С девяностых годов, как с детских лет, забытая свобода эссе. Род графоманской надутости вдохновением. Позволено ли вдохновение тому, кто не творит из ничего? Ведь приходится творить из чего-то, даже не творить, а находить, связывать, узнавать – рабство историка (а других профессий, перефразируя слова Маркса, не бывает). “Не сотвори” – заповедь историка, ведь надо оставить прошлое таким, каким оно было на самом деле, поняв, как оно было на самом деле. И надо ссылаться на “документы”, перебирая трясущимися пальцами одну ссылку за другой, чтобы сложить их в “подвал” внизу страницы. Не удастся ли в эссе подпрыгнуть на месте, перевернуться в воздухе, повиснуть на роящихся в голове обрывках умных чужих мыслей, так что и документы не понадобятся? Этакое “эссе-мортале”.

Чужие мысли превращаются в “документы”, услужливо давая дорогу. И не заметишь, как станешь из историка историографом, денщиком живых и усопших коллег. Посередине плотно забитого “документами” пространства необходимо найти некую пустоту, “ничто”, оставляющее свободу для манипуляций с собственным рассудком, который только и может поместиться в этой пустоте. В таком пыльном и пустом помещении рассудок обнаруживает “следы”, оставленные высохшими концепциями. Испуг в пустой комнате – последнее прибежище, условие для нахождения бытия в его “чтойности”, в способности быть, в осторожности к убийству и суициду. Тем более что и история поспешает, создавая мощные мотивы испуга, сотрясая снаружи наспех сооруженную башню.

* * *

“Наконец Веспасиан выступил к Птолемаиде, где его встретили жители Сепфориса – единственные в Галилее, кто помышлял о мире. В заботе о собственном спасении и хорошо осознавая силу римлян, они еще до прибытия Веспасиана принесли Цезеннию Галлу доказательства своей верности, обменялись взаимными обязательствами и приняли в свой город римский гарнизон; теперь же они оказали восторженный прием главнокомандующему и предложили ему свою помощь в войне с собственными соотечественниками. В ответ на их просьбы Веспасиан дал им для защиты конные и пешие силы, достаточные, по его мнению, для отражения любой вылазки евреев. Он считал, что успех всего будущего похода окажется под угрозой, если будет потерян Сепфорис, самый большой из городов Галилеи, по своему расположению подходящий как для отражения нападений противника, так и для поддержания спокойствия по всей области”.

О Сепфорис-Циппори, город предателей и мудрецов! Ты спасся от бедствий Иудейской войны, чтобы осенило тебя Б-жественное присутствие и основал в тебе свой двор рабби Йеуда Князь, потомок погибшего в той войне рабби Шимона, главного фарисейского законоучителя. Времена изменились, и римляне благоволили к рабби Йеуде. Он владел поместьями, возглавлял Сангедрин и назначал судей. Он издал и узаконил Мишну. Рабби Меир и рабби Натан пытались потеснить его, но потерпели поражение. А потому в Мишне вместо рабби Меира упоминаются “другие”.

Иерусалимский Талмуд (Бейца, 5:2) донес до нас странную историю. Йеуда Князь женил своего сына. В Римской империи аплодировали на свадьбах. Но эта свадьба была в субботу, а потому гости аплодировали тыльной стороной рук. Рабби Меиру (не приглашенному на свадьбу) и такие аплодисменты показались нарушением Алахи. Он проходил мимо и, услыхав хлопки, сказал: “Господа! Разве суббота отменена?” Услышал Иуда Князь и воскликнул: “Это кто явился в нашем доме нас стыдить?” Услышал рабби Меир и пустился в бегство. Гости выскочили и один за другим погнались за ним. Раздул ветер чалму на рабби Меире и обнажил ему шею. Выглянул Йеуда Князь из окна, увидел шею рабби Меира и сказал: “Потому лишь удостоился я знания Торы, что видел шею рабби Меира сзади”. А Вавилонский Талмуд (Эрувин, 13б) передает слова его так: “Я мыслю яснее своих товарищей потому, что видел рабби Меира со спины, а если бы созерцал лик его, то мыслил бы еще яснее, ибо сказано: „Да будут глаза твои видеть учителя твоего„ (Йешаяу, 30:20)”. Иерусалимский Талмуд завершает рассказ словами рабби Йоханана и рабби Шимона бен Лакиша: “Потому лишь удостоились мы знания Торы, что видели пальцы рабби Йеуды Князя, выглядывающие из его сандалий”.

По мнению Раши, Йеуда Князь сидел в ряду позади рабби Меира, когда учился, а потому и видел его со спины. Хорошо. Но почему он из-за этого поумнел? И почему он поумнел бы еще более, если бы видел лицо рабби Меира? Сангедрин, по словам Талмуда, напоминал “пол-амбара”, то есть амфитеатр. Младшие сидели наверху, старшие внизу. Вероятно, рабби Меир был старше, а рабби Йеуда – моложе. Если бы все обстояло наоборот, рабби Йеуда все равно не видел бы рабби Меира в лицо. Разве что вертелся бы на месте и смотрел назад.

