Продолжение. Начало см. в № 10–12 (306–308), № 1–6 (309–314), № 8–12 (316–320)

Осторожный оптимизм

Еще одно саркастическое стихотворение, написанное по следам газетной заметки, автор которой выразил осторожный оптимизм — что мировая война не разразится, по крайней мере в текущем календарном году.

Стихотворение «Осторожный оптимизм» (הנימה האופטימית) было опубликовано 9 февраля 1951 года в газете «Давар».

Робкий лучик надежды блеснул с небосвода —

и газетчики ловят его на лету:

кто‑то даже уверен, что в эти полгода

мир не будет изрублен на силос скоту.

Да и то, господа, говоря откровенно,

нет причины для паники странной такой:

мир не может за день провалиться в геенну —

это требует минимум месяц‑другой.

Оптимисту ни спор, ни конфликт не видны:

он взирает на жизнь лишь с благой стороны.

Было время, пророки в мечтах воспаряли,

солнцем вечного счастья сияли миры…

А вот нынче провидцы провидят едва ли

за пределы текущей фискальной поры.

Ну а если кто видит на шаг впереди,

тот и вовсе годится в большие вожди.

Рождение порта

Следующее стихотворение написано к десятилетию открытия тель‑авивского порта, а точнее, прибытия туда первого грузового судна.

Необходимость строительства первого еврейского порта назрела в апреле 1936 года, когда арабы Эрец‑Исраэль восстали против властей британского мандата, объявив всеобщую забастовку. Вообще говоря, планы такого строительства вынашивались давно: первоначальный проект предполагал, что порт будет находиться в самом начале улицы Алленби, там, где она выходит на набережную. Но этот замысел не вписался в генеральный план развития Тель‑Авива, подготовленный в конце 1920‑х годов шотландским архитектором сэром Патриком Геддесом. По сути, Геддес определил всю городскую структуру современного Тель‑Авива на территории от Яффы до устья реки Яркон и от моря до нынешнего проспекта Ибн‑Гвироль. Поэтому место для порта было выбрано на самом краю «геддесовского пространства» — в устье Яркона.

Британцы поначалу воспротивились этой идее: конечно, им никак не мог понравиться еще один символ еврейской самостоятельности. К тому же власти усматривали в создании нового порта капитуляцию перед арабской стачкой: с точки зрения англичан, требовалось сломить восставших, а не решать проблему обходным путем. Поэтому для получения разрешения на строительство потребовались долгие уговоры. Правительство его величества не возражало против небольшого мола — при условии, что британской казне он не будет стоить ни пенса. Это ничуть не испугало евреев ишува: акции компании, организованной специально под проект тель‑авивского порта, раскупались как горячие пирожки. Работы начались немедленно и поначалу велись преимущественно выходцами из греческого порта Салоники, утверждавшими, что они в портовых делах собаку съели, причем отнюдь не сухопутную, а самую что ни на есть морскую.

И хотя первый деревянный мол, построенный этими «специалистами», рухнул уже на следующий день после открытия, это ни в коей мере не остудило пыл тель‑авивцев: порт воспринимался городом как всеобщее любимое детище. Вторая, железобетонная попытка оказалась не в пример удачней. Впрочем, в порту не был предусмотрен причал для глубоководных морских судов — собственно говоря, причала для разгрузки пароходов вообще не предполагалось. Как и в Яффе, суда разгружались и загружались на рейде, а грузы переправлялись с берега и на берег тяжелыми гребными лодками (позднее прибыли специально заказанные баржи, приводимые в движение небольшими буксирами).

Эта система позволяла принимать суда еще до того, как были построены склады и защитный мол, который огораживал внутреннюю акваторию. Первым сухогрузом, полностью обслуженным грузчиками первого еврейского порта, стал югославский пароход, привезший к берегам Тель‑Авива мешки с цементом. Это знаменательное событие произошло 19 мая 1936 года. Официальное же открытие мола, акватории, складских бараков и пассажирского терминала состоялось почти двумя годами позже, 23 февраля 1938‑го.

С тех пор тель‑авивский порт служил верой и правдой сначала еврейскому ишуву, а затем и молодому Израилю. Во время Войны за независимость это были, по сути, единственные ворота, через которые осуществлялась связь с внешним миром: порт Хайфы тогда еще контролировался британцами. Потом, когда система рейдовой погрузки перестала справляться с возросшими объемами торговых перевозок, зашла речь о необходимости реконструкции и даже возникли планы превратить скромный тель‑авивский мол в один из двух основных средиземноморских портов, наряду с Хайфой.

Этим планам помешала лишь катастрофическая нехватка места: разросшийся Тель‑Авив не оставил достаточного пространства для складов и подъездных путей. По этой причине в начале 1960‑х в устье ручья Лахиш был построен новый морской порт — ашдодский. Он‑то и стал заменой тель‑авивскому. А в устье Яркона на месте прежних пакгаузов и прочих портовых атрибутов сейчас действует просторная зона отдыха с ресторанами, бутиками, детскими площадками и увеселительными заведениями. Не уверен, что именно такое будущее пророчил тель‑авивскому порту Натан Альтерман. Хотя — кто знает?

