Как пишет раввин Меир Соловейчик в декабрьском номере Commentary, то, что произошло вечером 6 ноября в Париже, должно войти в историю.

В тот четверг Израильский филармонический оркестр выступал в Париже. Прямо во время концерта несколько провокаторов подожгли огромные сигнальные фальшфейеры, наполнив зал дымом. Казалось, выступление будет сорвано. Но музыканты не остановились. Они доиграли программу до конца. А затем — эта сцена тиражируется сегодня через видео по всему миру — музыканты встали и исполнили «А‑Тикву». И весь зал поднялся вместе с ними, отвечая овацией.

Соловейчик пишет: это был не просто жест культурной стойкости, а живая иллюстрация самой сути современной еврейской истории.

Чтобы понять почему, он напоминает о человеке, основавшем этот оркестр.

Бронислав Губерман, польский еврей и музыкальный гений, в конце 1920‑х увидел то, чего не видел никто: необходимость создания в Эрец‑Исраэль большого симфонического оркестра, который стал бы самим сердцем культуры возрождающегося народа. Он решил собрать лучших еврейских музыкантов Европы и убедить их уехать из центров европейской культуры в тогда еще далекий и бедный край.

Это казалось безумием. Но Губерман был неутомим. Он ездил по Европе, встречался с музыкантами, убеждал, вдохновлял. В итоге 72 выдающихся музыканта согласились. В 1936 году оркестр выступил в Тель‑Авиве под управлением Тосканини, публика была в восторге.

Лишь позже стало ясно: если бы эти артисты остались в Европе, они почти наверняка погибли бы в лагерях. Губерман спас их — музыкой и своей решимостью.

Однако сам он пережил тяжелую утрату. Во время одной из поездок, когда он собирал средства для будущего оркестра, его собственная скрипка — Страдивари, инструмент, с которым он прожил всю жизнь, — была украдена из гримерки. Джошуа Белл, один из величайших скрипачей мира, сказал в фильме Orchestra of Exiles: «Для музыканта потерять инструмент — все равно что потерять голос. Губерман построил всю свою карьеру на этой скрипке. Представить, что она исчезла, — значит представить, что у тебя вырвали часть души».

Губерман умер, так и не увидев свой инструмент вновь. Только через полвека, когда вор уже был при смерти, он признался, что украл эту скрипку. Она всплыла на рынке: молодой немецкий коллекционер собирался запереть ее в частной коллекции.

Для Джошуа Белла мысль о том, что скрипка Губермана, спасшая музыкантов от смерти, будет молчать на полке, оказалась невыносимой.

«Меня буквально тошнило от этой мысли», — вспоминает он.

Белл продал свою собственную скрипку Страдивари, чтобы купить скрипку Губермана, и вернул ее туда, где она должна звучать: в Израильский филармонический оркестр.

Когда Белл впервые играл на ней в Израиле, он сказал: «Я выступаю с Израильским филармоническим оркестром и думаю о том, что многие музыканты и слушатели — прямые потомки тех, кого спас Губерман. И я играю на том самом инструменте, благодаря которому они оказались здесь».

Скрипка, как пишет Соловейчик, стала символом: ее возвращение в оркестр — это как возвращение еврейского народа в свой дом. Губерман вдохновил музыкантов на путь спасения, и теперь инструмент, бывший частью их судьбы, тоже вернулся на свою родину.

Эта история делает парижский эпизод особенно значимым. Музыканты, потомки спасенных, сегодня сами выглядят символом стойкости перед лицом ненависти. Они продолжают играть там, где другие пытаются погасить свет.

«Оркестр изгнанников» — так называет эту историю Соловейчик. Но это не оркестр изгнания, а оркестр возвращения. Народ, который любит музыку жизни, прошел через попытку уничтожения — и все же вернулся, поднялся, заиграл, заставил зал в Париже встать вместе с ним.