В Германии впервые после окончания Второй мировой войны издали «Майн кампф» Адольфа Гитлера. Идейный манифест вождя Третьего рейха с обширными комментариями историков выпущен Институтом современной истории в Мюнхене. По заверениям издателей, задачей проекта было представить «Майн кампф» как важный документальный источник для изучения Новейшей истории, показать, как формировалось мировоззрение Гитлера, и противопоставить утверждениям автора выводы современных исследователей. Но многократно звучали опасения: не собирается ли Германия, используя этот повод, провес­ти ревизию своей истории, не надоела ли ей роль виновницы Второй мировой войны и Холокоста? Не явится ли настоящее издание сигналом к действию для немцев после событий в Кельне и других городах Германии? И как быть с трудами всех прочих нацистов, фашистов, черносотенцев: издавать или запрещать, может быть, цензурировать, снабжать соответствующими ярлыками? На эти и другие вопросы отвечают директор Информационно‑аналитического центра «Сова» Александр Верховский, член палаты представителей Еврейской общины Берлина Сергей Лагодинский, журналист, общественный деятель, популярный блогер Антон Носик, историк, сотрудник Центра по исследованию антисемитизма им. Видала Сассуна в Еврейском университете в Иерусалиме Даниил Романовский, председатель правления «Kunst im Dialog e. v.» (некоммерческое объединение «Искусство в диалоге», Германия) Наталия Янкова, писатель Алексей Козлачков (Кельн), доцент кафедры философии и культурологии Тихоокеанского университета (Хабаровск) Андрей Тесля.

«“Майн кампф” не является агитационной книгой»

Александр Верховский → Как известно, «Майн кампф» не была запрещена в Германии, ее распространение было просто ограничено копирайтом. И это не случайно: идея запрещать книги вызывает в Европе слишком мрачные ассоциации.

В России тоже вызывает, но здесь это не остановило законодателя. Любой текст в самом широком смысле этого слова может быть запрещен судом для массового распространения, если прокурор докажет, что текст хотя бы отчасти соответствует законодательному определению экстремизма. Поскольку определение включает такие пункты, как «возбуждение социальной розни» (даже не ненависти) или «утверждение религиозного превосходства», запрещено может быть, в принципе, почти все. А поскольку все запретить непосильно, то де‑факто — то, что сочтет нужным прокурор. Это влечет массу злоупотреблений. Но хотелось бы понять, смог бы механизм запрета текстов работать без них. Я думаю, что нет. И, скорее всего, именно поэтому такого механизма нет ни в одной из стран, где к законам относятся серьезно.

Разумеется, в демократических странах, кроме США с их Первой поправкой, можно оказаться за решеткой за высказывание, в том числе за авторство книги, хотя это случается редко. В таком суде будет рассмотрена и сама инкриминируемая книга (лис­товка, фильм — неважно). Суд даже может вынести частное определение и, например, уничтожить тираж. Но не запретить текст как таковой. С правовой точки зрения это понятно: сам текст не может быть виновен. «Майн кампф», «Протоколы сионских мудрецов» и массу прочей душевредной литературы надо не запрещать, а изучать, запрещенное же не изучишь. По любым европейским законам преступлением является высказывание определенного содержания или определенной направленности, а текст книги — лишь часть высказывания. Значение могут иметь также комментарии от распространителя, контекст распространения и т. д.

Есть и «техническая», но не менее важная причина не множить списки запрещенных книг. Запрещается всегда текст в каком‑то конкретном виде. То есть переиздание, перевод, просто представление в другом виде — в интернете, например, — порождает новый текст, что означает на практике новый суд: ведь неясно априори, что содержание то же, что у запрещенного. Суд сопоставим по ресурсам с переизданием. А если переиздавать в интернете, то у прокуратуры просто нет шансов обогнать неленивого републикатора. Все это мы видели в российской практике: запрещенные материалы исчезают с рынка и тем более из сети только в двух случаях — если они никому не интересны (но тогда можно было и не запрещать) или если людей, способных сделать републикацию, посадили или запугали (но и в этих случаях судебный запрет был излишней тратой сил и времени).

