У нерусских израильтян, как, впрочем, и в очень разнородной среде граждан, называемых тут «русскими», существуют порой диаметрально противоположные точки зрения на суть той таинственной субстанции, которая определяет характер «русскости». И хотя ее точный состав не известен никому, мы попытаемся выделить те или иные его составляющие. При этом, разумеется, не обязуясь раскрыть миру великую тайну загадочной русской души и еще более загадочной русско-еврейской, но если сможем хоть самой малостью способствовать лучшему пониманию вопроса, сочтем наш труд ненапрасным.

Вместе с тем мы далеки от намерения предложить читателю научно обоснованную гипотезу. Отнюдь нет. Речь пойдет о феноменах «русскости» и о людях, к ним причастных, о том, что известно о них наверняка и по слухам, по сложившейся традиции или по мнению ее ниспровергателей.

Считаем своим долгом предупредить: тех, кто полагает, что намечается серия разоблачительных статей о бедственном положении израильских русских в кавычках и без, ожидает разочарование. Высокомерие и авторитарность, являющиеся наиболее частыми и обидными проявлениями ксенофобии, считаются в Израиле как раз коренными признаками «русскости», проступающими сквозь всю историю развития государства еще со времен отцов-основателей, большая часть которых была родом из российской черты оседлости. Поэтому нет ничего удивительного в том, что эти черты приписываются (и зачастую небезосновательно) именно новым репатриантам из бывшего СССР. Таким образом, ксенофобное поведение членов «старого» общества трактуется всего-навсего как реакция на вызывающее поведение «русских», которые «начали первыми».

Кроме того, отметим: израильское общество ксенофобно в целом и во всех своих этнических составляющих и не может быть иным. Нужно только представить себе состояние людей, которым каждые пять-шесть лет приходится приспосабливаться к новым социо­экономическим, политическим и культурным условиям проживания, вызванным появлением очередной волны иммигрантов. Естественно, первым требованием к новоприбывшим становится: «Делайте, как уже делается, и не смейте ничего менять».

С точки зрения принимающей стороны, это требование вполне резонно, с точки зрения вернувшегося на историческую родину или, по местной терминологии, возвысившегося (оле) индивида, оно абсурдно. Ведь он и ехал-то с намерением внести свой вклад в строительство общего национального будущего. Какое же основание и право имеет кто бы то ни был препятствовать столь благородной цели?

Таким образом, конфликт имеет место еще до первого контакта между сторонами. И, по чести говоря, нет такой этнической группы, которая не прошла бы через первичную стадию взаимных претензий, не затаив отрицательных эмоций по отношению к принимающей стороне и не отыскав затем способа компенсировать убытки за счет следующего потока репатриантов. При этом отрицательное отношение многих израильских старожилов к любому проявлению «русскости» выходит за рамки обычной ксенофобии – как по яркости эмоциональной окраски, так и по длительности переживания.

Со времени алии 1990-х прошло двадцать, а со времени алии 1970-х и все сорок лет, но нелюбовь ко всему русскому все еще гуляет по радио- и телеэфиру, газетным страницам и присутственным кабинетам. Не повсеместно, не победно, зачастую завуалированно, но тем не менее ощутимо. Эта затянувшаяся фаза нелюбви, не сопровождаемая обычным для израильтян синдромом постагрессивной вины, заставляет думать, что дело не столько в обычной ксенофобии, сколько в подспудной психопатологии и поведенческих маневрах по самозащите от глубоко сидящих комплексов.

На наш взгляд, немалая часть проблемы состоит в том, что израильское общество пережило несколько периодов весьма назойливого засилья «русскости», которой мы, кстати сказать, обязаны размещением еврейского государства на территории Палестины, а не Уганды. Весь первый период становления Израиля проходил под сильным влиянием русской/советской культуры и политической мысли. В основе израильской литературы на иврите лежит русская и советская классика. Основой израильского театра послужила мос­ковская «Габима». Первые израильские поэты, определившие на много лет вперед характер новой ивритской поэзии, выросли на русско-советском стихе в диапазоне от Пушкина до Маяковского. В израильских песнях, ставших весьма существенным культурообразующим фактором нового общества, слышится ранняя советская песня, а израильская система образования широко и вольно пользовалась советской педологией, помесью педагогики с психологией, характерной для ранней советской традиции созидания нового человека.

