитами. Его роман «Пушкинский дом» — одно из самых филосемитских произведений русской литературы. И не только потому, что герой любит (хотя и безответно) еврейку, защищает еврея и стреляется с антисемитом. Еврей, а равным образом и аристократ — ключевые метафоры в том понимании истории, которое Битов сформулировал для себя и для своих читателей в эпоху застоя.

Издательство «Книжники» предполагает выпустить в 2019 году книгу Аркадия Ковельмана «Вошедшие в Пардес. Парадоксы иудейской, христианской и светской культуры». Пардес — небесный чертог или тайное учение. Мудрецы Талмуда, вошедшие в Пардес, умирают или сходят с ума, не сумев отличить иллюзию от истины. Та же участь грозит интеллектуалам в матрице новоевропейской культуры. Они встречают там библейские и языческие понятия: «учение и исполнение», «слово и дело», «гармония и дисгармония», «миф и логос», «вознесение», «связывание» и «всесожжение». Книга представляет собой попытку проследить судьбу этих понятий от Гераклита и Библии до кино и поэзии, филологии и философии наших дней. Предлагаем вниманию читателя предисловие к книге в журнальном варианте.

Рассказ о четырех, вошедших в Пардес, мы находим в трактате Вавилонского Талмуда «Хагига» (14б).

Четверо вошли в Пардес. И вот их имена: Бен‑Азай и Бен‑Зома, Ахер и рабби Акива. Сказал рабби Акива: «Когда вы ступите на плиты из чистого мрамора, не вздумайте воскликнуть: “Вода! Вода!”, ибо сказано: “…изрекающий ложь не устоит пред глазами Моими” (Пс., 101:7)». Бен‑Азай заглянул — и умер. О нем Писание говорит: «Тяжела в глазах Г‑спода смерть праведников Его» (Пс., 116:15). Бен‑Зома заглянул — и повредился рассудком. И о нем Писание говорит: «Нашел ты мед — ешь по потребности своей, не то пресытишься им и изблюешь его» (Притч., 25:16). Ахер стал рубить насаждения. А рабби Акива вышел с миром.

«Пардес» — персидское слово. В Авесте это — огороженное место, сад, парк. В эллинском произношении — Парадейсос. Так назван Райский сад в Септуагинте, греческом переводе Библии. Но мудрецы Талмуда имели в виду совсем другое — небесное святилище, куда возносятся те, кто обладает тайным учением Маасе Меркава (Деяние Колесницы). И в этом же смысле (талмудическом, а не библейском) мы встречаем слово «Парадейсос» во Втором послании Павла к Коринфянам (2 Кор., 12:4).

Не полезно хвалиться мне, ибо я приду к видениям и откровениям Г‑СПОДНИМ. Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет (в теле ли — не знаю, вне ли тела — не знаю: Б‑г знает) восхищен был до третьего неба, что он был восхищен в Парадейсос и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать. Таким человеком могу хвалиться; собою же не похвалюсь, разве только немощами моими. Впрочем, если захочу хвалиться, не буду неразумен, потому что скажу истину; но я удерживаюсь, чтобы кто не подумал о мне более, нежели сколько во мне видит или слышит от меня. И чтобы я не превозносился чрезвычайностью откровений, дано мне жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня, чтобы я не превозносился. Трижды молил я Г‑СПОДА о том, чтобы удалил его от меня, но Г‑СПОДЬ сказал мне: «Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи». И потому я гораздо охотнее буду хвалиться своими немощами, чтобы обитала во мне сила Христова. Посему я благодушествую в немощах, в обидах, в нуждах, в гонениях, в притеснениях за Христа, ибо, когда я немощен, тогда силен (2 Кор., 12:1–10).

Павел повествует здесь о самом себе. Вошедший в Пардес слышит неизреченные слова, но пребывает в немощах, а когда пребывает в немощах, тогда силен. Между немощами и вхождением в Пардес — таинственная связь. Недаром Бен‑Азай заглянул — и умер, а Бен‑Зома повредился рассудком. Эту связь между силой и слабостью, озарением и падением мы находим в «Ecce homo», книге Ницше о Ницше. Свою уникальность философ выводит из «двойственного происхождения» от сильной матери и слабого отца, «как бы от самой высшей и от самой низшей ступени на лестнице жизни». Спускаясь по «лестнице жизни», философ достигает низшей точки в Наумбурге в 1879 году. Из болезни он начинает выходить следующей зимой в Генуе, где пишет книгу «Странник и его тень». «Совершенная ясность, прозрачность, даже чрезмерность духа, отразившиеся в названном произведении, уживались во мне не только с самой глубокой физиологической слабостью (Schwäche), но и с эксцессом чувства боли». «Слабость», «немощи» (Schwachen в немецком переводе Лютера) мы обнаруживаем в том самом отрывке из Второго послания Павла к Коринфянам, который приведен выше. Жало в плоть, эксцесс чувства боли терзают философа, как некогда терзали Павла, сочетаясь с силой и чрезмерностью духа. Ничего удивительного. Как пишет о Ницше К. А. Свасьян, «…в Павле за девятнадцать столетий до Ницше предвосхищено (и преодолено) едва ли не все ницшеанство в наиболее рискованных пунктах вольнодумства и бунта…»