Удивительно, но идея запретов такого рода популярна даже среди части либеральной публики. Никого не смущает, что Россия и пара стран СНГ вслед за ней идут по этому пути в гордом одиночестве. Если сравнивать с демократиями, конечно. Наверное, это происходит из‑за нашей пресловутой литературоцентричности: видимо, людям кажется, что, запретив, например, книги основоположников либо наиболее ярких пропагандистов тех или иных человеконенавистнических идеологий, мы хотя бы притормозим эти идеологии. Но опыт показывает, что это не так. Например, та же «Майн кампф» давно не является собственно агитационной книгой, думаю, она и в те годы мало для кого сыграла такую роль. В нацистской среде тогда и в неонацистской сейчас производилось и производится множество текстов, которые доносят главный месседж до основных читательских групп. Конечно, можно и их запрещать, что сейчас активно делает наша прокуратура, но текстов и, главное, их копий в интернете слишком много, чтобы это могло сработать.

То же самое мы видим и в отношении проповеди наиболее крайних, милитаризированных, форм политического ислама. Как известно, первой запрещенной книгой в России стал главный труд основоположника ваххабизма. Мало того, что это нелепо — запрещать трактат XVIII века за несоответствие современным стандартам толерантности, так это еще и бесполезно: не на этом трактате в России идейно взращивают бойцов джихада, а на множестве брошюр и видео— и аудио­проповедей (например, талантливого проповедника Саида Бурятского). Да, их тоже можно запрещать, что и делается в массовом порядке. Но что толку, если они распространяются в интернете и просто с мобильника на мобильник.

Дело не в неприкосновенности книг и не в неприкосновенности свободы слова. Ни в одном государстве ни одна из этих разновидностей неприкосновенности не реализуется. В США тоже можно сесть за публичное высказывание, если оно представляет собой адресную угрозу. В Европе можно попасть на скамью подсудимых за публичные призывы самого разного содержания, за отрицание или восхваление разных исторических преступлений против человечности, да и просто за особо грубое выражение интолерантности. Везде и всюду возникает проблема, как провести черту между допустимыми и недопустимыми высказываниями с точки зрения уголовного права (а не морали, как у нас часто думают). И разные страны решают ее по‑своему. В России, бесспорно, этот баланс слишком далеко сдвинут во вред свободе слова. И что еще важнее, «красная линия» проведена так плохо, что ее никому, радикалам в том числе, невозможно толком разглядеть. Но все это, повторюсь, относится к людям и их ответственности, а не к текстам.

И все же, спрашивают граждане, озабоченные общественной и государственной безопасностью, как же быть с распространением крайне опасных текстов — призывов к боевому джихаду, к терроризму, к мятежу, инструкций по изготовлению оружия или по уличным убийствам (а все это есть, и в избытке). Ответ здесь может быть такой. Во‑первых, нужно четче формулировать законы, ограничивающие свободу высказывания. Тогда и правоприменение можно сделать более последовательным, чтобы граждане яснее понимали, что именно нельзя. Во‑вторых, если полиция нашла действительно опасный, реально подстрекательский материал, распространение которого определенно преступно, то нужно не материал запрещать и тратить понапрасну силы на блокировку доступа к нему в интернете (вот уж что точно бесполезно, когда имеешь дело с современными радикалами), а искать создателя и привлекать к уголовной ответственности. Чтобы найти и привлечь, надо как раз ничего не запрещать. А после того, как ключевой распространитель будет выведен из игры, распространение само собой станет менее активным.

При этом в интернете, да и не только, все равно останутся опасные, подстрекательские тексты. Но, уверяю вас, их и так вокруг полно, и кому надо, тот легко находит искомое, и ничего с этим нельзя сделать, потому что полностью истребить уже распространенную информацию почти нереально. И как мы можем видеть, преступления ненависти, теракты и мятежи случаются не из‑за количества таких материалов, а по совсем другим причинам. Поэтому полиция должна сдерживать угрозы, но не ставить перед собой утопическую задачу «искоренить зло».

«“Неуправляемые массы” не ходят в книжные магазины»

Сергей Лагодинский → Еврейские общины Германии на выход нового издания «Майн кампф» отреагировали по‑разному. Для простых членов эта тема не имеет такого уж большого значения, у нас другие заботы и проблемы. Людей куда больше волнует тема беженцев, взаимоотношения с мусульманскими общинами и согражданами. А «Майн кампф» давно и без каких‑либо проблем можно скачать в интернете. Дискуссии по этому поводу и интерес к этому событию существуют разве что у функционеров. И здесь мнения разделились. Стоит напомнить, что одним из первых, кто ратовал за публикацию комментированного издания «Майн кампф», был тогдашний генеральный секретарь Центрального совета евреев Германии Штефан Крамер. Сейчас такой же позиции придерживается нынешний генеральный секретарь Совета Йозеф Шустер. А вот его предшественница на этом посту, Шарлотта Кноблох, сама пережившая Холокост и долгие годы возглавлявшая Еврейскую общину Мюнхена, видит в переиздании книги опасность разжигания новых неонацистских настроений.

