Семьдесят пять лет спустя после малоизвестных погромов в украинском городке поставлен очередной в Восточной Европе памятник, искажающий историю Второй мировой войны.

Олевск, сонный, хоть и древний город в украинской глуши вошел в мою жизнь в 2003 году, когда я наткнулся на целый ряд свидетельств о жестоких погромах в этом месте в 1941 году, в начале войны между Германией и Советским Союзом. В этих свидетельствах выжившие в погромах и очевидцы описывают, как летом 1941 года евреев били, унижали, калечили в самом центре города. Многие из их мучителей и убийц были членами Полесской сечи, партизанской армии, возглавляемой Тарасом Боровцом‑«Бульбой», одним из самых крупных лидеров украинских националистов в годы войны. Взяв себе псевдоним в честь мифического казацкого атамана, Боровец‑Бульба захватил власть в Олевске и его окрестностях в первые месяцы войны, пока немцы в этой глуши еще не утвердились. Только после погромов и дальнейшего насилия над евреями, осуществлявшегося Сечью, немцы взяли Олевск под свой контроль в сентябре 1941‑го и устроили там гетто. Члены Сечи патрулировали гетто, а впоследствии предоставили немцам рабочую силу для того, чтобы ликвидировать еврейское население.

Обнаружив эти документы, я был уверен, что зверские погромы в Олевске наверняка упоминаются в литературе об антиеврейском насилии в Западной Украине и Восточной Польше летом 1941‑го. Вслед за авторитетной книгой Яна Гросса «Соседи: История уничтожения еврейского местечка» (2000), посвященной Едвабне, другие историки взялись за исследование сложного вопроса об участии местных жителей в Холокосте, в особенности — в погромах того злосчастного лета.

Но вскоре я понял, что в научной литературе нет ни единого слова о погромах в Олевске. Боровец‑Бульба, как и следовало ожидать, забыл упомянуть их в своих воспоминаниях.

Спустя пять лет после обнаружения этих свидетельств я оказался в старом советском автобусе, направлявшемся из Житомира в Олевск. Это была первая из трех поездок, которые я предпринял, чтобы больше узнать о том, что случилось в Олевске летом 1941 года. Выйдя из автобуса на более чем скромной городской автостанции, я встретил парочку — Мишу и Мишу, двух членов немногочисленной олевской еврейской общины. Младший Миша, лет сорока с небольшим, был фактически главой этой общины. Один местный житель называл его «последним евреем Олевска». Он частенько помогал приезжающим евреям почтить память их погибших родственников. Говорил он так быстро и уснащал свою речь таким количеством сельских просторечных выражений, что мой мозг еле‑еле поспевал за ним. Старшему Мише было под шестьдесят; у него было доброе лицо, он прихрамывал, но старался не отставать — как в ходьбе, так и в разговоре — от своего младшего товарища.

На одном из немногих городских такси мы отправились к месту массового захоронения за чертой города. Когда мы ехали по проселочной дороге к деревне Варваровка, я не мог не думать о том, что по этой самой дороге олевские евреи шли в свой последний путь. Именно в Варваровке 15 ноября 1941 года (согласно другим источникам — 20 ноября) немцы и Полесская сечь расстреляли все еврейское население — более 500 мужчин, женщин и детей. Подпрыгивая на ухабах, я пытался представить последние минуты в жизни целой общины. Наконец мы прибыли на место. Это была полянка сбоку от дороги с небольшим черным памятником, обнесенным оградой, и разрушающейся маленькой белой стеной — пошедший трещинами бетон уже зарос бурьяном. Надпись на позднесоветском памятнике гласила, что на этом месте в 1941 году «немецко‑фашистские захватчики» убили «мирных жителей». Тот факт, что жертвы были евреями, никак не отмечался.

Далее мы отправились к зданию детского сада в центре города, где в 1941‑м находился штаб Сечи. Захватив власть в Олевске, в начале июля 1941‑го Сечь устроила свой первый погром: 30–40 евреев, мужчин и женщин, увели на берег реки Уборть и там измывались над ними. Тевель Тросман в своих показаниях, которые я нашел в архиве, рассказывает, как солдаты Сечи «целых полчаса грубо насмехались над евреями и издевались над ними, загоняя их в грязь». Другой свидетель — Яков Шкловер — описывает, как солдаты «хихикали и ржали», заставляя его и других евреев ложиться в грязь, вставать и снова ложиться, все время избивая их прикладами винтовок. Другие упоминают, что некоторые солдаты с особым удовольствием избивали женщин. Про их командира в одном из показаний сообщается, что он увечил своих жертв, переезжая их телегой. К тому моменту, как погром закончился, были покалечены десятки евреев, а городского пекаря и еще одного местного еврея солдаты убили и бросили тела в ближайшем дворе. Шкловер рассказывает, как ночью они с товарищами прокрались туда и тайно похоронили убитых и прочитали над ними кадиш. Но это был не последний погром. Тем же летом Сечь снова устроила издевательство над евреями, на этот раз — во дворе собственного штаба. Тросман описывает, как собрали триста евреев и заставляли их выдирать руками бурьян, а траву — зубами, избивали их кнутом и прикладами, а солдаты, сидящие в штабе, хохотали.

Ни старший, ни младший Миша до моего приезда ничего не знали о погромах в Олевске. Когда я рассказывал им, что происходило на этом самом месте, где после войны устроили детскую площадку, они смотрели на меня с ужасом и не хотели верить. Они, разумеется, знали, что Сечь участвовала в массовом уничтожении еврейского населения города в Варваровке, но о предшествующих инцидентах услышали впервые. Мы вместе зашли во двор детского сада. Я смотрел под ноги, на землю, на которой когда‑то происходило это чудовищное насилие. А потом заметил золотую табличку на стене детского сада — табличку в честь Тараса Боровца‑Бульбы и его людей. Штаб Сечи находился в этом здании в течение первых месяцев войны — как раз когда происходили погромы, — и местное отделение радикально‑националистической партии «Свобода» пожелало таким образом почтить память Сечи. Разумеется, и в других городах и поселках Украины так или иначе была увековечена память об инициаторах еврейских погромов и этнических чисток поляков. Но особая, горькая ирония этого случая состоит в том, что память о преступнике увековечена прямо на месте его преступления.

