Материал любезно предоставлен Tablet

В таких учебных заведениях, как Гарвард и Йель, сегодня учится меньше евреев, чем раньше. Но должно ли это нас тревожить?

Начиная с 2013 года сотрудники студенческой организации «Гилель» в Пенсильванском университете стали задаваться вопросом: что они делают не так? Год от года все меньше студентов посещало их службы в Великие праздники, пасхальные седеры и первый в учебном году шабат. «Мы подумали, что просто уперлись в преграду, преодолеть которую мы не в силах: 15 лет назад те, кому не хотелось посещать службы, все‑таки приходили, пусть даже из чувства вины, а теперь они не приходят», — сказал Майкл Юрэм, исполнительный директор местного центра «Гилель» и раввин кампуса. Но, изучив статистику состава студентов, Юрэм заключил, что есть и другая причина. «Объяснение это, по всей видимости, верное, но верно и другое: просто евреев в кампусе теперь на несколько сотен меньше, чем раньше», — отметил он.

По данным Штайнхардтского института социальных исследований, в 2010 году доля евреев в Пенсильванском университете составляла чуть меньше 20%. К 2016 году лишь 13% в кампусе называли себя иудеями по вероисповеданию: то есть число студентов‑евреев уменьшилось на 600 с лишним. (Если учесть студентов, которые считали себя евреями лишь по этническому происхождению или культуре, доля евреев в кампусе увеличится на 3%.) Причем Пенсильванский университет — далеко не единственный в Лиге плюща Лига плюща — изначально спортивное объединение восьми частных университетов и колледжей, расположенных на северо‑востоке США. Этим термином, как правило, обозначается совокупность этих учебных заведений, выделяемых из числа других по таким признакам, как высокое качество образования, элитарность и престиж. — Здесь и далее примеч. перев.
, где число евреев уменьшилось. Вот еще один пример: по данным Отдела университетских капелланов Йельского университета , в 2000–2010 годах примерно 20% первокурсников Йельского университета называли себя евреями. В 2010‑х годах эта цифра приблизилась к 16%. Что до Гарвардского университета, то последние три года — как сообщала студенческая газета «Гарвард кримзон», опираясь на собственный опрос, — примерно 10% первокурсников Гарварда причисляли себя к евреям. Среди тех, кто должен окончить Гарвард в 2020 году, таких всего 6%.

То, что уменьшение числа евреев в университетах привлекло внимание, — далеко не новость: в 1999 году The New York Times, сообщив, что процент евреев в Принстонском университете, в начале 1980‑х превышавший 18%, за предыдущее десятилетие упал до 10%, предостерегла: «Эти цифры четко соответствуют тенденции, характерной для всей страны: процент студентов высших учебных заведений, отождествляющих себя с евреями, два последних десятилетия неуклонно снижался».

Конечно, добыть точную статистику подобного рода крайне сложно, а вопрос, стоит ли вообще тревожиться из‑за этого спада, остается открытым: как‑никак евреев, по любым меркам, среди населения США — максимум 2%, а значит, их доля в кампусах Лиги плюща по‑прежнему очень велика. И все же в американском обществе поступление в университеты Лиги плюща издавна ассоциируется с очевидными приметами успеха в учебе и обществе. Так что цифры кое‑что значат. Большое число евреев среди студентов, главным образом в Лиге плюща, — предмет гордости еврейской общины, особенно если сфокусироваться на Гарварде, Йеле и Принстоне; эти цифры символизируют и высокий интеллектуальный уровень евреев и нечто, пожалуй, еще более важное — то, что евреев приняли в высшие слои американского общества.