Как воспримет книгу «неуправляемая масса», не породит ли новых вождей? Не думаю. Люди пользуются интернетом, да и за границей могли купить книгу и ввезти ее без проблем. «Майн кампф» никогда не была запрещена в Германии, а наказание за хранение нацистской литературы не распространяется на книги, опубликованные до основания ФРГ. Ограничение носило косвенный характер и основывалось прежде всего на защите авторских прав, которыми по законам оккупационных властей распоряжалось земельное правительство Баварии. То есть найти «Коричневую Библию» в Германии всегда было можно, нельзя было ее тиражировать. Оттого что труд Гитлера будет продаваться в магазине, настроение масс никак не изменится. «Неуправляемые массы» давно разучились ходить в книжные магазины.

По существующим немецким законам запретить публикацию было невозможно. Комментированное издание — попытка превратить неотвратимую публикацию в образовательный акт. Комментарии могут помочь контекстуализировать человеконенавистническое содержание. Думаю, в данном случае действует классическое правило:  запретами результатов добиться трудно. А вот использовать врожденное человеческое любопытство для целей политического просвещения — это шанс не только обезвредить пагубное влияние книги, но и превратить эффект запретного плода в урок истории.

Говорит ли настоящее издание о росте националистских настроений в Германии? Публикация книги если и говорит о чем‑то, то лишь о том, что с момента смерти ее автора прошло 70 лет. С истечением этого срока истекает и защита авторских прав на любое произведение. Конечно, можно было бы запустить жернова законопроизводства и выпустить специальный «закон Гитлера», эдакий «lex Mein Kampf». Однако дискуссия, сопровождающая такой закон, только подстегнула бы интерес к этой книге. В Германии, с распростертыми объятиями принимающей беженцев, трудно говорить о росте национализма среди политических элит, а правым радикалам комментированное издание «Майн кампф» годится разве что в качестве пресса для писем. У них достаточно других источников получения необходимой литературы.

Подготовка публикации велась много лет. Были и попытки опубликовать комментированные выдержки из книги, например через британских издателей, однако тогда суды запретили распространение, так как авторские права еще действовали. Думаю, не следует искать в этой публикации глобального идеологического умысла. Немцы действительно отдаляются от истории Холокоста и Второй мировой войны. Но механизмы эмансипации немецкого самосознания считываются в отношении граждан к вопросам внешней политики, к национальным символам и другим релевантным факторам немецкой повседневности. «Майн кампф» уже давно не играет большой роли, а формы современного национализма не похожи на топорные конструкции времен Третьего рейха.

«Издание “Майн кампф” — это не реабилитация Гитлера»

Антон Носик → Я не думаю, что Гитлера можно победить какими бы то ни было комментариями. Иммунитет к его учению прививается культурой и цивилизацией. Там, где то и другое в дефиците,  идеология нацизма популярна. Но заслуги Гитлера в этом нет. Священной книгой для дремучего и воинствующего ксенофобского невежества может стать любая другая брошюра — достаточно взглянуть на «[footnote text=’Организация, запрещенная на территории РФ’]Исламское государство[/footnote]» и его методички. Запрет «Майн кампф» — феерическая глупость по целому ряду причин. Жизнеспособной идеологии никакие запреты не страшны (вспомним гонения на ранних христиан), а мертворожденному учению никакие тиражи не помогут. В XXI веке сама по себе идея «запрещенной литературы» давно и безвозвратно устарела:  можно истратить на борьбу любые ресурсы, но эффекта не будет все равно. Издание «Майн кампф» в Германии — это не реабилитация Гитлера, а отказ от глупых, неэффективных и неактуальных способов борьбы с его памфлетом. Сам по себе запрет основан на идиотском допущении, что любой человек, взявший в руки «Майн кампф», сразу же станет нацистом. Эта мифологизация больше способствует популярности книги, чем борьбе с ее идеями. Сетевой доступ к «Майн кампф» открыт столько лет, сколько существует Всемирная паутина в ее сегодняшнем виде (то есть с 1994 года примерно). Я не знаю ни одного примера, когда бы «Майн кампф» перевернула сознание человека просвещенного. Целевая аудитория — люди, которые до этого вообще ни одной книги не прочли, тем более публицистику. Эта аудитория заражена примитивными фобиями совершенно независимо от прочитанного, просто в силу воспитания. Четыре тысячи экземпляров — тираж смехотворный. В арабском мире бумажные издания гитлеровского труда выходят миллионными тиражами, а в интернете его давно уже скачали и прочитали все, кому это было интересно и нужно.