Старший Миша отвез меня к дочери одного из тех евреев, выживших во время войны, чьи показания я нашел в архиве. Она была дочерью этого человека от второго брака — его первая жена и дети были убиты в Варваровке. Она рассказала мне, что ее отец чудесным образом спасся благодаря тому, что его предостерег местный этнический немец. Она не знала, что ее отец когда‑то записывал свою историю, и заплакала, когда я достал его рукописные показания, найденные мною в архиве.

День мы закончили на старом еврейском кладбище — среди покосившихся надгробий, заросших бурьяном. В охеле, под слоями пыли и грязи, мы нашли старые рукописи и ритуальные предметы, которыми когда‑то пользовались евреи, убитые на берегу Уборти.

Я уезжал из Олевска на житомирском автобусе и думал обо всем пережитом за эти часы. Слезы дочери уцелевшего в погромах еврея, полусгнившие тфилин на заброшенном кладбище, черный памятник, скрывающий идентичность тех, кому он поставлен, и красоты полесских лесов и реки Уборть. Я знал, что мне нужно будет сюда вернуться.

Еще дважды, в 2011 и 2012 годах, я приезжал в Олевск, и каждый раз мне помогал младший Миша. В результате изменений в местном политическом раскладе золотая табличка в память о Сечи со временем исчезла со стены детского сада. Зато поставили новый памятник — прямо у той дороги, где происходили погромы, и тоже по инициативе «Свободы». Памятник был торжественно открыт в августе 2011 года самим лидером партии Олегом Тягнибоком. Это событие вызвало бурную дискуссию в местной газете о роли Сечи в истории Олевска — но погромы, в которых были убиты евреи города, там не упоминались.

Благодаря содействию местного журналиста я проинтервьюировал двух свидетелей погромов — Марию Коломиец и Мыколу Довгосильца, которые видели, как солдаты Сечи вели евреев на смерть, по пути избивая их и издеваясь над ними. Я также поговорил с Алексеем Макарчуком — он в годы войны был подростком: избежал депортации, ускользнув от полицаев, и ушел к партизанам. Макарчук описал погром у реки Уборть, которому был свидетелем, а когда я уже собирался заканчивать интервью, прервал меня: «Я хотел еще добавить кое‑что… Ниже по реке они заставляли евреев щипать траву — как овцы. <…> Они били их хлыстами, загоняли в реку и заставляли пить воду. Это делали бандеровцы [т. е. Сечь]. Я видел это собственными глазами». Его слова совпали с описаниями июльского погрома, которые я встретил в письменных показаниях, хранящихся в архиве.

Память о Боровце‑Бульбе и его Сечи в последние годы занимает видное место в жизни Олевска и в региональной политике. В городе Ровно планируют поставить новый памятник Боровцу‑Бульбе — командиру Полесской сечи, а этим летом полесские байкеры устроили мотопробег в честь Сечи. В самом Олевске лелеют новые замыслы: назвать парк в честь Олевской республики или Боровца‑Бульбы, назвать его именем площадь и создать экспозицию, посвященную истории Сечи, в местном краеведческом музее (а в будущем открыть отдельный музей Сечи). Этим летом по всей Волыни проходили мероприятия в честь Сечи. Кроме того, эта тема привлекла внимание украинского парламента — Верховной рады, и в апреле было принято решение отмечать 75‑ю годовщину основания Полесской сечи.

Подобное развитие событий на государственном уровне совершенно неудивительно в свете курса правительства Порошенко на искажение исторической памяти, вносящего раскол в украинское общество. Движущей силой этой политики реабилитации националистических сил и их деятельности в годы войны является Институт национальной памяти во главе с общественным деятелем националистических взглядов Володимиром Вятровичем. Вятрович утверждает, что ОУН‑УПА лишь спасала евреев во время оккупации и никогда не участвовала в погромах.

Эти идеи быстро воплощаются на практике. Назову лишь несколько инициатив подобного рода: в Умани открыли памятник погромщикам; в прошлом году Рада почтила память Петро Дьяченко — инициатора еврейских погромов и, что немаловажно, офицера вермахта, который участвовал в подавлении Варшавского восстания; совсем недавно мэрия Киева проголосовала за то, чтобы назвать улицу именем радикального националистического лидера Степана Бандеры. «Декоммунизация» и
апелляция к западным или европейским ценностям служат прикрытием для подобных манипуляций с исторической памятью.

К сожалению, эта политика украинских властей не вызывает особого общественного протеста. Как это ни странно, многие украинцы могут подумать, что уж лучше увековечить память Боровца‑Бульбы и бойцов его Сечи, которые традиционно считаются менее радикальными, чем другие националисты. И будут не правы. Евреи Олевска, униженные и истерзанные в погромах лета 1941‑го, а затем и уничтоженные совместными усилиями немцев и Сечи, заслуживают того, чтобы их голос был услышан прежде, чем их убийцам поставят новые памятники. Если украинскому правительству так нравится возводить мемориалы, я предлагаю на реке Уборть поставить памятник, на котором перечислялись бы имена и убитых, и убийц и называлась бы причина убийства.

Перевод с английского Давида Гарта

Источник публикации: Jared McBride. Ukrainian Holocaust Perpetrators Are Being Honored in Place of Their Victim.