Между тем в определенные исторические периоды спад числа евреев в университетах Лиги плюща говорил о том, что ради этого предпринимались некие меры. В 1925 году среди студентов Гарварда более 25% составляли евреи. Затем быстрый рост числа евреев в Америке наложился на активность нейтивистских движений Нейтивистское движение — в США первоначально борьба протестантов, чьи предки переселились в Новый Свет первыми, против последующих волн иммиграции, в которых значительную долю составляли католики. , и Гарвард установил критерии приема, из‑за которых в последующие 30 лет доля евреев среди студентов составляла всего 15%; сходные квоты негласно существовали в Йеле, Принстоне и повсеместно. Но с 1960‑х годов, после того как такие критерии перестали действовать, а систему приема студентов реформировали, евреям стало комфортно в кампусах Лиги плюща. Появилось множество заведений кошерного питания, предлагалось все больше курсов иудаики, финансировались исследования еврейской культуры и религии, строились общественные центры для студентов‑евреев. Администрация университетов разрешала освобождать студентов от экзаменов по субботам и уважительно относилась к религиозным праздникам. Сегодня президенты Гарвардского, Йельского и Пенсильванского университетов — евреи. В общем, евреи там не только присутствуют, но и весьма заметны.

И все же в некоторых еврейских кругах стали обсуждать спад числа евреев среди студентов. Те, кто помнит, что относительно недавно двери перед нами захлопывались, снижение числа евреев в таких учебных заведениях считают регрессом. «Я слышала, с какой тревогой говорили об этом спаде студенты, но чаще — их родители, или выпускники, или сотрудники “Слифки” Центр еврейской жизни имени Джозефа Слифки, Йельский университет (Slifka Center for Jewish Life at Yale).
, — говорит Мейталь Солтиэль, заместитель капеллана в Йельском университете. — От студентов об этом слышишь не так часто». Других заботит вопрос о том, считают ли студенты себя евреями. Как написал мне в электронном письме один известный нью‑йоркский раввин, выпускник Йеля: «Дело не только в том, что в эти университеты принимают меньше евреев. Дело еще и в том, что эти студенты не ощущают себя евреями, не мыслят, как евреи, не идентифицируют себя как евреи. Вот что крайне тревожно. А я вовсе не склонен бить тревогу». Раввина обеспокоило, что малочисленность евреев, зафиксированную газетой «Гарвард кримзон», объяснили тем, что в опросе варианты «еврей», «атеист» и «агностик» предлагались как взаимоисключающие, а это значит, что многие евреи поставили галочки возле разных вариантов, отражая свое отношение к вероисповеданию. Исследование 2016 года, проведенное Пенсильванским университетом, зафиксировало эту тенденцию: 13% студентов, отвечая на вопрос «Какого вы вероисповедания?», назвали себя евреями . На ответах на этот вопрос основывались подсчеты и в 2010 году, однако еще 3% назвали себя неверующими, но отнесли себя к евреям «во всем, кроме вероисповедания»; подобная аморфная идентичность, возможно, также указывает на рост числа людей с «мультирелигиозной идентичностью» и на подъем секуляризма. Третьи беспокоятся, что снижение числа евреев отражает не тенденции самоидентификации, а снижение культурного уровня; по их мнению, у школьников‑евреев утрачена жажда знаний, и потому они менее достойны стать студентами в Лиге плюща.

Есть, в конце концов, и чисто демографические факторы. Состав абитуриентов элитных учебных заведений стал шире и многообразнее, поступать стало не только больше американцев, но и граждан зарубежных стран. Возможно, дело не в том, что меньше евреев подают документы в заведения Лиги плюща, и не в том, что студенты реже идентифицируют себя как евреи, и даже не в том, что евреи якобы менее достойные кандидаты в студенты, — просто, как выразился раввин Юрэм из «Пенна», «теперь поступить в университет очень нелегко».

Впрочем, многие полагают, что рост конкуренции за места в университетах — не исчерпывающее объяснение. Уже несколько десятков лет бытует мнение, что одно или два последних поколения евреев, не обремененные иммигрантским менталитетом своих родителей, бабушек и дедушек, не так жаждут традиционных успехов в учебе, как поколения предыдущие. «Объяснение это настолько удобное, что кажется, будто его насаждают, но, думаю, оно верное», — говорит Андреас Ротенберг, окончивший Принстон в 2013 году. Он добавляет, что в Ньютоне (штат Массачусетс), где он вырос, среди родителей его друзей «преобладают врачи, юристы и ученые, а вот среди их детей — кинорежиссеры, комики или писатели. Пожалуй, только один из моих друзей сейчас учится на врача».

