25 марта в Москве на 103‑м году умер философ Теодор Ильич Ойзерман

Об академике Ойзермане писать легко: больше 100 прожитых лет, яркая биография, множество воспоминаний друзей, коллег, учеников. Да и сам он охотно давал интервью и рассказывал о себе. Так что белых пятен в его судьбе практически нет.

Он родился за три месяца до начала Первой мировой войны в Херсонской губернии в учительской семье. Отец был верующим иудеем, в годы Гражданской руководил отрядом еврейской самообороны. Но он рано умер, а мать была к религии индифферентна, так что еврейского образования мальчик практически не получил.

В 1930‑х мать перебралась с детьми из Днепропетровска в Ивановскую область. Ойзерман, печатавший до переезда в местной прессе стихи на украинском, перешел на русский и на прозу. Один из его рассказов, помещенный в журнале «Красная новь», был замечен главным эмигрантским критиком Георгием Адамовичем.

На философский факультет легендарного ИФЛИ Ойзерман пошел лишь потому, что вычитал где‑то, будто писателю необходимо системное мировоззрение. Но через несколько лет о литературе он уже не вспоминал — стало ясно, что его призвание именно философия. Дальше были аспирантура, защита кандидатской, фронт, контузия на Курской дуге. Войну Ойзерман закончил под Бреслау, потом еще год провел в Австрии, объясняя местному населению преимущества социализма. По возвращении в СССР сделал блестящую карьеру: в разгар антикосмополитической кампании он становится завкафедрой истории зарубежной философии МГУ, защищает докторскую. В конце 1960‑х уходит в Институт философии, избирается членкором, а в 1981 году — действительным академиком. В 1960‑1970‑х годах был спичрайтером и доверенным собеседником Алексея Косыгина. В 1983 году входит — знак высокого доверия — в знаменитый АКСО, Антисионистский комитет советской общественности.

И пишет, пишет, пишет. Едва ли не до самого конца жизни Ойзерман сохранял «нечеловеческую работоспособность», о которой говорили все знавшие его: книги, сотни статей, редактура всевозможных коллективных сборников. Уже в постсоветские годы он выпускает одну за другой десяток монографий…

На самом деле писать о Теодоре Ойзермане трудно. Послужной список и опубликованные труды дают слабое представление о его значении для нескольких поколений советских философов. Надо было в 1940–1950‑х годах учиться в Московском университете, слушать его лекции, общаться с ним — тогда, в той обстановке, среди туповатых диаматчиков и откровенных погромщиков. На их фоне грамотный и разумный Ойзерман выглядел пришельцем из иного мира. Недаром студенты перепечатывали конспекты его лекций на машинке — этакий философский самиздат той эпохи.

Он читал курс истории марксистской философии — казалось бы, что может быть менее выигрышно? Но Ойзерман погрузил марксизм в исторический контекст, показал его связь с философской традицией, в первую очередь немецкой, перенес акцент на ранние работы Маркса. Он разбирал со студентами — параграф за параграфом — Канта и Гегеля. «В самой манере, ритмике, акцентах» его лекций «чувствовалось особое теоретическое обаяние», — вспоминал один из слушателей. Он воспитал и заразил своими интересами, своим подходом самых известных философов‑шестидесятников: Эвальд Ильенков, Мераб Мамардашвили, Пиама Гайденко — все они были его аспирантами. И даже Александр Пятигорский, называвший Ойзермана «страшным ультрамарксистом», признает, что тот «говорил блестяще и мы просто не могли, даже сдавая ему экзамен, избежать этой атмосферы разговора»: «С тех пор я принимаю экзамены по всем предметам, только как бы разговаривая».

Ойзерман «оказался в нужном месте в нужный час именно таким, каким мы его знаем и любим», — говорил его ученик и друг Лев Митрохин. Под этими словами могли бы подписаться многие и многие.