Правда, как ранняя советская песня, так и педология испытали на себе сильное влияние их еврейских создателей, но в данной ситуации это не имеет значения: влияние и той и другой расценивается в Израиле как русское. А любое сильное влияние с течением времени вызывает сопротивление и замену антиподом. И уж совсем неминуемо, когда речь идет о влиянии культурном.

Способность израильтян заниматься культурными пертурбациями на фоне непрекращающейся военной угрозы и перманентного социального бурления поражает. Сказано, но не доказано, что война или напряженная общественная жизнь музам не помеха, скорее, наоборот. Однако относительно Израиля это утверждение оказалось справедливым. Переворот в культуре готовился несколько лет, но начался он после Шестидневной войны и достиг апогея после войны Судного дня, то есть в самом начале 70-х годов прошлого века. И тогда русское – все русское без исключения – в одночасье вышло из моды. Прежнее единообразие общественного вкуса сменилось поначалу робким разнообразием, а затем таким многообразием, что сегодня нет, кажется, никакой культурной установки: все можно, и все идет, кроме «русскости». Вернее, скажем так: «русское» означает «некачественное, устаревшее, низвергнутое, не имеющее хождения, общественно вредное».

Касается это всего: мировоззренческого аппарата, этических и эстетических норм, манеры одеваться, способа воспитывать детей, умения лечить, учить, проектировать, строить, добиваться спортивных рекордов, а также принятых в «русской» среде стандартов оценки культурных феноменов и методов их создания.

Среди постоянных персонажей общеизраильских масс-медиа, создающих то, что называется общественным мнением, «русских» нет. Нет их, за редчайшим исключением, и в тусовке местного шоу-бизнеса. Даже в колонки сплетен «русские» попадают либо как повод для насмешки, если они олигархи, либо как повод для возмущения, если дело связано с криминальной хроникой.

Вместе с тем все не так просто. Есть основание полагать, что израильское экономическое чудо во многом обязано своим существованием «русскому» компоненту. В те школы, куда после многолетней борьбы проникла «русская» система образования, стоит очередь нерусских израильтян, не просто решившихся доверить воспитание своих чад авторитарным «русским» педагогам, но еще и готовых солидно приплачивать за эту науку.

Что касается царства муз, и тут все не однозначно. В живописи, музыке и танце, в кино, песенном творчестве, даже в прозе и поэзии и уж, разумеется, в спорте влияние «русских» бесспорно. Знаменитых имен много, мы приведем их в свое время по каждому отдельному поводу. Однако «русские» и тут – как в промышленности, науке, медицине, образовании и далее везде – находятся словно бы на зад­нем плане или движутся за кисейной пеленой. Они не то чтобы невидимы, но видятся на отдалении, словно в перевернутый бинокль.

Почему так получается, сказать непросто. Никто вроде бы никому не указ. У государства, если оно порой и хочет вмешаться в такие дела, как правило, ничего не получается, поскольку третий закон Ньютона действует в израильском обществе по гиперболе: противодействие общества принуждению таково, что правительству приходится сто раз подумать, прежде чем оно решается на какое-либо действие. Обвинять правящую элиту тоже нерезонно: деньги и слава не ходят в Израиле в обнимку, а уж общественное признание к деньгам и вовсе не липнет. И все-таки явно заниженному вниманию к очень ярким феноменам «русского» происхождения требуется объяснение.

Первое, что приходит в голову в этой связи: сдвиг по фазе, и не в переносном смысле, а в прямом, поскольку, изучая историю вопроса, невольно приходишь к выводу, что каждая «русская» алия была сдвинута по отношению к принимавшему ее населению когда на чуть-чуть, а когда и на все сто восемьдесят градусов. Другими словами, каждая волна «русской» иммиграции, с точки зрения старожилов, упорно попадала не в масть и нарушала сложившийся уклад, или, как теперь говорят, консенсус. То ли в силу некоей встроенной в их мироощущение самостийности, то ли благодаря иному набору качеств «русские», в отличие от прочих этносов, действовавших эволюционным путем, каждый раз пытались не вписаться в существующую схему, а полностью ее изменить. То есть совершить очередную революцию.

Посудите сами: в конце ХIХ века в дальнюю турецкую провинцию, где одни пасут коз, а другие молятся и изучают Тору, приезжают просвещенные юноши и девицы из далекой России, пожертвовавшие театром и литературными вечерами ради национальной идеи. Тут уж речь идет не о сдвиге по фазе, а о полном несоответствии фаз. Но проходит время, и, хотя идея создания театра все еще находится в потенции, литературные вечера уже имеют место. Правда, феллахи забросили коз и взялись за оружие, а беззащитные религиозные евреи в ужасе вздымают руки к небесам. Сонный покой заштатной провинции нарушен, власти свирепствуют, федаюн-бандит бесчинствует, а евреи, пусть они и расходятся по фазе, всегда отвечают друг за дружку, такова их историческая судьба.