«Оснований для тревоги нет»

Даниил Романовский → Объединение Западной и Восточной Германии в 1990‑х годах несомненно вызвало рост националистических настроений в объединенной Германии — точно так же, как падение коммунистических режимов в странах Восточной Европы вызвало рост таких же настроений в них. Немцы хотят гордиться своей страной, ее историей и культурой, ее вкладом в цивилизацию. Известная ревизия истории страны в Германии происходит — она началась еще в 1980‑х годах в ФРГ; ревизия истории происходит и в других странах. Это естественно: с момента окончания Второй мировой войны прошли те самые толстовские 60 лет (отделяющие опубликование романа «Война и мир» от Наполеоновских войн), позволяющие взглянуть на событие как на часть истории и объективно.

Германии не то чтобы надоела роль виноватой в развязывании Второй мировой войны — ей надоело, что обыватель, будь то в Европе, в Америке или в Азии, не знает о Германии ничего, кроме того, что в ней были Гитлер и наци; часть обывателей при этом симпатизирует Гитлеру. Педалирование раскаяния за Холокост и за Вторую мировую в объ­единенной Германии сначала было принято положительно: вспомним, что в 1990‑х книга Д. Гольдхагена «Добровольные помощники Гитлера» ни в одной стране не имела такого успеха среди широкой публики (но не среди историков!), как в Германии. Однако продолжение этого педалирования в 2000‑х начало вызывать у немцев раздражение. Берлинский мемориал памяти убитых евреев Европы, построенный в 2003–2004 годах с благословения бургомистра Клауса Воверайта, — занимающий два гектара и не свидетельствующий ни о высоком таланте его создателей, ни о безупречном вкусе его заказчиков — обострил это раздражение еще сильнее.

Все это, впрочем, как мне кажется, не имеет отношения к подготовленному в мюнхенском Институте современной истории академическому изданию «Майн кампф». В большинстве стран «Майн кампф» не была запретной книгой, и интересующийся читатель всегда мог (и может) получить ее в библиотеке — в немецком оригинале или на почти любом другом языке:  испанском, арабском, хинди — или в любом из шести‑семи существующих английских переводов. В Турции в 2000‑х годах книга стала бестселлером. В эпоху интернета любой человек может получить полный текст «Майн кампф» даже на языках стран, где эта «исповедь Гитлера» находится под запретом, — на русском, польском и т. д.

Академическое издание «Майн кампф», подготовленное мюнхенским Институтом современной истории, отличается от прочих изданий — официальных и пиратских, на бумаге или в интернете — одним: оно снабжено историческим комментарием, сделанным немецкими учеными. Следует учесть и то, что копирайт земли Бавария, обладавшей исключительным правом на публикацию «Майн кампф», истек в 2015 году. Можно ожидать всплеска изданий этой книжки, в особенности изданий, предпринимаемых правыми организациями. Академическое издание Института современной истории послужит им противовесом.

Мне представляется, что оснований для тревоги нет. В 1998 году вышло де‑факто академическое издание итальянского филолога‑слависта Чезаре Де Микелиса «“Протоколы сионских мудрецов”. Несуществующий манускрипт, или Подлог века», в приложении к которому напечатаны все существующие версии «Протоколов»; в 2006 году появился и русский перевод этой книги. Значит ли это, что антисемиты всех стран получили новое средство пропаганды?

«Беженцы — это катализатор правых партий и нацистских группировок»

Наталия Янкова → Конечно, переиздание, пусть даже научное, после 70 лет запрета книги, вызывает удивление и возмущение. Дело в том, что запрет действовал для обладателя авторских прав, а они истекли в этом году. Теперь же это событие распиарено, и что меня удивляет, так это помпезное оформление двух томов этого опуса Гитлера. Цена тоже впечатляет: 60 евро. Официально это переиздание запрещенной в Германии книги преподносится как агитпроп. Два тома с пояснениями, которые не должны вызвать симпатию у читателей. Как бы научный труд. Видимо, пояснений там больше, чем самого текста фюрера. Но дело не в этом. Те, кому нужна суть книги, не будут читать пояснений. Конечно, возникает вопрос: а зачем? Первое, что приходит в голову, — это освоение гранта. Думаю, что были выделены очень большие деньги на это издание, возможно даже какой‑то организацией правого толка или, что еще хуже, Соросом, который очень оживился в последнее время.

