Ее пародируют в «Сайнфелде». У Вуди Аллена она повсюду. Но никто толком не знает, откуда взялся певучий акцент еврейских священнослужителей.

Почему раввины так разговаривают?

Характерная «раввинская манера речи» — это убаюкивающий напев, который течет по моей жизни, как река. Вы слышите ее во время проповедей и в частных разговорах; если вы еврей, соблюдающий традиции, скорее всего, вы столкнетесь с ней в самые ближайшие дни — на субботнем богослужении. Ее пародируют в «Сайнфелде», у Вуди Аллена она повсюду. В ней изобилуют риторические вопросы и витиеватые фразы с восходящей интонацией. Так говорил многоуважаемый раввин моего детства, который начинал праздничную проповедь с описания собственного завтрака: «Когда сегодня утром я ел вишневый рулет, я подумал о царе Давиде…»

Откуда взялась эта манера речи? Прошлой весной, на бар мицве собственного сына, я внезапно задался этим вопросом. Я подумал, что, если мне и не удастся найти источник этих интонаций, я, по крайней мере, узнаю что‑нибудь новое о своей традиции. Я смогу понять, как так получается, что, хотя богослужение оставляет меня хладнокровным и проповеди тоже не особо волнуют, я все равно продолжаю ходить туда. Что же меня привлекает — молитвы, истории или что‑то магическое в том, как говорят «по‑раввински»?

В романе «Нужная вещь» Том Вулф пишет, что почти каждый пилот в Америке, знает он об этом или нет, подражает Чаку Йегеру — летчику‑испытателю, который первым превысил скорость звука. Его ровному звенящему голосу, спокойно звучащему посреди катастрофы: «Тут у нас на панели приборов загорелась маленькая красная лампочка. Она хочет нам сказать, что шасси… гм… не принимают нужное положение…» Вулф Т. Нужная вещь / Пер. с англ. В. Г. Быстрова. М.: Торнтон и Сагден, 2000. Гл. 3.  — подражали пилоты, которым подражали другие пилоты, вплоть до нашего времени, когда вы можете услышать этот голос в сотрясаемом турбулентностью самолете в Лос‑Анджелес.

Это и называется культурой: люди копируют других людей, даже не отдавая себе в этом отчет. С раввинами произошло то же самое?

Про эту манеру говорить написано не очень много. Может быть, потому, что ее слишком трудно изучить. Исследовать ее — это как исследовать историю запаха. Важно, но слишком бестелесно, трудно задокументировать. Лингвисты написали несколько статей и провели кое‑какую работу, но историю пока никто не проследил; эта речь одновременно повсюду и нигде. А если что‑то нельзя измерить, то его как бы и не существует.

Так что я сделал несколько телефонных звонков, поговорил с раввинами, учеными, лингвистами. Одна из них попросила меня сымитировать эту манеру речи. Я начал: «Когда сегодня утром я ел вишневый рулет, я подумал о царе Давиде…» Она рассмеялась и сказала: «Да, я понимаю, о чем вы. Действительно, так они и говорят». (Кстати, у этой манеры речи нет гендерной принадлежности — так говорят и мужчины, и женщины.)

Каждый эксперт предлагал свое объяснение, но определенные совпадения присутствовали. Наметилась некая схема. Насколько я могу судить, есть три основных объяснения. Речь — это сложный продукт многостороннего исторического процесса.

Тора и Талмуд

В соответствии с этим объяснением, напевность — это побочный эффект от жизни, наполненной интенсивным изучением священных книг. Поскольку ни в Торе, ни в Талмуде пунктуации нет, приходится восполнять ее с помощью интонации. Именно поэтому многие раввины заканчивают фразу восходящей интонацией.

«Давным‑давно ашкеназские евреи ввели эту манеру в обыденную речь, а потом перенесли ее в английский язык, — объяснила мне Сара Бунин Бенор, преподаватель иудаики в Хибру Юнион Колледж. — Она получила такое распространение, что даже новички в общине быстро перенимают ее, — добавила она, имея в виду, видимо, тещ, новообращенных и голливудских агентов. — Иногда специально, иногда неосознанно».