С другой стороны, пусть национальная идея и требует жертв, но она же обустраивает городскую и сельскую жизнь, развивает торговлю и создает псевдо-Европу на небольшом клочке земли между Азией и Африкой. Однако наиболее уважаемые граждане турецкой провинции Палестина теперь вовсе не «москали» (так называли выходцев из России не только в Малороссии, но и в Палестине), а «самех-теты», «сфарадим техорим», то есть чистокровные сефарды.

Эти далекие потомки изгнанников из Испании высокомерны и претендуют на аристократичность. Из их среды вышли Спиноза и Дизраэли. У них свой язык (ладино) и свой кодекс чести. Они одеваются по парижской моде, соревнуются за внимание своих капризных и холеных женщин и со сравнительной легкостью находят общий язык с хозяевами страны – турками, поскольку по большей части прибыли именно из Турции. А связи – это всегда достаток, покой, комфорт.

И вдруг – труба, барабан! – опять накатывает волна «русских». На сей раз с Толстым и Герценом в головах. Эти собираются строить уже не просто национальный дом, а – бери выше! – единственно справедливую власть на земле. Косоворотки, телогрейки, сарафаны, шаровары, сапоги (одна пара на пятерых), красные знамена, русская речь и, разумеется, иврит, возрождаемый в авральном порядке и насаждаемый с невероятной агрессивностью: киоски, продающие книжно-газетную продукцию на идише, вспыхивают в ночи, как факелы. Буржуи – на очереди, во всяком случае риторически.

Сдвиг по фазе? Да. Притом и сегодня совершенно непонятно – вперед ли, назад или в сторону уводит эта фаза. В качестве апологии израильскому социализму можно предположить, что начальные фазы построения государства требовали авторитарной власти, тогда как из двух реальных возможностей, предоставляемых Новейшим временем, мягкий социализм, очевидно, все же лучше даже самого мягкого фашизма.

Военное время и период создания государства не обсуждаются. СССР спас мир от фашизма и голосовал в ООН за создание еврейского государства, фактически оказавшись его основателем. Все русское и советское, естественно, оказалось в моде. Впрочем, захлестнувшая молодое государство послевоенная волна эмиграции, одновременно напоминавшая Потоп и спасение от Потопа, была сравнительно равнодушна к своим этническим корням. Фашизм способствовал сплочению еврейского мира. Пришельцы ощущали себя в первую очередь евреями. Их происхождение играло для них в то время сравнительно небольшую роль, тогда как желание забыть прежнюю жизнь с ее ужасами и трансформироваться в нечто иное с точки зрения идентификации и самоидентификации было велико и полностью соответствовало тогдашнему идеалу сионизма.

Но вот прошла Шестидневная война. А до нее в израильское общество влилась широкая волна мелкобуржуазной публики из изгнанных Гомулкой польских евреев и не менее мощная волна выходцев из Северной Африки. Ни те ни другие не разделяли социа­листического идеала. Более того, и тем и другим пришелся не по нраву высокомерный идеализм кибуцев и проф­союзов, захвативших все сферы влияния и изъявлявших свою волю с вполне ощутимым русским акцентом. Поэтому, когда опьяневший и ошалевший от блистательной военной победы в Шестидневной войне маленький Израиль стал приходить в чувство, многие поняли: у социализма тут больше нет шансов на единоличную власть.

И снова Израиль накрыла волна иммиграции из России, которую назвали алией 1970-х. Она не была многочисленной, но казалась идеологически сплоченной. Эту сплоченность (лучше назвать ее единомыслием) многие в Израиле посчитали сионизмом. На самом деле, несмотря на бескомпромиссную и громогласную борьбу с советским режимом за выезд, бывшие советские граждане имели весьма слабое представление о своей исторической родине и о сионизме. Были они в большинстве своем не столько сио­нистами, сколько противниками советского режима.

