ШМУЭЛЬ‑ЙОСЕФ АГНОН
Путник, зашедший переночевать
Перевод с иврита Р. Нудельмана, А. Фурман. М.: Книжники, Текст, 2016. — 729 с.

Много лет тому назад на блошином рынке во Львове я купил жене у старухи‑гуцулки старинные бусы из агатового венецианского стекла. Когда‑то такие бусы были непременным украшением гуцульской девушки, а Галиция и Венеция — частями Австро‑Венгерской империи.

Галиция — это не западная окраина Украины, а восточная окраина Европы. И Бучач, родной город Агнона, не полусельский райцентр, а город, у стен которого польские короли дрались с турецкими султанами, чья позднебарочная ратуша поражает воображение. Город, откуда все дороги вели в Лемберг и Краков, в веселую Вену и к ласковым адриатическим волнам, а не к крикливой Москве и холодному Петербургу.

Если перестать ограничивать себя языковыми, национальными и конфессиональными рамками, можно с легким сердцем признать, что Менделе Мойхер‑Сфорим и Шолом‑Алейхем — русские писатели, наследующие великим традициям Гоголя и Щедрина, а Агнон — писатель западноевропейский, современник и чуткий читатель не только Томаса Манна, но и в первую очередь австрийских евреев или, может быть, еврейских австрийцев: Франца Кафки, Йозефа Рота и Лео Перуца. Возможность прочитать Агнона в этой, не вполне привычной, австрийской перспективе дает роман «Путник, зашедший переночевать».

В 1929 году писатель в последний раз надолго возвращается в Европу, в последний раз посещает родной Бучач, а через десять лет пишет роман «Путник, зашедший переночевать», основанный на впечатлениях от этой поездки. Главный герой, он же нарратор, надолго приезжает из Палестины в город Шибуш (так Агнон анаграмматически называется Бучач). Русский перевод романа избавляет от необходимости пересказывать его сюжет, тем более, что сюжет в нем не главное. В 1929 году родной город писателя совсем не тот, который он оставил, уезжая молодым человеком в далекую Палестину. Город разорен Первой мировой и советско‑польской войнами. Его захватывали: в 1914‑м — русская армия, в 1920‑м — красная армия. У нас есть картины этих нашествий, увиденные глазами русских евреев: «Гибель Галиции» С. А. Ан‑ского и «Конармия» Исаака Бабеля. Интересно прочитать «Путника…» как текст, написанный от лица безгласных жертв Лютова и его товарищей‑буденовцев. Первая мировая не только надломила хребет старой Европе, но и стала первым шагом к краху цивилизации евреев Восточной Европы. Этого, конечно, Агнон знать не мог, публикуя свой роман в 1939 году, то есть накануне нового вторжения советских войск, затем немецкой оккупации и гибели евреев Бучача.

Писатель этого знать не мог, а мы знаем и вчитываем в роман Агнона, как в любую предвоенную еврейскую книгу, наше знание о Холокосте. Легко увидеть в изображении разоренного города (после военных катаклизмов население Бучача уменьшилось в два раза) предчувствие надвигающейся Катастрофы, но не стоит делать из писателя пророка: увиденного с избытком хватило Агнону для печальных выводов. В сущности, все австрийские писатели, от Кафки до Гашека, от Рота до Музиля, евреи и неевреи, пишут об одном — о распаде старой Австрии, которого никто не хотел, но который все приближали. В «лоскутной монархии» евреям жилось совсем неплохо. Именно еврейские австрийские писатели создали литературу, пропитанную австрийской имперской ностальгией, ностальгией по мирной и спокойной жизни, по счастью, хрупкому, как богемское стекло.

Агнон — не только самый крупный из израильских писателей, но и самый европейский из них. До того как навсегда поселиться в Стране Израиля, он много лет (1912–1924 и весь 1929 год) жил в Европе. Роман «Путник…» еще и о том, что отъезд в Палестину обусловлен не только позитивным сионистским идеалом, но и тем, что Европа, которую Агнон знал и любил, погибает или уже погибла. Агнон покидает Бучач с сокрушенным сердцем, с сомнением в правильности этого поступка, но не покидает ни родной для него европейской словесности, ни памяти о великом прошлом своей малой родины.

«Путник, зашедший переночевать» — самый противоречивый из романов Агнона. Его иврит, о котором говорят как о языке‑эксперименте, как о попытке воссоздать несуществовавшую светскую литературу на средневековом иврите, в этом романе подвергается самому большому испытанию. В романах и рассказах, связанных с халуцианским освоением Палестины, иврит выглядит естественно. В «этнографических» романе «Сретенье невесты» и повести «В сердцевине морей» герои как рыбы плавают в море Танаха и Талмуда. Можно представить себе, что свои собственные похождения они описали бы именно таким языком. «Путник…» — роман из современной жизни, герои которого в реальности говорят на идише и по‑польски. То, что он написан на иврите, является способом остранения всего, что изображает автор, — от пейзажа до персонажей.

Эта новая функция и без того непростого языка Агнона — очевидный вызов для переводчиков. Перевод Исраэля Шамира повести «В сердцевине морей» (первый перевод Агнона на русский) стал не только крупным литературным событием, но и создал традицию читательского ожидания. Язык переводов Шамира странен, экзотичен, иногда до вычурности, как экзотичны сами герои повести, стародавние хасиды, как экзотичны обстоятельства их жизни, как экзотично само повествование, напоминающее о средневековых травелогах. В романе «Путник, зашедший переночевать» действие происходит здесь и сейчас, а не в эпическом прошлом. Но переводчики, честно сказав об этом в предисловии, продолжают следовать по пути, проложенному Шамиром, и это решение выглядит малоубедительным. Странные синтаксические конструкции и малоупотребительные слова создают ощущение не столько остранения, сколько напыщенного занудства, особенно ощутимого из‑за большого объема романа. При этом переводчики не придерживаются избранной ими манеры последовательно, то и дело срываясь с «шамировской» интонации на обычную повествовательную. Агнон прожил долгую жизнь, писал много и разнообразно, очевидно, что его разные произведения следует переводить по‑разному. К «Путнику, зашедшему переночевать» — важной вехе в творчестве Агнона — следует поискать свой собственный ключ, а не пользоваться старым, несколько заржавевшим, вроде того, который изображен на обложке русского издания, вышедшего в серии «Проза еврейской жизни».