К объяснению приходим кружным путем. Еще до того, как разгорелся пожар Иудейской войны, жил в Александрии еврейский мудрец, которого звали греческим именем Филон. Это имя много веков спустя итальянский еврей Азарья ди Росси перевел на еврейский язык как “Едидья” – “Любящий (или Возлюбленный) Б-га”. Филон любил Б-га и Тору, которую он читал и толковал по-гречески. В Торе Г-сподь говорит Моше: “Вот место у Меня, стань на этой скале. И вот, когда проходить будет слава Моя, помещу Я тебя в расселине скалы и покрою тебя рукою Моею, доколе не пройду. И, когда сниму руку Мою, ты увидишь Меня сзади, а лицо мое не будет видно” (Шмот, 33:22-23). Почему же не будет видно лицо Г-спода? “Ты видеть Моего лица не можешь, ибо человек не может видеть Меня и остаться в живых” (Шмот, 33:20). Только со спины, сзади.

Филон толкует это место в Торе платонически: человек не может видеть истинное Бытие, которое и есть Б-г. Мифы Платона о колеснице и пещере свидетельствуют о трудности предприятия. От Бытия исходит сияние, невыносимое для людских глаз. Но отражение Бытия человек видит и так восходит к частичному познанию. Можно увидеть тень Бытия – материальные предметы. То есть увидеть Бытие сзади, со спины.

Вспомним теперь, что “Меир” – это “светящийся”, “сияющий”. И в Вавилонском Талмуде сказано: “Не рабби Меир имя его, а рабби Негорай. Зачем же звали его рабби Меир? Затем, что он просвещал (меир) в Алахе глаза мудрецов. И не Негорай имя его, а рабби Нехемья, другие же говорят, что звали его рабби Эльазар бен Арах. Зачем же называли его рабби Негорай? Затем, что он просветлял (мангир) в Алахе глаза мудрецов”. Конечно, Йеуда Князь мыслил яснее своих товарищей, потому что видел рабби Меира со спины, а если бы созерцал лик его, то мыслил бы еще яснее. Но видеть его в лицо он не мог: мешало сияние!

А при чем же здесь чалма рабби Меира, которую раздул ветер? И здесь мы находим световую символику. Когда Моше сходил с горы Синай, от лица его исходили лучи света. На лицо свое Моше налагал покрывало, ибо сыны Израилевы боялись подойти к нему (Шмот, 34:29-35). Разве не напоминает чалма рабби Меира покрывало Моисея? Ведь и она загораживает сияние истины: Йеуда Князь знает Тору, потому что видит непокрытую шею рабби Меира. По-гречески и по-латыни Меир – Лукий, Луций (“сияющий”, “световой”). А его жена Брурья по-гречески – Фотида (“светлая”, “сияющая”). Читавшие “Метаморфозы” Апулея немедленно узнают эту светоносную парочку. “В этой паре мы имеем две одинаковые солнечные сущности <…>”, – писала О.М. Фрейденберг о Луции и Фотиде в своей знаменитой работе “Въезд в Иерусалим на осле”.

* * *
По улицам Сепфориса бежит рабби Меир, за которым гонятся слуги Йеуды Князя с палками. Он бежит мимо амфитеатра, где ставят фарсы и выступают риторы, мимо виллы Диониса и виллы Орфея. Мозаика с ликом Галилейской Моны Лизы подглядывает за ним из виллы Диониса. Ему не привыкать бежать.

Когда римляне казнили рабби Ханину бен Терадиона, они заключили дочь рабби Ханины в бордель. Дочь эта была невесткой рабби Меира, сестрой его жены Брурьи. Рабби Меир подкупил охранника и выкрал родственницу. Тогда “выгравировали изображение рабби Меира на воротах Рима и сказали, что каждый, кто узнает его в лицо, должен доставить его”. Рабби Меира опознали, погнались за ним, и он укрылся в борделе. Тут случилась совсем удивительная история. По одной из версий, рабби увидел, как язычники стряпают, окунул в пищу палец, а другой палец облизал (то есть показалось, что он ест некошерную пищу, а на самом деле этого не было). По другой версии, в борделе очутился пророк Элияу, принявший облик проститутки. Он обнял рабби Меира. Преследователи воскликнули: “Это не рабби Меир, он не стал бы так поступать”. Не стал бы рабби Меир есть некошерную пищу, не стал бы обниматься с непотребной девкой. Так же рассуждала и проститутка, когда пришел к ней учитель рабби Меира, рабби Элиша бен Авуйя. “Не ты ли знаменитый рабби Элиша?” – спросила она его. В ответ тот на самом деле съел запретное и получил от проститутки имя Ахер (“другой”). Так рабби Меир избавился от погони, а его учитель снял с себя иго Торы.

Рассказы о рабби Меире можно длить до бесконечности. Но это будет “дурная бесконечность”, которая утомит читателя. А исследование утомит исследователя. Бытие тускнеет и меркнет, уже не слепит глаза, прячется как серая кошка в темной комнате. Схемы и концепции съедают страницы, как моль съедает платье. Неокантианцы пытаются поймать бытие в сетку “категорий культуры”. Экзистенциалисты ощупывают его “экзистенциалами”. Сам изобретатель экзистенциалов Мартин Хайдеггер в начале тридцатых годов удалился от концептуальности в поэтический пифийский сумрак, где бытие сокрыто и явлено, вопрошаемо и не дает ответа. И так он пытался превозмочь убийство бытия в процессе познания, вивисекцию жизни под скальпелем ученого.

Нет проблем с познанием настоящего и прошлого, кроме одной: мы не знаем, зачем мы познаем. Настоящее нам чуждо, прошлое враждебно, будущее нас пугает. А познание Бытия с большой буквы давно снято с повестки дня за непознаваемостью. Истина не слепит глаза, разве что глаукома сужает угол обзора. Мне могут возразить французской поговоркой: “говорите за себя”. А я и говорю за себя, ведь я пишу эссе.

(Опубликовано в №202, февраль 2009)