Ни один отечественный авиатор в беседе с коллегой не скажет: штурмовик «Ил‑2». «Горбатый» — вот как он его назовет. Почему? Кабина пилота возвышалась неким «горбом», и перед атакой, когда самолет после «горки» шел вниз на цель, он особенно выделялся. В задачу легендарной машины входило поддерживать пехоту на поле боя. Огневые действия «горбатые» вели практически над головами сражавшихся. Вооружены были отменно. Один залп из «горбатого» мог не только нанести значительный урон живой силе противника, но и вывести из строя тяжелую технику, уничтожить блиндажи и другие укрепления. Сам же самолет защищали мощные бронированные пластины, из‑за чего он весил около шести тонн. Особенно эффективными действия «горбатого» оказались во время Битвы за Москву.

Был теплый июньский вечер 1941 года. Небольшой приграничный городок жил своей жизнью: в клубе текстильщиков танцы. А на окраине располагался аэродром. Начальство дало увольнительные летчикам и технарям до позднего вечера. И молодежь, конечно, собралась на танцы. Большой группой пошли в сторону клуба. Проходили мимо барака, где находились пленные поляки, многие из них устроились на бревнах. Заметив летчиков, один поляк крикнул на сносном русском: «Вам на аэродром надо. Завтра утром начнется война!» Летуны дружно рассмеялись. Только неделю назад ТАСС сообщил, что Германия выполняет все условия Пакта о ненападении.

Возвратились поздно, сержант Давид Капущевский только коснулся подушки — мгновенно заснул. Проснулся он от крика дневального: «Всем на аэродром! Растаскивать самолеты!»

На аэродроме Давид увидел, как над ним появился разведчик с крестом на борту. А на станции — воронки от бомб, сожженные загоны…

Летчиков построили, объявили приказ: всем необходимо самостоятельно добраться до Умани — шоссе уже заняли немцы, — а затем и до Воронежа, где нужно получить машины.

В Воронеже две недели знакомились с новыми штурмовиками — «горбатыми».

30 сентября 1941 года немецкая группа армий «Центр» перешла в наступление на Московском направлении: 1 млн 800 тыс. человек, 1700 танков, без малого 1400 самолетов, 14 тыс. орудий и минометов. Никогда ранее (да и позже тоже) столь мощная группа не сосредоточивалась на одном направлении. Немецкому «Центру» противостояли три советских фронта — Западный, Брянский, Резервный. Полоса обороны приближалась к 800 километрам. Людей у нас было 1 млн 250 тыс. Но это были не кадровые дивизии, а уже изрядно потрепанные, а то и вовсе слабо обученные части. Москва, к примеру, послала в ополченческие дивизии 165 тыс. добровольцев. Артиллерии у трех фронтов было почти в два раза меньше, чем у немцев, самолетов — 667, на 700 меньше, чем у «Центра», танков без малого тысяча, на 700 меньше.

Используя свое превосходство в технике, немцам удалось окружить значительную часть наших сил.

В «котлах» западнее Вязьмы и в районе Брянска оказались 64 дивизии (из 95, входивших во фронты), 11 танковых бригад из 13, 50 артполков Резерва Главного командования из 62.

К 7–10 октября кольца окружения замкнулись. Ночью 8 октября Жуков докладывал Сталину: «Главная опасность заключается в том, что почти все пути на Москву открыты. Слабое прикрытие на Можайской линии не может гарантировать от внезапного появления перед Москвой бронетанковых войск противника…» Если вещи называть своими именами, не исключался захват Москвы.

В городе и в Московской области к уничтожению подготовили 1119 предприятий и других объектов. Были созданы специальные группы подпольщиков для борьбы с оккупантами.

Ставка приняла энергичные меры по укреплению обороны столицы. 20 октября газеты опубликовали постановление Государственного комитета обороны. Москва объявлялась на осадном положении. К сожалению, меры, предпринятые ГКО, не могли помочь окруженцам.

К 20 октября бои в «котлах» практически завершились. По немецким источникам, 688 тыс. красноармейцев и командиров оказались в плену. Было потеряно больше 800 танков, около 6 тыс. орудий и минометов, много другой техники. По всем меркам катастрофические потери. В ряде публикаций превозносили бои в «котлах». Утверждалось, что они три недели приковывали к себе десятки немецких дивизий, предназначавшихся для взятия Москвы. Но не нужно оканчивать военные академии, чтобы понять: эти войска принесли бы куда больше пользы, если бы заняли позиции на подготовленных рубежах на подступах к столице, и Верховному не пришлось бы лично распределять артиллерийские батареи.

