Яаков и Эсав вот‑вот встретятся вновь, спустя двадцать два года. Атмосфера напряженная. Когда‑то Эсав поклялся убить Яакова из мести, сочтя, что брат хитростью отобрал у него отцовское благословение. Что же, теперь Эсав осуществит клятву? Или он поостыл, время залечило боль обиды?

Яаков посылает к брату гонцов с известием, что скоро прибудет. Гонцы возвращаются и сообщают, что Эсав с отрядом из четырехсот человек идет навстречу Яакову. Далее мы читаем: «Яаков сильно испугался и встревожился» Так в английском переводе. В русском переводе Д. Сафронова под редакцией А. Графова: «Яаков сильно испугался и опечалился». Примеч. перев.
(Берешит, 32:8).

Напрашивается вопрос. Яаков испытывает бурю эмоций. Но зачем нужны два глагола? В чем разница между испугом и тревогой?

В одном из мидрашей есть глубокомысленный ответ: «Сказал рабби Йеуда, сын рабби Илая: “Разве испуг и тревога — не одно и то же? Нет, эта фраза значит, что ‘он испугался’ — как бы не быть убитым. ‘Он встревожился’ — как бы не совершить убийство самому. Ибо Яаков подумал: ‘Если он [Эсав] одолеет меня — разве не убьет меня; а если я одолею его — разве не убью его?’ Таков смысл слов ‘он испугался’, как бы не быть убитым; ‘и встревожился’ — как бы не совершить убийство самому”» Берешит раба, 76:2. В русском переводе: «И убоялся Яаков очень, и стало ему тесно». Сказал рабби Йеуда, сын рабби Илая: «Разве не то же самое: “и убоялся” — “и стало ему тесно”? Нет, “и убоялся” — как бы не быть убитым; “и стало ему тесно” — как бы не убить. Сказал он: “Если он одолеет меня — разве не убьет меня; а если я одолею его — разве не убью его?” Об этом написано: “И убоялся” — как бы не быть убитым; “и стало ему тесно” — как бы не убить». См.: Мидраш раба [Великий мидраш]. Т. 2. Берешит раба. М.: Книжники; Лехаим, 2013. С. 382. — Примеч. перев.
.

Итак, согласно мидрашу, разница между испугом и тревогой в том, что испуг — это опасения за свою физическую безопасность, а тревога — это опасение поступить безнравственно. Страх смерти и опасение причинить смерть другому — разные вещи. Но это наталкивает на следующий вопрос. Еврейский закон разрешает самооборону, верно? Если бы Эсав попытался убить Яакова, Яаков был бы вправе защищаться, если понадобится, даже ценой жизни Эсава. Неужели необходимость самообороны должна порождать нравственные терзания?

Этот вопрос рассмотрел рабби Шабтай Бас Еврейский издатель, библиограф, комментатор (1641–1718). Родился в Польше, работал в Польше, Германии и Нидерландах. — Примеч. перев.
, автор «Сифтей хахамим», комментария к комментариям Раши: «Тут можно возразить, что Яакову определенно не следовало тревожиться из‑за риска убить Эсава, ведь есть недвусмысленное правило: “Пришедшего убить тебя — упреди и убей” Сангедрин, 72а. Цит. по: Рабби Яаков Ибн‑Хабиб. Эйн Яаков («Источник Яакова»). М.: Книжники; Лехаим, 2016. Т. 6. С. 265. — Примеч. перев. . Тем не менее Яаков испытывал нравственные терзания, опасаясь при стычке убить нескольких людей Эсава, ведь они намеревались не убить Яакова своими руками, а просто вступить в схватку с людьми Яакова. И, хотя люди Эсава преследовали людей Яакова, а всякий человек вправе спасти жизнь преследуемого ценой жизни преследователя, все же есть оговорка: “Если преследуемого можно было спасти, изувечив конечность преследователя, но спаситель вместо этого убил преследователя, то за это деяние спаситель подлежит смертной казни” Так в английском переводе. Ср. с текстом Маймонида (расширенная цитата): «Тот, кто мог спасти [преследуемого] ценой одного из органов [последнего], но не озаботился этим, а спас ценой жизни преследователя, убив его, — пролил кровь и повинен смерти, но суд не [приговаривает] его к казни» (Мишне Тора. Законы об убийце и сохранении жизни). См.: Рабби Моше бен Маймон. Мишне Тора (Кодекс Маймонида). Книга «Ущербы». М.: Книжники; Лехаим, 2020. С. 461. — Примеч. перев. . Таким образом, Яаков опасался, что в суматохе битвы убьет нескольких людей Эсава, хотя для отражения атаки их было бы достаточно ранить».

Согласно «Сифтей хахамим», здесь речь о принципе, требующем применять силу по минимуму. Яакова тревожила перспектива прикончить в пылу битвы нескольких нападающих: чтобы защитить жизнь жертв, в том числе самого Яакова, было бы достаточно просто ранить агрессоров.