Как это может быть связано с событиями в Кельне? С наплывом беженцев — легко. Можно предположить, что такое нашествие в последние месяцы в Европу арабов и североафриканцев было частью плана, вероятно даже американского.

По поводу добровольческих отрядов точной информации у меня нет. Но что касается группировок нацистов и фашистов в Германии, то о них известно, что они могут устраивать свои демонстрации и митинги. Есть запрещенные партии и группировки, незапрещенных также вполне хватает. А создание добровольческих бригад, думаю, дело техники. Их уже организовывают, они теперь не в подполье. Мой прогноз: беженцы — это катализатор создания правых партий и нацистских группировок. К чему это может привести, лучше не думать.

«В Германии очень велика обеспокоенность новогодними событиями в Кельне»

Алексей Козлачков → Прежде всего, на мой взгляд, надо представлять, что после Второй мировой в Германии любая интерпретация политических или социальных проблем как имеющих национально‑конфликтное происхождение чревата всевозможными неприятностями для самого интерпретатора. Поэтому делается это осторожно и неохотно, из‑за чего только усугубляется проблема. Примеров множество, самый яркий — Тило Саррацин, сенатор, член правления Немецкого федерального банка и ряда крупных компаний. За ряд интервью, ставящих под сомнение политику мультикультурализма, и книгу на эту тему он поплатился своими высокими должностями и чуть ли не членством в СДПГ. Так что такая постановка вопроса — «понимают ли немцы, кого они приютили, и лучше ли они стали понимать израильтян» — является трансляцией израильских переживаний и в Германии невозможна. Ведь, несмотря на случившееся в новогоднюю ночь, около половины всех немцев, по последним опросам, признают необходимость принятия беженцев, пусть и с пожеланиями более четкой организации и даже отсева «неправильных» беженцев‑радикалов или отсева по правовым основаниям, но не фильтрации по национальному признаку.

Иллюстрацией к сказанному может служить попытка Йозефа Шустера — генерального секретаря Центрального совета евреев Германии — обратить внимание властей и общественности на обеспокоенность евреев Германии тем обстоятельством, что большинство беженцев последнего времени прибывает из стран, где весьма и весьма распространен антисемитизм, где он является частью общественного сознания. Реакция властей и общественности была парадоксальной. Если обычно в Германии даже косвенное порождение антисемитского контекста может дорого стоить породителю такового, то здесь сам Шустер попал под огонь публицистической критики, его самого обвинили в национализме и расизме за одну только постановку вопроса.

В остальном же в Германии очень велика обеспокоенность новогодними событиями в Кельне и других городах. По телевидению и в прессе об этом говорят бесконечно, критикуют Меркель, строят догадки, что или кто ею руководит. Иногда мелькают высказывания, что это некое «новое немецкое мессианство», которым одержима госпожа канцлер. В объяснениях произошедшего указывают на особенности социумов в арабских странах, отношения к женщине и пр., и пр., что, скорее, звучит почти как оправдание «простодушных дикарей», нуждающихся в «культурном просветительстве», чем как призывы к санкциям.

Есть опасение у самих граждан (а не только со стороны) в «поправении» Германии. В прессе и читательских комментариях указывают, что к этому может привести иммиграционная политика Меркель. Надо сказать, что гнездовьем ультраправой идеологии в большей степени являются восточные земли Германии, откуда родом организация «Пегида» («Патриотические европейцы против исламизации Запада»), на Западе ей противостоит примерно равная сила в виде левых и «зеленых», устраивающих свои контрдемонстрации. Пока равная, но ситуация быстро меняется.

Станет ли легальное издание «Майн кампф» дровами для топки националистической немецкой идеологии, сказать трудно. Опасения по этому поводу есть у многих, среди прочего указывают на неудачный момент для издания. Однако это не зависящие друг от друга факторы — реакция на бесчинства беженцев и издание книги: книга была издана потому, что кончились права, принадлежащие правительству Баварии, и лучшим вариантом сочли издать книгу с соответствующими комментариями, чем пустить этот процесс на самотек.

