7 ноября на 91‑м году ушел из жизни художник Оскар Рабин. Александр Смолянский, автор и режиссер фильма «Оскар» (совместно с Евгением Цымбалом), мировая премьера которого состоялась в сентябре в Петербурге на фестивале «Послание к человеку», написал об Оскаре Рабине специально для «Лехаима».

Умер Оскар Рабин. Смотрю на три этих жутких слова и все еще не могу поверить. Он умер 7 ноября. Так уж повелось, что именно в этот день происходят настоящие трагедии. Он ушел от нас не в своей парижской квартире, напротив музея современного искусства, от которого Оскар, парадоксальным образом, старался держаться подальше, а во Флоренции, рядом с художниками, которых так любил.

Кажется, совсем недавно в парижской мастерской мы отмечали его девяностолетие. Он шутил, смеялся, рассуждал об искусстве, его хранителях, ценителях, собирателях и творцах, пил водку и, кажется, был совершенно счастлив и молод. На мольберте стояла начатая картина.

Десять дней назад мы с женой навещали Оскара во флорентийской клинике. Там он оказался после травмы бедра. Увидев гостей, Оскар почти по‑детски обрадовался: «Ну, раз ко мне снова ходят гости, значит я уже не в больнице, а дома». Как всегда сдержанно, не спеша показал несколько рисунков, сделанных в больнице. Развернулся в каталке и, чуть усмехнувшись, сказал, что новые впечатления оказались на пользу: пошли один за другим рисунки, легко, как в молодости. На койке лежал очередной, начатый в то утро рисунок.

Он рисовал до последнего часа и умер, занимаясь своим ремеслом, как Мольер на сцене. А на следующий день именно во Флоренции открылась его выставка, ради которой он и приехал.

Красивая смерть. Но жизнь была еще красивей. Мало кто сумел пройти ее с таким достоинством, с такой прямой спиной, с такой мудрой, лукавой улыбкой.

Не врал, не подлизывался, не суетился, не пристраивал картины. Власти не верил, не боялся, не просил. Без геройства и надрыва показал, как можно остаться свободным в не предназначенной для этого стране. Не шел на компромиссы со своими гонителями. Не изменял себе. Волны внутренней правоты в нем, действительно, лились и переливались.

Как мальчишка, в 14 лет оставшийся круглым сиротой в осажденной немцами Москве, без денег, без хлеба, без паспорта, смог превратиться в художника, с такой доброй улыбкой смотрящего на мир? Наверное, воля Б‑жия, она же — причина смерти в соответствующей графе «визы на кладбище» на одной из его картин. И там же, в графе национальность: еврей + русский = француз. А что было писать ему, еврею по отцу, латышу по матери и советскому человеку по паспорту и жизненному опыту? Вот и паспорта у него было два — и оба, конечно, на картинах. В одном паспорте стояло: место смерти — под забором или в Израиле (оба места под вопросом), и в обоих указана национальность : латыш, в скобках еврей, но уже без вопросов. Какие вопросы к человеку с такой фамилией?..

Только сейчас понимаю, какими прекрасными были последние восемь лет, пока шла работа над фильмом. И какое счастье, что от этих лет остались сотни фотографий, десятки часов записанных, но не вошедших в фильм разговоров, и еще больше разговоров, оставшихся лишь в памяти. Теперь уже только моей.

За десять лет не услышал от него ни одного худого слова ни о ком. Даже о тех, кто вышвырнул его на шестом десятке из страны. «Им же тоже надо было кормить детей», — говорил он мне совершенно серьезно, а потом, улыбнувшись, добавлял: «ну и Париж мне подарили. Поэтому за все спасибо». В нем поражало это эпическое приятие мира и его обитателей, всех без исключения. И то было не равнодушие или высокомерие, а врожденная интеллигентность и благородство самой высокой пробы.

С Оскаром ушла целая эпоха — и новая пока не наступила.

В нашем предыдущем фильме Олег Целков говорил, что место художника становится понятно только после его смерти. Как обычно, Оскар и тут был исключением, став легендой уже при жизни.

Смерть всегда неожиданна, даже в девяносто. Казалось, он был всегда и всегда будет. И не зря казалось — так и будет. Ars longa.

Вот и все. Смежили очи гении.
И когда померкли небеса,
Словно в опустевшем помещении
Стали слышны наши голоса.

(Давид Самойлов)