Впрочем, допустима и другая версия: слова мидраша следует понимать прямо, ничего не прибавляя и не убавляя. Яаков испытывал тревогу оттого, что будет вынужден убить человека, даже абсолютно оправданно.

Здесь важно понятие «нравственная дилемма». Дилемма — более сложный случай, чем «нравственный конфликт». Нравственных конфликтов в нашей жизни хоть отбавляй. Допустим ли аборт ради спасения жизни матери? Должны ли мы слушаться своих родителей, когда они просят нас сделать что‑то, запрещенное еврейским законом? Можно ли нарушать шабат ради продления жизни неизлечимо больного пациента? На эти вопросы есть ответы. Нам объясняют, какие действия будут правильными, а какие неправильными. Если существуют две взаимно противоречащие обязанности, глобальные алахические принципы подскажут нам, какая из них главнее. В некоторых этических системах все нравственные конфликты урегулируются таким образом. Всегда есть четкая процедура принятия решения, а значит, на вопрос, как мне поступить, непременно существует четкий ответ.

Но в ситуации дилеммы не бывает правильного ответа. Мне негоже совершать ни поступок А (позволить себя убить), ни поступок В (убить другого человека); но я вынужден совершить либо первое, либо второе. Точнее, в определенных ситуациях недостаточно просто поступить правильно.

Возможно, у конфликта есть неизбежная трагическая подоплека. Из того факта, что один принцип (самооборона) сильнее другого (запрета убивать), вовсе не следует, что я, оказавшись перед таким выбором, не буду испытывать нравственных терзаний. Иногда быть высоконравственным человеком — значит изнывать от тревоги при необходимости делать такой выбор. Сознание правильности моего поступка, возможно, избавит меня от угрызений совести или чувства вины, но все равно я буду сожалеть или печалиться из‑за того, что мне пришлось сделать.

Если морально‑этическая система оставляет простор для наличия дилемм, то она не пытается чересчур упростить нравственную жизнь, отменяя сложные вопросы. Если мы вынуждены выбирать между двумя хорошими (либо двумя дурными) поступками, то, возможно, есть благоразумный вариант действий (предпочесть высшее из двух благ или меньшее из двух зол), но он не отменяет душевных страданий. Праведные люди — те, кто иногда способен испытывать душевную тревогу, даже когда они знают, что поступили правильно.

Здесь мидраш учит нас, что иудаизм признает существование дилемм. Хотя еврейский закон содержит много тонких нюансов и располагает глобальными алахическими принципами, подсказывающими, какая обязанность главнее, мы все же можем столкнуться с ситуациями, когда причина нравственных терзаний неустранима.

Величие Яакова — в его способности испытывать душевную тревогу даже при мысли об оправданном поступке — защите собственной жизни ценой жизни брата.

Эту особенность — склонность к нравственным терзаниям из‑за применения силы и потенциального кровопролития даже в ситуации самообороны — еврейский народ сохранил со времен Яакова доныне. Одно из самых примечательных явлений современной истории — психологическая реакция израильских солдат после Шестидневной войны 1967 года. За несколько недель до войны едва ли не все евреи в мире понимали, какая страшная опасность нависла над Израилем и его народом. На всех границах Израиля были сосредоточены войска — египетские, сирийские, иорданские. Израиль находился в кольце врагов, которые поклялись сбросить его народ в море. В итоге Израиль одержал одну из самых ошеломительных военных побед всех времен. Нас переполняло чувство облегчения, а также восторг по поводу воссоединения Иерусалима и того факта, что евреи после девятнадцатилетнего перерыва вновь обрели возможность молиться у Западной стены. Даже стопроцентно секулярные израильтяне признавались в пылких религиозных чувствах по поводу этого, как они осознавали, исторического триумфа.

Однако уже в первые послевоенные месяцы, когда по всему Израилю люди обсуждали произошедшее, стало ясно, что настроение участников войны отнюдь не триумфальное. Они предавались невеселым и даже мучительным размышлениям.

В том же году Еврейский университет в Иерусалиме удостоил Ицхака Рабина, который во время войны был начальником Генштаба, почетной докторской степени. Выступая на торжественной церемонии, он сказал: «Мы все чаще наблюдаем у наших бойцов странное явление. Они не испытывают стопроцентной радости, в атмосфере их праздников ощущается сильная примесь печали и шока, а некоторые бойцы вообще не хотят ничего праздновать. Воины на передовой увидели своими глазами не только великолепие победы, но и ее цену: рядом с ними, истекая кровью, гибли их товарищи. Мне известно, что даже та страшная цена, которую заплатили наши враги, разбередила сердца многих наших мужчин. Возможно, еврейский народ так и не научился или не привык торжествовать по поводу завоеваний и побед, вот почему такие свершения вызывают у нас смешанные чувства».

Народ, способный на нравственные терзания даже после побед, сознает трагическую сложность нравственной жизни. Иногда сделать правильный выбор недостаточно. Нужно также бороться за созидание такого мира, в котором делать выбор из нравственно тяжелых вариантов не придется, так как мы поищем и найдем ненасильственные способы решения конфликтов.