Я окончила Йель в 2014 году, и среди моих друзей определенно больше студентов‑медиков, чем начинающих кинорежиссеров. Но с версией Ротенберга я соглашусь. Меня назвали в честь моего деда, который в 16 лет, не зная ни слова по‑английски, приехал из Белоруссии в Бруклин, а спустя полтора года пошел учиться в Городской колледж Городской колледж Нью‑Йорка (город Нью‑Йорк) — старейшее в США бесплатное высшее учебное заведение, прозвано «Гарвардом для пролетариата». . Моя бабушка, родившаяся в 1912 году, помнит, как в детстве, когда ей не было и десяти лет, крахмалила блузку, чтобы сходить в библиотеку, считая, что ради этого следует принарядиться. Все мои друзья‑евреи могут рассказать что‑нибудь похожее из своей семейной истории — про тягу к образованию и трудолюбие. Мы выросли на рассказах про детей, которые самостоятельно выучились читать по‑английски, бежали в школу, отработав смену на фабрике, ценили образование выше всех сокровищ. Версию, что последующие поколения поизмельчали, трудно с ходу отбросить. В 1996 году Николас Леманн в статье в Slate, размышляя о студентах‑евреях своего времени, высказался без обиняков: «Что‑то утрачено: прежнее горячее и всеобщее усердие в учебе, сочетающееся со стремлением продвинуться в обществе, перестало быть характерной чертой этой группы людей». Леманну, как и другим, Лига плюща послужила предлогом для разговора об отборе по личным качествам и способностям, а заодно и о заурядности нынешних евреев.

Однако статья Леманна появилась в 1996 году, задолго до того, как эту, уже хорошо знакомую нам, озабоченность можно было бы увязать с тем, что число евреев среди новоиспеченных студентов в Лиге плюща уменьшилось. Сегодня эта версия с ее ностальгическим креном не учитывает одно поколение и отсылает нас к делам давно минувших дней — рассказам о годах Великой депрессии. Вдобавок то же самое можно рассказывать не только о евреях, но и в принципе о многих других иммигрантских группах в Америке; так, персонаж телесериала «Студия 30» Джек Донахи, ирландец‑католик, сетует: «Мы — нация иммигрантов. Первое поколение гнет спину на заводах. Следующее поколение поступает в университеты и выдает инновационные идеи. Третье поколение катается на сноуборде и берет уроки театральной импровизации». А что касается евреев, то уже несколько десятков лет назад — то есть задолго до того, как число евреев в Лиге плюща уменьшилось, — стали утверждать, что наша энергия пошла на убыль. Да, наверное, снижение числа еврев в Лиге плюща беспокоит нашу общину в основном из‑за проблемы трудовой этики, но дело далеко не только в этом. Вообще‑то многие евреи опасаются — пока что смутно, причем они вряд ли станут делиться этими опасениями вслух, — того, как эта тенденция скажется в дальнейшем на успехах и влиянии евреев в Америке. А попросту — что говорит статистически эта тенденция о весомости евреев в американском обществе?

Повторим еще раз: когда речь идет об уменьшении числа евреев, причина, как мы уже отметили, не только в евреях, но и в переменах в Лиге плюща. В Пенсильванском университете в те же годы, когда процент евреев среди студентов там снизился с 20% до 13%, процент белых студентов в целом — представителей категории, которая включает в себя большинство студентов‑евреев, — снизился с 64% до 44%. Разница колоссальная. И это реальность, а она ставит новые вопросы перед евреями: ведь в Лиге плюща они за несколько десятилетий превратились из гонимых чужаков в часть истеблишмента. Стремительность этих перемен означает, что наше самоощущение пока только адаптируется к нашему новому положению в обществе. С чем больше схожа тревога из‑за уменьшения числа евреев в университетах — с опасениями белой христианской элиты, страшащейся лишиться своей многовековой власти, или с опасениями других меньшинств, встревоженных последствиями нового всплеска дискриминации? Иногда евреи полагают, что наши опасения сродни и тем и другим.