«Факт переиздания книги является скорее благом»

Андрей Тесля → Хотел бы остановиться на вопросе, нужно или не нужно издавать дореволюционных черносотенцев. Ярких и интересных для переиздания за пределами сугубо академических сборников черносотенцев в кавычках и без не очень много, и большая часть их основных текстов уже неоднократно переиздана. Другое дело, что изучение русских правых и крайне правых находится на весьма недостаточном уровне — это связано как раз с идеологизацией предмета исследований, поскольку одни исследователи предпочитают дистанцироваться от этой области, другие, напротив, склонны воспринимать прошлое как современность или современность как прошлое, пытаясь «довоевать» в нынешних дискуссиях за своих «персонажей». Кроме того, исследовательский интерес привычно смещен к последним десятилетиям существования Российской империи и к Гражданской войне, эти события представляются наиболее важными, решающими, зачастую заслуживающими даже не поденной, а почасовой реконструкции. Многие русские консерваторы и правые в эти годы находятся на заднем плане, им трудно вписаться в новую, публичную, политику в силу утраты или ослабления тех групп, на которые они опирались. Наиболее важный период их идейного и идеологического творчества — более ранний, с 1840‑х до 1890‑х годов, и здесь многие персонажи остаются слабо изучен­ными, тексты не переизданными или вовсе не изданными (например, обширный эпистолярий, дневники и т. п.). На мой взгляд, все это необходимо издавать и переиздавать — желательно снабжая обстоятельным комментарием (чем более академическим он будет, тем лучше). Разумеется, многое в этих текстах может показаться сомнительным, даже оскорбительным или возмутительным — но ведь и в переиздаваемых сейчас сочинениях Чарльза Дарвина можно даже не вычитать при желании, а прямо прочесть расистские высказывания, суждения социал‑дарвинистского толка, а политически некорректных, на взгляд большинства наших современников, пассажей куда больше в трудах, например, одного из классиков социологии Герберта Спенсера, что вовсе не препятствует их републикации.

Проблема, с которой в таких случаях приходится сталкиваться, — отсутствие дистанции, неисторичность, когда текст, возникший в одном контексте, имеющий в виду одну ситуацию, прямо и непосредственно переносится в иной, причем сама операция переноса не рефлексируется или рефлексируется недостаточно. Однако, как писал Карл Шмитт в предисловии к «Номосу земли и праву народов», «автор не волен распоряжаться судьбой своей книги, как и своей собственной судьбой, с нею связанной». Потому я сомневаюсь, чтобы самые лучшие предисловия и комментарии могли помешать читателю воспринять текст так, как он того желает. Иными словами, это проблема не текста и в большинстве случаев не особенностей его воспроизведения, а читателя. Например, публикации «Института русской цивилизации» весьма разноуровневые:  среди них есть и замечательно выполненные, с ценными комментариями, новыми архивными материалами, есть и другие, так что проблема мало связана с качеством подготовки источника. Можно вспомнить и другой, куда более отрадный пример:  при всей сложности ситуации с еврейской тематикой у Василия Розанова публикаторам 30‑томного собрания его сочинений удалось справиться с трудностями за счет создания максимально полной картины, помещения «проблемных» текстов в череду всего, что им писалось. В результате они стали частью истории — и авторской истории Розанова, и истории того времени.

Еще раз: никакое академическое или публицистическое предисловие не обеспечит «правильного» чтения — в конце концов, многим из нас еще памятен советский опыт издания западных авторов с «предохранительными» предисловиями и его сомнительная успешность. Сама подобная постановка проблемы кажется мне искусственной, связанной со стремлением плотно контролировать читательское восприятие и предположением, что есть какие‑то простые, линейные способы такого контроля.

Итак, сам факт переиздания является скорее благом, так как делает более доступными исторические материалы, и уж точно он является благом, когда осуществляется критическое, научное издание. Тот факт, что эти тексты можно воспринять и использовать как политические высказывания, определяется не фактом переиздания, а текущей социально‑политической ситуацией. Прочитав Василия Шульгина, мало кто сделается антисемитом, но антисемит подкрепит свои уже имеющиеся представления и установки ссылкой на авторитет Шульгина. Проблема не в публикации или непубликации самих текстов, а в наличии или отсутствии квалифицированной общественной дискуссии, в историзации прошлого — чтобы материалы другого времени позволяли нам в первую очередь понять то время и уже через это давали, наряду с другими источниками, инструментарий для понимания нас в настоящем.