ДАВИД КАПУЩЕВСКИЙ → Мне почему‑то врезался в память день 19 октября 1941 года. Я только вернулся с задания, стоял у своей палатки, мимо проходил командир полка капитан Воробьев. К нему подбежал летчик‑истребитель и стал взволнованно докладывать, что из районов Наро‑Фоминска и Можайска на восток по дорогам и по целине движутся колонны немецких танков. А никаких наших войск вплоть до Москвы нет. Воробьев сам отправился на разведку. Вернулся быстро, мрачнее тучи. Побежал звонить начальству. Я понял: приказов на штурмовку будет много.

Давид Михайлович тогда не знал, что в те октябрьские дни командиру авиагруппы полковнику Н. А. Сбытову один летчик уже докладывал: «По Варшавскому шоссе двумя колоннами к Москве движутся немецкие танки с пехотой. А наших войск нет».

Командующий округом выехал в Тулу. Полковник решил собрать два‑три авиаполка и ударами с воздуха задержать немцев. Наметил время вылета. И вдруг звонок: срочно вызывают на Лубянку. А там уже в кабинете его ждут контрразведчики. Сразу набросились на него: «Откуда взял, что это немецкие части?» Объяснил: «Докладывали опытные пилоты». Посыпались угрозы: снять с должности, обвиняли в провокации. Но не арестовали.

Сбытов звонил Сталину. Не соединяют: идет заседание ГКО. Только утром позвонил начштаба ВВС Ворожейкин: «ГКО одобрил твои меры. Действуй!»

И тотчас же последовал удар «горбатых». Уничтожили 100–120 танков, около 300 машин пехоты. Немецкие танкисты поспешили рассредоточиться по окрестным лесам. Дорогу на Москву закрыли штурмовики.

Как и предвидел Давид Михайлович, командир полка собрал летчиков, вручил карты с обозначением целей. А потом неожиданно добавил: «Командир пехотинцев сказал мне, что его разведка обнаружила большое скопление немцев, готовящихся к прорыву. А у меня нет сил их сдержать. Одна надежда на вас».

ДК → Кто‑то спросил: «Где это?» Воробьев ответил: «Там же, на Можайском направлении». И показал на карте: «Первый раз с такой просьбой сталкиваюсь». Мы отправились к своим «горбатым», по дороге договорились, кто, где и как будет штурмовать. В отчетах указали на передвижения и скопления противника, не учтенные разведкой.

Оборонительные бои под Москвой носили ожесточенный характер. И хотя немецкие дивизии продвинулись так близко к городу, что любимчик Гитлера диверсант № 1 Отто Скорцени с колокольни подмосковной церквушки рассматривал в бинокль окраину Москвы, наиболее дальновидные германские генералы поняли: блицкриг против СССР не удался. Вермахт захватил обширные территории, на которых смогли бы разместиться четыре Германии. Но к затяжной войне Третий рейх оказался не готов.

1 декабря 1941 года командующий группой армии «Центр» фельдмаршал фон Бок в эмоциональном порыве лично возглавил последний бросок на Москву, но был встречен дружным огнем артиллерии, штурмовиков, пехоты и вернулся ни с чем.

В ходе оборонительного сражения советские военачальники создавали условия для контрнаступления. Ставке удалось скрытно от противника сосредоточить две армии северо‑западнее Москвы и одну в районе Тулы. Западный, Калининский фронты и часть Юго‑Западного насчитывали к 5 декабря 1941 года 1 млн 100 тыс. человек, 7652 орудия и миномета, 744 танка, 1000 самолетов. У немецкой группы армий «Центр» был 1 млн 708 тыс. человек, орудий и минометов почти в два раза больше — 13 500, танков 1170, а вот самолетов меньше — 615.

При таком соотношении сил контрнаступление обычно не начинают. Немецкие штабисты заверяли свое руководство: противник в настоящее время не способен вести контрнаступление. Но советское командование решило иначе.

5 декабря части Калининского фронта первыми вклинились в немецкую оборону. На другой день пришли в движение армии Западного и Юго‑Западного фронтов. Наступление Красной Армии явилось неожиданностью для группы «Центр». Немцы несли большие потери в живой силе и особенно в технике. Нет необходимости рассказывать о ходе боев — они описаны подробно и не раз. Уже 13 декабря Информбюро сообщило всему миру о полном провале немецких войск под Москвой. Это было первым тяжелым поражением вермахта во Второй мировой войне.

Разгром немецких войск под Москвой оказался более чем военным поражением. А победа в Московской битве имела громадное международное значение. Японцы окончательно утвердились в решении не выступать против СССР. Свои стратегические планы тотчас поменяли и турки.

Московская битва также вдохновила освободительное движение в оккупированных странах Европы. 1 января 1942 года 26 государств создали антифашистскую коалицию, обязавшись не заключать сепаратного мира с агрессором.

На ближайших подступах к Москве произошел крутой поворот в ходе войны в пользу СССР.