Когда обсуждается эта тема, американцев азиатского происхождения часто характеризуют как «новых евреев», особенно если речь идет о таких ценностях, как успехи в сфере умственного труда и трудолюбие. В таком случае получается, что евреи — это «новые белые американцы‑протестанты англосаксонского происхождения», старая гвардия, выезжающая на прежних достижениях. И это изменение социального положения сказывается и на том, как изменилось отношение евреев к отбору по личным качествам. Недавно Джейкоб Шир написал в Tablet: если когда‑то, в 1960–1970‑х годах ХХ века, еврейские организации выступали против политики аффирмативных действий Аффирмативные действия — предоставление преимущественных прав при приеме на работу или на учебу лицам, которые принадлежат к исторически ущемленным в правах группам (женщинам, представителям расовых и этнических меньшинств), а также предотвращение дискриминации таких лиц в будущем. , утверждая, что она обесценивает личные качества и трудолюбие, то сегодня они склонны поддерживать «сбалансированную» политику приема; склонны, разумеется, потому, что высоко ценят многообразие в аудиториях, но, пожалуй, еще и по другой причине: сегодня такая политика аффирмативных действий способствует увеличению, а не снижению числа евреев в кампусах.

Напротив, американцы азиатского происхождения — новые жертвы неоднозначной политики приема в университеты — подали в суд на Гарвард, открыто начав борьбу против, как они полагают, неофициального квотирования, которое искусственно ограничивает их долю среди студентов. Если суд примет решение в их пользу, число студентов‑евреев, возможно, снизится еще больше. Те, кто опасается, что евреи утратили былую сноровку, сочтут: община, растерявшая тягу к самосовершенствованию, получила по заслугам. Что до тех евреев, которые страшатся, как бы еврейское влияние не пошло на убыль, они в этом схожи со старой американской элитой.

Итак, хотя с начала ХХ века в еврейской трудовой этике, возможно, и произошли изменения, они вряд ли потянули за собой текущие изменения числа студентов‑евреев в Лиге плюща. Причина в другом: место евреев в меняющемся американском обществе стремительно и резко эволюционировало. Мы уже не чужаки у дверей домов, куда нас не пускают — но и статус «своих», возможно, сохраним недолго. И тут встает другой вопрос: стоит ли из‑за этого тревожиться?

Большинство студентов, с которыми я беседовала в последнее время, заявили: «Тревожиться не стоит». Елена Хоффенберг (она окончила Гарвард в 2016 году) сказала, что сетования из‑за снижения числа евреев в Гарварде слышала, но не от студентов. «В студенческие годы я определенно слышала, с какой тревогой говорят о том, что студентов‑евреев в университете стало меньше, но в основном от [представителей старших поколений] членов совета гарвардского “Гилеля”, а иногда от сотрудников», — написала она в электронном письме, добавив, что была и другая причина для опасений — ощущение, что студенты‑евреи менее активно участвуют в еврейской жизни. Некоторые студенты сочли, что число ортодоксальных евреев среди студентов осталось довольно стабильным, а другие полагали, что все зависит скорее от случая. Осенью 2018 года на первый курс Йеля приняли примерно 15 студентов из ортодоксальных еврейских семей (некоторые из тех, кто планировал приступить к учебе, взяли паузу для поездки в Израиль). Студенты, опрошенные мной в Йеле, сочли, что такое беспокойство — не что иное, как ламентации поколения, сходящего со сцены.

