Один из самых знаменитых пианистов мира поговорил с корреспондентом «Лехаима» не только о музыке, но о своем новом языке, об обретенной стране и стихах, которые сопровождают его всю жизнь.

Впервые я его увидел в 1981‑м: в финале концерта Гнесинской десятилетки объявили ре‑минорный концерт Баха, и к роялю вышел восьмилетний мальчик, заигравший не как вундеркинд, но как сложившийся взрослый музыкант. В Доме композиторов в 1983 году 11‑летний Женя Кисин уже исполнял огромную программу и щедро бисировал, играя в том числе свое. А полгода спустя в Большом зале консерватории я уже слышал в его исполнении два концерта Шопена. Кудрявый еврейский ребенок в пионерском галстуке…

Cпустя 30 лет Евгений Кисин — один из музыкантов, олицетворяющих эпоху. И — еврейский музыкант. Он изучает идиш и иврит, дает концерты в Иерусалиме — в отличие от большинства западных звезд (Иерусалим не все признают столицей Израиля). На церемонии вручения диплома почетного доктора Иерусалимского университета пианист изумил левую профессуру цитированием Декларации независимости Израиля. И о европейской антиизраильской пропаганде, которой Кисин пуб­лично возмущался в открытом письме директору Би‑би‑си, ему тоже есть что сказать.

Владимир Мак Когда вы заинтересовались еврейскими традициями и историей?

Евгений Кисин Где‑то в подростком возрасте. А сейчас это неотъемлемая часть моей жизни. Здесь не могу не вспомнить о замечательном человеке, который много мне дал в этом смысле. Не могу сказать, что он пробудил во мне национальное самосознание, оно было и до нашего знакомства, но он был первым, кто просветил меня «в еврейской области». Звали его Рафаил Матвеевич Хозак, был он композитором. Я познакомился с ним летом 1986 года в Доме творчества композиторов «Иваново», где и Рафаил Матвеевич со своей женой Раисой Самойловной, и наша семья тогда отдыхали. Через какое‑то время после знакомства он сказал, что хотел бы сыграть нам кое‑что из своей музыки; до сих пор помню, как на даче, где мы останавливались, Рафаил Матвеевич положил свои небольшие руки на клавиатуру, начал играть тихую лиричную музыку (средней паршивости рояль красиво зазвучал под его пальцами), и после первых тактов, как бы в подтверждение того, что мы с удивлением услышали, сказал: «Это еврейское…» То были пьесы из его цикла «Читая Шолом‑Алейхема», я по сей день хорошо их помню. Тогда разные композиторы показывали нам свою музыку — и когда мы в тот день расстались, я сказал своей учительнице Анне Павловне Кантор: «Наконец‑то что‑то настоящее!» А потом, в течение двух месяцев, проведенных в «Иванове», мы много гуляли, и он меня «просвещал»… Первым объяснил мне, что Арафат — не «борец за свободу и справедливость», а террорист и убийца; что СССР — самое антисемитское государство в мире; что арабы всегда нападали на Израиль, а не наоборот, а наши СМИ всё врут и т. д. Рассказал мне, как Римский‑Корсаков ценил еврейскую музыку и поощрял своих учеников‑евреев (Михаила Гнесина и других) писать ее. От Рафаила Матвеевича я тогда услышал о книге Даймонта «Евреи, Б‑г и история»; о том, как в доме отдыха, где они с Раисой Самойловной проводили отпуск, Райкин тайком читал эту книгу и говорил, что молодежь должна это знать. И еще рассказывал Рафаил Матвеевич о том, как, когда он предлагал свою еврейскую музыку (которую начал писать после четвертого инфаркта) музыкантам, соглашались ее играть русские, а евреи отказывались… Очень много всего он мне рассказывал — и говорил: «Я хочу, чтобы ты узнал себя». Этого я никогда не забуду.

Единственное, в чем я по прошествии многих лет не могу согласиться с Рафаилом Матвеевичем, — это его отношение к идишу. Он говорил: «Это жаргон!» — и утверждал, что иврит возбуждает в еврее национальное чувство и желание вернуться на родину, а идиш — нет, поэтому иврит в СССР запрещен, а идиш разрешен. Рафаил Матвеевич был прав: иврит возбуждает национальное чувство в сионистском смысле, но я по себе знаю, какое сильное и глубокое национальное чувство возбуждает идиш, как богат и выразителен этот язык, какая замечательная литература на нем создана и какую важнейшую роль он играл в жизни еврейского народа. Недаром народ создал такие пословицы: «Кто не знает иврита, тот необразован, а кто не знает идиша, тот не еврей» и даже «Б‑г говорит на иврите, а слушает на идише».