С июня Давид Михайлович только и делал, что отступал на восток. А тут пошли на запад. Но длилось это недолго. И не только потому, что последовал приказ о прекращении контрнаступления с 7 января 1942 года.

Немецкое командование кардинально меняло свои установки. Захват Москвы отодвигался на второй план. Главные задачи: выйти к Волге в районе Сталинграда и к Кавказу с нефтяными промыслами. Румыния не могла обеспечить горючим моторизированный вермахт.

Это заставило Генеральный штаб Красной Армии существенно изменить и свои планы. Так, полк «горбатых», в котором служил Давид Капущевский, срочно перебросили на Сталинградское направление.

Это случилось вечером, на Южном фронте, в 1942 году. Полк, в котором служил Давид, получил приказ перебазироваться на другой аэродром. Командир полка подошел к штурмовику Капущевского. Возле него стояли пятеро техников: нужно было заменить двигатель. Комполка разъяснил: полк улетает, вы остаетесь, меняете двигатель. Обращаясь к Давиду, добавил: «Перелетаешь, садишься здесь, — показал на карте, — под расписку сдаешь машину начальнику аэродрома и добираешься до полка. Вам, ребята, ночь для работы, утром выходите на дорогу, на попутках добираетесь до аэродрома. Немцы еще далеко».

Они действительно были далеко, но их танки и ночью двигались быстро. Уже рассвело, когда установили новый двигатель. Опробовали, мотор работал без перебоев. Вдруг один из техников потянул Давида за рукав, губы его дрожали. Летчик взглянул туда, куда показывал парень и ужаснулся: на аэродром въезжали танки с крестами. Ему показалось, что их было не меньше двадцати. Танки не стреляли: охраны аэродрома не было, одинокий самолет доставался противнику целым.

ДК → Решение пришло мгновенно, я вспомнил, что заводской инженер, две недели знакомивший летчиков с «Илами», упомянул, что в гондолах для убирающихся шасси может уместиться человек. Тут же приказал, двоим лезть в гондолы. Еще двоих подсадил в аккумуляторные люки: если ноги поджать, можно как‑то усесться. А пятого затащил в фюзеляж, набросал чехлов. Сам вскочил в пилотскую кабину и помчался по взлетной полосе. Взлетели. Выстрелов танков не слышал. Через полчаса приземлились на указанном аэродроме. Его начальник подошел, стал оформлять расписку о приемке самолета. Спросил: кто эти ребята, как они оказались здесь? Я сказал, что это наши технари, прилетели со мной. Начальник хмыкнул: дескать, за дурачка его принимают, будто он не знает — все «горбатые» одноместные. Получив расписку, на попутках добрались до своего полка. Я доложил, что задание выполнено. О том, что прилетел с пассажирами, умолчал. Правда, потом узнал, что кто‑то все‑таки об этом сообщил начальству. Все обошлось, уже на другой день вылетел на штурмовку.

В мае 1944 года на главном направлении советско‑германского фронта было относительно тихо. Все предыдущие летние кампании начинали немцы. Их пропаганда, не уставая, трубила: русские летом не посмеют наступать. 23 июня неожиданно для вермахта началась операция «Багратион», продлившаяся более двух месяцев.

Уже на четвертый день наступления танкисты замкнули кольцо окружения Бобруйской группировки немцев. Разведка донесла: противник собирает кулак для прорыва кольца. Представители Ставки маршал Г. Жуков и командующий ВВС Красной Армии главный маршал авиации А. Новиков приняли необычное решение: основной удар по окруженной группировке нанести авиацией.

Соответствующие указания поступили командующему 16‑й воздушной армии С. И. Руденко. В воздух поднялись 400 бомбардировщиков и штурмовиков, их прикрывали более 120 истребителей.

ДК → В таком прикрытии не было необходимости. Все ближайшие немецкие аэродромы оказались блокированными, «мессеров» мы и не видели. Я участвовал во многих операциях, но такой массированный удар состоялся, пожалуй, впервые. Шесть немецких дивизий были рассеяны по лесам и болотам. Авиаторам пришлось выполнять и вовсе не свойственную им работу. Мы брали в плен немцев, покидавших леса. С поднятыми руками, голодные, раненые, морально подавленные, они выходили на опушку. У них отбирали оружие, подъезжали полевые кухни. Потом их строили в колонны и под охраной нескольких красноармейцев, а то и одних направляли на сборные пункты пленных.

Однажды возвращаюсь после штурмовки, израсходовав весь запас патронов. До линии фронта несколько минут полета. И вдруг вижу, как из‑под меня выскакивает «худой» — так мы называли «мессершмитты» — и пристраивается ко мне справа метрах в тридцати. Скорости у нас одинаковые. Жду, что он начнет стрелять. Но он просто летит рядом. То ли тоже нет патронов, то ли хочет проследить, на каком аэродроме базируются «Илы». По нам не стреляют: и немцы и наши боятся попасть в своих.