Литературный стиль сформировал определенный тип мышления: созданный народом, он, в свою очередь, видоизменил народ, погруженный в бесконечные штудии.

Идиш

Модуляции пришли из местечковых диалектов и черты оседлости, где у евреев выработался особенно выразительный язык для описания самых тяжелых обстоятельств. В Нью‑Йорке идишизмы смешались с местным говором, образовав новый жаргон. Некоторые фразы проникли в американский лексикон и остались в нем навсегда.

Люди уходят, а их слова остаются: клуц, квел, менч. И не только слова, но и структура предложений с обратным порядком слов и интонационным выделением. Исследователи называют это явление «эффектом Йоды» — морщинистый карлик был старым ребе, который наставлял в мудрости древних.

«В большинстве разновидностей американского английского сказуемое нельзя поставить перед подлежащим, — написал Дан Носовиц на сайте Atlas Obscura. — Представьте себе простую фразу вроде “Я хочу пиццу”. Но на идише порядок слов немножко другой: “Пиццу я хочу”».

Или представьте себе мою бабушку Эстер, которая родилась в Польше, переехала в Нью‑Йорк, а оттуда — в место, которое она называла «истинной Землей обетованной для евреев», — северный Майами‑Бич. Там она живет в кондоминиуме под названием «Три времени года» — потому что в земле, текущей молоком и медом, зимы не бывает. Никогда не знаешь, то ли она шутит, то ли это просто «эффект Йоды». Когда ее второй муж Иззи умер через год после свадьбы, она описывала это следующим образом: «Иззи мыл посуду. Я была в ванной. Шум слышу. Я думала, Иззи уронил тарелку, но когда вышла — увидела: что Иззи уронил, того уже нет».

Влияние

Такая манера речи берет начало в Талмуде и в языке идиш, но распространялась она посредством имитации: многие раввины подражают какому‑то древнему раввину Чаку Йегеру. Поэтому так говорят даже самые ассимилированные священнослужители. Для многих людей, позабывших ритуалы, эта манера говорить, наряду с бейгелями и копченым лососем, Стрейзанд и Коуфаксом, — это то, что осталось от старых времен, приятный раритет из кладовки еврейской культуры. Тогда почему так говорят даже реформистские раввины? Потому что так они выглядят более по‑еврейски, и такими их хочет видеть их паства.

Когда я спросил старого приятеля, который выучился на реформистского раввина, — в школе он так не разговаривал, — знает ли он что‑нибудь про эту манеру речи, он написал мне следующее: «Мой раввин тоже так говорил, и я просто перенял его интонации». Он утверждает, что не изъясняется таким образом постоянно, но периодически случается. «Именно так я точно буду говорить перед большой аудиторией, например в праздники. Это у раввинов примерно как у рок‑певцов швыряться микрофоном».

Разобравшись, откуда берется эта манера речи (по крайней мере, мне кажется, что я разобрался), я совсем по‑другому стал относиться к ней в синагоге в шабат. Теперь я понимаю, почему все это трогает меня, хотя я равнодушен к молитвам и ритуалам. Дело не в словах, а в голосе. Или как сказал бы мой отец: «Не что, а как». Дело в тексте и подтексте. Текст проповеди на Рош а‑Шана меняется каждый год. Иногда говорят про климатические изменения, иногда про Израиль. Но подтекст, то есть тон речи, остается прежним.

В этой манере говорить заключена история одной ветви еврейского народа. В ней звучит Изгнание и бесконечные скитания вдалеке от Сиона, преследования в Германии и Польше, местечки и школы, драгоценные города Востока, мистики и лжемессии, нищета, ненависть и погромы, портовые города и корабли, деды, которые пустились в путь по морю, чтобы мы могли ходить по Бруклину, Кливленду и Чикаго. И от всего этого остались только интонации, звучащие в большой синагоге в богатом пригороде. 

Оригинальная публикация: Where Does Rabbi Voice Come From?