Чтобы в этом убедиться, достаточно полистать периодику того периода, например журналы «Сион» и «22». Основная тема, занимающая составителей журналов и авторов статей, – СССР, а вовсе не Израиль. Все то, что не могло быть сказано вслух там, должно было выплеснуться на журнальные страницы здесь. Люди торопились зафиксировать личные истории, снять завесу с утаенных советской властью или фальсифицированных ею событий, обсудить противозаконные и бесчеловечные действия режима, высказать свое отношение к его звериной сущности. Естественно, что все, запрещавшееся советской властью, вызывало острый и неподдельный интерес. Возвысившиеся (олим) открывали для себя иудаизм, еврейскую историю и культуру, западную философскую мысль и, что тоже немаловажно, незнакомый им до тех пор в ощущении буржуазный мир хорошей жизни.

Эти «русские» вроде бы не были настроены революционно. Напротив, сойдя с советского корабля, они чувствовали себя настолько неуверенно на благополучном берегу, что казались полностью дезориентированными. Да, они несомненно были против любого проявления социализма в отдельно взятой маленькой стране, но Бен-Гурион, Голда Меир и Моше Даян были для них не политиками с определенными взглядами, а легендарными и даже мифическими фигурами. Этих корифеев сио­низма «русские» любили до слез, но голосовать за Социалистическую партию не то что не хотели – не могли. Это было против их понятий, соображений и убеждений.

Таким образом, исчезла надежда социалистов на восстановление престижа социалистической идеи при поддержке «русских», и левый истеблишмент отвернулся от них в раздражении. Что до правой оппозиции, та была занята выходцами из Северной Африки, численно намного превышавшими замороченных «русских».

Первое правое правительство во главе с Менахемом Бегином пришло к власти при помощи североафриканцев, иначе называемых в Израиле «мизрахиим», «восточные», – но почему-то считается, что это сделали «русские». Может быть, такая точка зрения сложилась ввиду того, что эта репатриантская волна непрестанно пыталась дезавуировать советский режим, причем делала это страстно, по любому удобному случаю и в любом, пусть даже очень неудобном для социалистического истеблишмента месте.

Создалась легенда, согласно которой левый истеблишмент преграждал «русским» путь к рампе намеренно, а правый – по недоумию. Нам же хочется обратить внимание на то, что желающие принять участие в борьбе за политические или иные высокие позиции вполне в этом преуспели, но было таких чрезвычайно мало. Дело в том, что алия 1970-х была занята не государственными задачами, а собой. В промышленности, медицине и науке она пыталась согласовать знания, полученные в СССР, с мировыми стандартами, а в искусстве искала пути, ведущие из досоветского периода туда, куда эти пути могут привести. Поэтому в профессиональной среде «русские» были и видны, и слышны, но на общественной сцене, если и пытались играть какую-нибудь роль, выбор обычно падал на закулисные формы влияния.

Казалось, что, переборов советскую власть ценой больших, а в некоторых случаях и сверхчеловеческих усилий, алия 1970-х выдохлась. На коллективную борьбу за более удобные условия проживания на исторической родине у нее сил не осталось. Впрочем, сама мысль о борьбе с теми, кто создавал эту чудо-страну, была нелепой. Вот если бы были принципы, за которые стоило бороться, тогда другое дело. Но принципов не было. Вернее, принципы были, и касались они борьбы с любым проявлением «советскости», только спроса на эту материю не было. Окружающие просто не понимали, о чем речь.

И алия 1970-х обиделась. Часть съехала в Европу и за океан, ничем особым, впрочем, и там не отличившись. Другая часть вписалась каким-то боком в окружающую израильскую среду, оставшись при этом замкнутой, чужеродной и обособленной группой. Даже когда удача улыбалась кому-то из «русских» и окружающий мир вдруг замечал и привечал одного из них, этот успех воспринимался внутри группы как своего рода предательство. Алия 1970-х хотела казаться недооцененной. Обиженной и недооцененной она и была – вплоть до появления алии 1990-х, когда «русскость», получив численное преимущество, снова стала революционной и изменила страну проживания до неузнаваемости.

Феномен «русскости» весьма интересует сегодня израильское общество. Автора не раз приглашали в СМИ, а также в учебные и исследовательские заведения для разговора на эту тему. Попытка опереться на статистические опросы и немногочисленные социологические исследования оказалась для автора провальной. Нельзя определить искомое по ответам на вопросы, заданные без понятия, что это искомое может собой представлять. Более правильный, с нашей точки зрения, вариант – рассказать о конструирующих явление значимых событиях и людях, в них замешанных, и попробовать определить мотивы действий и противодействий, делающих событие и его участников значимыми. Этим мы и займемся в новой рубрике «Кириллицей на иврите».

(Опубликовано в №222, октябрь 2010)