Я решил сблизиться с немцем и ударить крылом по его крылу. Скорее всего, упали бы мы оба, но мое крыло помощнее. Начинаю скользить вправо. До него 15 метров, 10, 7, 3… Вот как до вас. Разглядел немца. Ему лет тридцать, а я мальчишка, мне чуть больше двадцати. Немец без шлема, из‑под шлемофона тянутся провода, видимо связь. Приготовился к удару, немец вытягивает руку и пальцами крутит у виска: дескать, с ума спятил парень. Он резко нырнул под меня, его машина маневренней моей, развернулся и ушел. После приземления ко мне подбежал друг, стал спрашивать о моем странном маневре по сближению с «худым». Рассказал ему и еще нескольким друзьям, что я задумал. Начальство никаких замечаний не сделало, вопросов не задавало.

Все это происходило под Сталинградом, зимой 1942 года. Позже я узнал, что было указание Гитлера направить лучших летчиков для борьбы с нашими штурмовиками, уж очень они досаждали немецкой пехоте, никакие заграждения и укрытия не могли спасти от них. Но и мы несли потери, пока не наладилась система защиты от немецких истребителей, нападавших на «Илы» сзади.

В довоенной жизни Давида Капущевского тоже было немало ярких моментов — как будто сама судьба готовила его к грядущим событиям.

В конце августа 1939 года в Москву прилетел германский министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп. Согласно протоколу его встречал нарком иностранных дел В. Молотов, на аэродроме выстроилась рота почетного караула. В той роте оказался и Давид. Министры обходили строй, когда Риббентроп неожиданно остановился возле Капущевского и потрогал ремень винтовки.

Но что там Молотов и Риббентроп. 1 мая 1941 года на Красной площади состоялись, как обычно, военный парад и демонстрация трудящихся. Давид тоже был в расчете своего училища. Прохождение курсантов у трибуны встретили аплодисментами. Это был последний мирный парад.

ДК → Когда парад закончился, начальник училища сказал мне и еще одному курсанту: «Вы приглашены в Кремль на прием. Пропуска вам заказаны». Мы пришли в зал, где были накрыты столы, и скромно встали в стороне. Вдруг вижу, все как‑то встрепенулись — прямо к нам направились Сталин с членами Политбюро. Сталин шел неторопливо, прошел от меня в двух метрах, я его хорошенько рассмотрел: в мягких сапогах, лицо в оспинках, усы редкие, роста невысокого, особенно на фоне наркома обороны маршала Тимошенко почти двухметрового роста, который как бы замыкал эту группу.

Пока шел по коридору училища, меня останавливали курсанты. Первый вопрос: «Сталина видел?» Я им простодушно рассказывал, обо всем, что заметил. И с моих слов выходило, что вождь на снимках в газетах и на кадрах кинохроники вовсе не такой, как в жизни. Через час после моих импровизированных политинформаций вызвали к начальнику училища. «На приеме был?» — «Так точно, рядом с вами». — «Сталина видел?» — «Так точно, видел». — «Все это забудь». Я не знал, что и ответить. Всего ожидал, но только не этого. Генерал нахмурился и выдавил из себя: «Свободен».

Много позже Давид понял: начальник училища спас его от разговоров с особистами, беседы с которыми ничего хорошего не сулили. Такое, конечно, не забывается. И Давид молчал. И только через 75 лет Давид Михайлович поделился этим со мной.

Но были и другие встречи. Однажды на аэродром, где базировался полк «Илов», прилетел их создатель, главный конструктор Сергей Владимирович Ильюшин. Один, без свиты, подходил к летчикам, внимательно выслушивал их и техников. Остановился и у машины Капущевского. Давид посетовал на то, что у них уходит много времени на установку броневых плит в случаях, когда их приходится снимать. А это происходит почти после каждого боевого вылета. Конструктор объяснил особенности крепления и пообещал подумать об этом. Ну и, конечно, летчик сказал, что обязательно нужен воздушный стрелок, который смог бы защитить самолет от нападения сзади. Ильюшин ответил лаконично: «Над этим работаем». И когда появились двухместные «Илы», наши потери резко сократились.

Кадровики, оформлявшие увольнение Давида Капущевского из армии, подсчитали, что он находился на передовой 38 месяцев и 16 дней, т. е. 1156 дней. Сюда не входят командировки за новыми «горбатыми», учеба, лечение в госпиталях — его подстрелили два раза, оба не в воздухе, а на земле. А война, как известно, продолжалась 1418 дней. Согласитесь, солидный стаж боевой работы на переднем крае. Отмечена она пятью боевыми орденами.