То, что студенты способны столь беззаботно смотреть на положение евреев в Гарварде и университетах сходного уровня, демонстрирует масштаб перемен за последние 50 лет в истории американских евреев и Лиги плюща. Разумеется, сегодня в элитарных школах и университетах почти все занимаются усердно, что свидетельствует об установке на меритократию, которая и помогла евреям пробиться в эти заведения. Но традиционно в Лиге плюща никогда не старались отбирать студентов исключительно по их личным способностям — нет, то были питомники элиты. Когда в 1869 году Чарльз Элиот, известный своими высокими требованиями к успеваемости студентов, сделался президентом Гарварда, в инаугурационной речи он тем не менее заверил богачей, что им всегда найдется местечко, отметив: «Когда богатые невежественны и недостаточно хорошо воспитаны, это плохо для страны. Наследственное богатство вне культуры становится проклятием». А потому «полностью отказаться от присутствия тех, кто с младых ногтей наслаждался преимуществами, которое дает богатство в обыденной и социальной жизни, — значит нанести Колледжу такой же сильный удар, как если бы мы лишились сыновей бедноты». Этой логики придерживались без малого сто лет. «Политика аффирмативных действий» по отношению к выпускникам частных школ помогала осуществить эту задачу: в 1909 году более половины первокурсников, зачисленных в Гарвард, Йель и Принстон, провалили вступительные экзамены. Тем не менее считалось, что эти отпрыски лучших семейств влияют на уровень культуры в кампусах положительно; такая политика долго сохранялась и в ХХ веке.

Когда в 20‑х годах XX века университеты стали делать упор на знания, а это стало опасным для белой протестантской элиты англосаксонского происхождения, при отборе абитуриентов стали обращать больше внимания на «характер» и прочие свойства, которыми евреи, как считалось, не обладали. Джером Карабел в своей книге «Избранные: тайная история приема и дискриминации в Гарварде, Йеле и Принстоне» мастерски показал, что собеседования университетских выпускников с абитуриентами, вступительные эссе, рекомендательные письма — все это ввели, чтобы выявлять евреев среди абитуриентов и держать их число под контролем. Когда в 1960 году старшеклассник Стивен Гринблатт — будущий гарвардский профессор, знаменитый специалист по английской литературе, в 1964‑м он окончил Йель — собирался в Гарвард на собеседование, его отец не советовал ему ни хвалиться результатами тестов, ни акцентировать интеллектуальные достижения в областях, в которых разбираются лишь немногие. «Отец в основном опасался, не покажусь ли я там чересчур интеллектуальным, — вспоминал Гринблатт. — Он сказал: “Их заботит спорт и то, чтобы ты был таким, как все”. Так он намекал, что я не должен слишком походить на еврея».

Возможно, сегодня студенты‑евреи полагают, что мир негласных квот остался в далеком прошлом. Сегодня для умного мальчика или умной девочки из многих элитарных еврейских школ зачисление в один из лучших университетов — нечто желательное, но отнюдь не прорыв. «Конечно, когда меня приняли в колледж Лиги плюща, я невероятно обрадовался, но заодно облегченно вздохнул, — сказал один выпускник Гарвардского колледжа, учившийся в еврейской средней школе в Нью‑Йорке и пожелавший остаться анонимным из опасений, что его обвинят в элитизме Элитизм — убежденность в том, что управление всегда и повсюду должно быть прерогативой представителей элит. . — В Лигу плюща поступили, казалось, все, с кем я вместе шел по жизни, и это преподносилось как непременный жизненный этап для умненьких детей». С этим, отвечая на мои вопросы, согласились многие другие выпускники еврейских средних школ, зачисленные в заведения типа Гарварда, Йеля, Принстона, Колумбийского и Пенсильванского университетов: мол, приятно, что тебя приняли, но ощущения, что это прорыв для еврейской общины, не возникает. В основном студентов тревожило, что еврейская среда настоятельно требует от молодых, чтобы они поступили в университет.

«Это новый мир, и у евреев в нем другое место, не то что раньше, — говорит Пола Фасс, историк из Калифорнийского университета (Беркли), автор книги “Конец американского детства: история воспитания детей от фронтира до гиперопеки”. — Зацикленность евреев на Лиге плюща — плод исторического опыта, отошедшего в прошлое».

Когда еврейская община утвердилась в Америке как богатая, успешная, высокообразованная группа, Лига плюща стала уже не столько экзотическим символом, обозначающим, что вы достигли высокого статуса в американском обществе (каковым она была для иммигрантов в первом и втором поколениях), сколько полем сражения в политике идентичности. Иначе говоря, обострение конкуренции за места в Лиге плюща повлекло за собой уменьшение числа студентов‑евреев, но в то же самое время распахнуло двери этих университетов перед другими группами. Не стоит думать, будто от школьников‑евреев сегодня требуют поступить в лучшие университеты менее настойчиво, чем от их родителей когда‑то; но им стало труднее, чем их родителям, туда поступить.