ВМ С чего началось увлечение идишем?

ЕК Я много слышал идиш в детстве, когда проводил лето на даче с бабушкой и дедушкой (пару лет назад я написал на идише стихотворение об этом). К нам иногда приезжала моя тетя с Украины и пела еврейские песни: «Ломир алэ инейнэм», «Варничкес»… Что‑то у меня осталось в душе с тех пор — и став старше, я захотел по‑настоящему выучить этот язык. Ну а сегодня идиш — неотъемлемая часть моей жизни: едва ли проходит день, когда бы я не прочитал, или не написал, или не произнес хотя бы несколько фраз на идише. Вчера я ужинал с еврейским писателем, главным редактором газеты «Форвертс» Борисом Сандлером, позавчера пил чай с идишистом Геннадием Эстрайхом — и мы говорили только на идише. А завтра я иду смотреть пьесу Лейвика «Дер нес ин гето» в постановке еврейского театра «Фолксбине».

ВМ Читаете ли вы классиков идиша в оригинале?

ЕК Конечно. И Переца, и Аша, и Дер Нистера, и Маркиша… И Библию в переводе Иегоаша, и сонеты Шекс­пира в переводе Лапина, и «Короля Лира» в переводе Галкина… А недавно начал пробовать кое‑что писать. Сандлер отредактировал и опубликовал несколько моих стихотворений и пару рассказов на сайте «Форвертса», а один из моих рассказов даже в бумажном издании газеты. Скоро должны быть опубликованы еще два рассказа и несколько стихотворений.

ВМ Вы выпустили диск с чтением стихов на идише.

ЕК Даже два. А через месяц запишу еще один: из стихотворений Переца, по случаю 100‑летия его смерти.

ВМ Собираетесь ли вы профессионально заниматься чтением стихов?

ЕК Чтобы делать что‑либо профессио­нально, нужно учиться; у меня такой возможности нет. Это хобби. Да, я буду продолжать это делать. В декабре исполню в Далласе и Нью‑Йорке (в Карнеги‑холле) еврейскую музыкально‑поэтическую программу: буду играть произведения Блоха, Веприка и Крейна и читать стихи Переца.

ВМ В 2014‑м вы стали гражданином Израиля. Прошлым летом Израиль выдержал три месяца тяжелой войны. При этом, с одной стороны, некоторые страны, которые принято считать цивилизованными, ведут антиизраильскую политику, а с другой, — многие упрекают израильское правительство в пассивности. Что вы скажете об этом как израильтянин и как гражданин мира?

ЕК Политику проводят не «страны», а люди. К сожалению, на протяжении последнего столетия многие западные политики предавали и продолжают предавать западные идеалы; антиизраильская политика, конечно же, одно из проявлений такого предательства (об этом писал, например, Наум Коржавин в статье «Ближневосточный конфликт и судьба цивилизации»). А все ли сделало израильское правительство в войне с «Хамас», об этом я судить не могу: я не военный. Как говорил мудрый Шота Руставели: «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны».

ВМ За последний год в стране, где мы родились, произошли события, разделившие людей на разные лагеря. Многие ваши коллеги подписывали разные письма, связанные с этими событиями. Как вы относитесь к коллективным письмам?

ЕК К коллективным письмам я отношусь в зависимости от их содержания. Например, письмо советских писателей с предложением взять на поруки осужденных Даниэля и Синявского, письма советской интеллигенции против реабилитации Сталина и смертной казни я считаю актами благородства и гражданского мужества. А, скажем, «письмо 5000» конечно же считаю актом невежества и подлости. Что же касается меня самого, я постоянно подписываю всякие петиции: и в защиту разных людей, и в защиту животных в самых разных странах.

ВМ «Оскорбление чувств верующих» — эта фраза сегодня актуальна везде, после скандала с «Тангейзером» это касается и музыкантов — что вы об этом думаете?