По мнению Генри Фишеля, четверо вступили в Сад Эпикура, как звалась философская школа эпикурейцев, и стали эпикурейцами, «философами сада». Возможно, и в самом деле Пардес пришел в Талмуд из греческой философии, необязательно эпикурейской. Даже если гипотеза Фишеля неверна, она работает как метафора. В рассказе о вошедших в Пардес предвосхищена судьба многих мыслителей.

Входящие в Пардес должны следовать правилам, которые не они придумали. Главное из них сформулировано рабби Акивой: «Когда вы ступите на плиты из чистого мрамора, не вздумайте воскликнуть: “Вода! Вода!”, ибо сказано: “…изрекающий ложь не устоит пред глазами Моими” (Пс., 101:7)». А другое относится к Бен‑Зоме: «Нашел ты мед — ешь по потребности своей, не то пресытишься им и изблюешь его» (Притч., 25:16).

Запрет обжираться медом мы находим в романе Битова «Пушкинский дом». Его произносит Модест Платонович Одоевцев, великий лингвист, вернувшийся из сталинских лагерей: «Сейчас вы проходите Цветаеву и Пушкина, затем пройдете Лермонтова с еще кем‑нибудь, а потом наткнетесь на Тютчева и Фета: доращивать одного — до гения, другого — до великого <…> Это раздувание и доедание репутаций сойдет за прирост современной культуры. <…> По невежеству вы будете обжираться каждым следующим дозволенным понятием в отдельности — будто оно одно и существует — обжираться до отвращения, до рвоты, до стойкого забытья его. Чего нет и не будет, так это умного, не потребительского отношения к действительности».

Роман Битова был опубликован американским издательством «Ардис» в 1978 году, а написан на несколько лет раньше. Герой романа — Левушка Одоевцев, филолог из рода Рюриковичей. Антигерой — также филолог Митишатьев, олицетворение ressentiment, плебейской зависти и злопамятности (по определению Ницше). Он и антисемит, потому что евреи — наследственная аристократия. Аристократам по праву рождения принадлежат культура и главные тексты культуры, а филологи эти тексты присваивают и разрабатывают как руду в руднике. Битов собирался дать своему произведению подзаголовок «Филологический роман».

Пожирание книг советской интеллигенцией и пожирание меда Бен‑Зомой (который повредился рассудком) отсылает нас к видению Иезекииля:

И сказал мне: сын человеческий! съешь, что перед тобою, съешь этот свиток, и иди, говори дому Израилеву. Тогда я открыл уста мои, и Он дал мне съесть этот свиток; И сказал мне: «Сын человеческий! Напитай чрево твое и наполни (темале) внутренность твою этим свитком, который Я даю тебе»; и я съел, и было в устах моих сладко, как мед (Иез., 3:1–3).

В видении Иезекииля описан, хотя и не назван, Пардес — небесный чертог. В чертоге пророк созерцает четырех животных. «Подобие лиц их — лицо человека и лицо льва с правой стороны у всех их четырех; а с левой стороны лицо тельца у всех четырех и лицо орла у всех четырех» (Иез., 1:10). Животные именованы также херувимами (Иез., 10:1). Марк Липовецкий предположил, что херувимы были убийцами Венички в романе «Москва–Петушки». Того самого Венички, добавим мы, который купил два бутерброда, чтобы не сблевать. «Ты хотел сказать, Веничка: “чтобы не стошнило”?» — обращается к нему читатель. «Нет, что я сказал, то сказал. Первую дозу я не могу без закуски, потому что могу сблевать. А вот уж вторую и третью могу пить всухую, потому что стошнить, может, и стошнит, но уже ни за что не сблюю. И так вплоть до девятой. А там опять понадобится бутерброд». «Нашел ты мед — ешь по потребности своей, не то пресытишься им и изблюешь его» (Притч., 25:16).

Я не буду следовать за Липовецким в описании паралогий русского постмодерна (термин французского философа Ж.‑Ф. Лиотара, соединяющий парадокс с аналогией). Меня интересуют вертикальные токи, пронизывающие иудаизм, христианство и секулярную цивилизацию на протяжении столетий. Внутри этих переходящих друг в друга культур бесконечно сталкиваются миф и логос, надежда и отчаяние, жизнь и смерть. Перемены, конечно, происходят, и историк обязан их фиксировать, но вновь и вновь приходится повторять слова Экклезиаста: «Бывает нечто, о чем говорят: “Смотри, вот, это новое”; но это было уже в веках, бывших прежде нас» (Екк., 1:10).