Одни евреи, особенно выпускники элитных учебных заведений, опасаются, что уменьшение числа студентов‑евреев в этих заведениях окажет роковое влияние на будущее американского еврейства, но другие — например, Фасс — считают такие опасения безосновательными. «На самом деле в ХХ веке еврейские дети — поколение за поколением — добились успеха, хотя и не учились в университетах Лиги плюща, — говорит она. — У нас нет резонов для беспокойства». Собственно, беспокойство тут скорее несколько нелепо. «Если в Йельском колледже 15% — евреи, а в стране нас в целом 2%… тогда такие цифры меня не тревожат, — говорит Дэн Орен, автор книги “Вступление в клуб: евреи в Йеле”. — Кое‑кто, услышав про эти 15%, может подумать, что в Йеле несоразмерно много студентов‑евреев».

Но после того как мы были чужаками, наращивая свое влияние и могущество в обществе, как‑то неприятно слышать, что мы не просто преуспели, но и, по сути, уже часть старой элиты. Такая смена самоощущения дается трудно, особенно в то время, когда мы вновь чувствуем, что наше положение в американском обществе стало уязвимым. Как‑никак мы‑то знаем, что в такие институты мы пробивались с трудом, что нас туда принимать не желали, а нескольких десятилетий (особенно если учесть нейтивистские и антисемитские высказывания в сегодняшнем американском дискурсе) недостаточно, чтобы утвердиться в нашем новом статусе чувствующих себя комфортно «своих». Впрочем, дискуссии дискуссиями, а вместе с тем мы, евреи, пытаемся примирить порожденное чувством самосохранения недоверие к власти с фактом нашей власти и вопросом: «Как нам чувствовать себя в безопасности в мире, где отсутствие могущества и влияния испокон веку грозило нам катастрофой?» Некоторым страшно признать, что наше присутствие в таких институтах, как Лига плюща, — присутствие, упрочившее успехи евреев, — возможно, ослабевает, ведь в Америке лишь совсем недавно стало нестрашно быть евреем.

Подобно Фасс и другим комментаторам, я считаю, что эти опасения — не по адресу. У американской еврейской общины все будет в порядке, а в США, как мы все знаем, много и других превосходных университетов. Нет никаких причин делать Лигу плюща фетишем. Но когда я, блюдущая обряды еврейка, училась в Йеле, мне очень нравилось, что там крепкая еврейская община; если же евреев настолько поубавится, что нашего сообщества станет недостаточно для шабата или содержания кошерной кухни, у меня появится чувство утраты. В те годы, когда я училась в Йеле, там среди студентов, безусловно, имелось несколько сот активных евреев, а значит, был широкий выбор мест для молитвы, широкий спектр общественных и политических групп, и мы осязаемо влияли на жизнь кампуса. К примеру, десятки неевреев приходили на ужины в шабат и на праздники йельского «Гилеля». В кампусе мы, студенты‑евреи, ощущали себя и в полной мере евреями, и в полной мере частью сообщества.

Между тем студентам‑ортодоксам хорошо известно: если численность общины падает ниже некоего порогового значения, нелегко нарастить ее вновь. Если невозможно собрать необходимые десять евреев для молитвы, то те, кто хочет молиться, вскоре станут искать другие места, где десять евреев найдутся. Неофициальное звание «самого привлекательного для студентов‑евреев университета Лиги плюща раз в несколько лет переходит к какому‑то другому кампусу, а университеты конкурируют в своем стремлении принимать как можно меньше евреев; многие нынешние студенты выразили опасение, что статьи типа этой, где обращено внимание на то, как уменьшается число евреев в конкретных университетах, подтолкнут соблюдающих студентов искать другие учебные заведения. «Берут не числом, а умением» — но численность тоже немаловажна. И насколько велика должна быть эта численность и что эта численность говорит о нынешнем американском еврействе — вот в чем вопрос.

Оригинальная публикация: The Vanishing Ivy League Jew