ЕК Моя позиция однозначна: полная свобода самовыражения для всех, верующих и неверующих. Не нравится — не читайте и не смот­рите. Мало ли что оскорбляет чьи чувства? Этак получится, что и всю атеистическую или даже просто нейтральную религиоведческую литературу надо запретить, и Спинозу, и Дидро, и Гольбаха, и Ницше… И еще «Гавриилиаду», «Мастера и Маргариту», а чьи‑то чувства оскорбит даже «Сказка о попе и работнике его Балде»! Дальше начнутся «разборки» между самими верующими: чувства католиков оскорбляет Лютер; чувства всех христиан оскорбляет Талмуд, в котором об Иисусе говорится нечто совершенно не соответствующее христианским представлениям о нем; чувства иудеев оскорбляет «Откровение Иоанна Богослова», где дважды повторяется словосочетание «синагога сатаны»… Человечество прошло и через сжигание еретиков, и через «Индекс запрещенных книг», и через бичевание Уриэля Акосты, и через много чего еще, о чем просвещенные люди могут вспоминать только с ужасом и стыдом.

ВМ Вашим первым европейским триумфом в детстве был концерт с Караяном. Готовы вы были бы сегодня выступить вместе с членом нацистской партии?

ЕК Для меня Герберт фон Караян — не «член нацистской партии», а великий музыкант, так же как Давид Ойстрах и Эмиль Гилельс — великие музыканты, а не члены ВКП(б)/КПСС. Мне всегда казалось, что нам, жившим в Советском Союзе, такие вещи понятны больше, чем кому‑либо.

ВМ В этом году вы играете две программы. В первой, рядом с ноктюрнами и мазурками Шопена и 21‑й сонатой Бетховена, прозвучат почти не исполняемые 4‑я соната Прокофьева и «Ракоци‑марш» Листа. Во второй, после 10‑й сонаты Моцарта, «Апассионаты» и интермеццо Брамса, вы играете пьесы Альбениса. Как вы формируете программы своих концертов?

ЕК Мои вкусы весьма разнообразны. Фортепианный репертуар тоже обширен, поэтому я просто перебираю в уме все произведения, которые еще не играл и хочу сыграть (а таких очень много), и пытаюсь представить себе, из каких можно составить хорошую программу. Естественно, приходится учитывать такие факторы, как сочетание крупных произведений с мелкими, трудных для восприятия — с более «доходчивыми» и т. д.

ВМ Программа вашего концерта 26 мая в Карнеги‑холле, посвященного 100‑летию геноцида армян в Турции, была составлена из музыки Шопена, которого вы играли и на своем первом концерте в Большом зале. Шопен ваш любимый композитор?

ЕК Именно так оно и есть.

ВМ Есть ли у вас любимые пианисты, портреты которых вы готовы были бы повесить у себя в комнате?

ЕК Почему же «готов был бы»? В моей комнате висят портреты Антона и Артура Рубинштейнов, Генриха Нейгауза, Владимира Горовица, Эмиля Гилельса.

ВМ В детстве вы играли на бис свои пьесы. Продолжаете ли вы сочинять музыку?

ЕК О нет, это я перестал делать еще в подростковом возрасте… Много разных стилей попробовал — и наступил момент, когда я почувствовал, что не знаю, что делать дальше, и в голове у меня перестала звучать моя музыка. Наверное, так и должно было произойти, это случилось в то самое время, когда я начал активно концертировать.

ВМ В свое время вы очень щедро бисировали. Как сейчас вы относитесь к бисам?

ЕК Так же. Сколько просят — столько стараюсь играть.

ВМ Есть ли у вас любимые залы, города и публика?

ЕК Большой зал Московской консерватории, венский Музикферайн, пражский Рудольфинум, белградский Центр имени Колараца… Очень любил играть в болонском Театро Коммунале, но сейчас там, к сожалению, больше не проходят концерты, только оперные спектакли. Вообще, в Италии потрясающая публика. И в Корее тоже.

ВМ Вы давно не живете в Москве, считаете ли вы себя по‑прежнему москвичом?

ЕК Москва — безусловно мой родной город; я это очень остро ощущаю каждый раз, когда приезжаю туда. Меня очень много приглашают в Москву. Я собираюсь выступить там (а также в Петербурге) в 2017 году.