Но тема стихотворения не столько порт, сколько особенный характер Тель‑Авива — города, в который поэт был влюблен всю свою жизнь. Эта любовь нашла выражение в альтермановской лирике и в его злободневных стихах. В «Рождении порта» Альтерман пишет о дрожи, охватывающей тель‑авивцев при «звуке строек». Это не просто поэтический образ. Тель‑Авив, ровесник Альтермана, вырос, что называется, на его глазах.

Поэт приехал сюда пятнадцатилетним подростком, когда горстка белых домов на берегу моря еще только превращалась в город, отлучился на несколько лет учебы во Франции и вернулся в 1932 году, когда число горожан перевалило за 50 тыс. Тогда‑то и произошел самый большой рывок: в течение следующих четырех лет население города утроилось! Причина тому — Пятая алия, пик которой пришелся на 1933 – 1935 годы (последующий спад связан с Большим арабским восстанием 1936 – 1939 годов и введенными Британией ограничениями на еврейскую иммиграцию).

Побудительным мотивом для новых репатриантов из стран Европы стали, конечно же, приход к власти Гитлера и реальная угроза войны. Примерно треть из общего числа 180 тыс. репатриантов По другим источникам, 250 тыс. — Примеч. ред. Пятой волны составили бывшие немецкие граждане — поэтому ее еще называют Алией йеки (йеки — насмешливое прозвище, данное старожилами выходцам из Германии). Наиболее вероятное объяснение этимологии этого прозвища связано с чопорным внешним видом «немцев» и их педантичным поведением, абсолютно не соответствующим местному левантийскому расслабленному характеру (от немецкого Jacke — пиджак; «пиджачники»). Обидной разновидностью клички стало совсем уже неприятное «йеки‑поц» — в современном иврите так именуют высокомерных педантов, кичащихся точностью и безукоризненностью манер.

Вернемся в любимый Альтерманом Тель‑Авив. Следует сказать, что именно этот период беспрецедентного роста, превративший средний по местным масштабам город в крупнейший мегаполис Эрец‑Исраэль, запомнился Альтерману безудержным «восторгом строек», охватившим тогда все население Тель‑Авива. Неудивительно, что при таких темпах строительства «скерцо стучащих молотков» кружило головы тель‑авивцев. Их скромный «Белый город» прямо на глазах становился настоящим европейским центром!

Стихотворение «Рождение порта» (הולדת הנמל) было опубликовано 24 мая 1946 года в газете «Давар».

Давайте вспомним берег моря

и летний вечер над водой,

простой забор, и на заборе —

наш флаг с Давидовой звездой.

Бетоновоз, мешки, вагонка,

прицеп, ползущий на причал…

Новорожденный порт в пеленках

шумел, вертелся и кричал.

Кричал все громче, все сильнее,

презрев приличия и страх, —

так вопиют лишь корифеи

в своих младенческих годах.

И город белый и зеленый

с балконов, площадей и крыш

смотрел и слушал умиленно,

как надрывается малыш.

В каскетках, кипах и панамах,

в костюме, в робе, в сюртуке —

мы все тогда играли в маму,

с рожком и соскою в руке.

Точь‑в‑точь еврейские папаши,

на детском пляже в выходной

смотрели мы, как чадо наше

играет с бойкою волной.

Вот он подрос еще на метр…

Вот в море тянется ногой…

Народ с рождения не ведал

такой игрушки дорогой.

А в ночь открытия причала

стихия баловала нас

и снисходительно прощала

трескучесть трафаретных фраз.

Лишь ветер, разгулявшись вволю,

разбив волну о парапет,

дарил речам щепотку соли —

чего, как правило, в них нет.

Таков уж Тель‑Авив. Он боек,

беспечен, весел и пригож,

но отчего при звуке строек

его всегда бросает в дрожь?

О, молотков стучащих скерцо!

О, песни сварочного шва!

От них сильнее бьется сердце

и улетает голова…

Вот и тогда, в том новоселье,

на бедном маленьком молу

мы были пьяны от веселья

в серьезном пафосном пылу.

Сегодня мы, как прежде, пьяны…

Ласкает ноздри ветерок,

и волны лупят в барабаны,

и пляшет в море катерок,

и что‑то зреет в криках чаек,

и зов небес не превозмочь…

Как этот день чрезвычаен!

Каким огнем чревата ночь!

Нет, десять лет прошли недаром…

И порт, насмешлив и сердит,

дыша солярным перегаром,

на наши ленточки глядит.

Нахальный, ловкий и свободный,

герой поэм, герой былин,

он чует в луже мелководной

величье будущих глубин. 

Сборник стихотворных текстов классика израильской поэзии Натана Альтермана «История, оперенная рифмой» можно приобрести на сайте издательства «Книжники».