В конце книги Бемидбар говорится о городах для убежища: эти шесть городов (три по одну сторону Иордана и еще три по другую) были выделены, чтобы отправлять туда людей, которых суд оправдал по обвинениям в предумышленном убийстве, но счел виновными в убийстве по неосторожности.

В обществах на ранних этапах развития, особенно в сельской местности, где силы правопорядка были немногочисленными, всегда существовал риск, что люди прибегнут к самосуду, особенно за убийство родственника или соплеменника.

Так начинался круговорот мщения и ответного кровопролития, не способный прекратиться сам собой: убийство, совершенное из мести, влекло за собой всё новые убийства, вплоть до истребления всей общины. Это явление знакомо нам по художественной литературе: Монтекки и Капулетти в «Ромео и Джульетте», «Акулы» и «Ракеты» в «Вестсайдской истории», кланы Корлеоне и Татталья в «Крестном отце».

Единственный способ вырваться из замкнутого круга — эффективное и беспристрастное верховенство закона. Но есть опасность, перед которой даже оно бессильно. Если Реувен убил Шимона, а суд оправдал Реувена, сочтя убийство непреднамеренным (все произошло случайно, без заранее обдуманного дурного намерения, жертва и невольный убийца не враждовали между собой), все равно есть риск, что родные жертвы сочтут исход дела несправедливым. Их близкий родственник лишился жизни, но никто не понес наказания.

Именно чтобы предотвратить такие ситуации, то есть «кровную месть», были учреждены города‑убежища. Туда отправляли тех, кто совершил неумышленное убийство, и пока эти люди не выходили за городскую черту, их защищал закон. Им приходилось оставаться в таких городах до самой «смерти первосвященника» (Бемидбар, 35:25), сообщается в нашей недельной главе.

Напрашивается вопрос, при чем тут смерть первосвященника? Казалось бы, непредумышленное убийство и кровная месть никак не связаны с первосвященником, а тем более с фактом его смерти.

Рассмотрим два совершенно разных объяснения. Они интересны сами по себе, но в более общем смысле демонстрируют широкий спектр идей внутри иудаизма. Первое толкование дает Вавилонский Талмуд:

«Сказал один старец из дома учения Равы: слышал я, что [первосвященники могут умереть, если за них не молиться, потому что] они должны были просить [Небеса] о милосердии к своему поколению, но не просили» Русский перевод цит. по: Рабби Яаков Ибн‑Хабиб. Эйн Яаков (Источник Яакова). М.: Книжники; Лехаим, 2016. Т. 6. С. 605–606. — Примеч. перев. (Макот, 11а).

Согласно этому толкованию, на первосвященнике частично, хоть и в небольшой степени, лежала вина за то, что кто‑то скончался, хоть и по трагической случайности. Предумышленное убийство — другое дело, его не могла предотвратить молитва первосвященника. В таком убийстве виноват сам убийца. Он сам выбрал свой путь, и в его преступлении никого другого винить нельзя. А непредумышленное убийство — именно потому, что никто никого убивать не намеревался, — относится к тем событиям, которые можно предотвратить молитвами первосвященника. Поэтому такое убийство нельзя вполне искупить, пока первосвященник не умрет. Только тогда невольный убийца может выйти из города‑убежища на свободу.

Совершенно иное объяснение предлагает в «Путеводителе для растерянных» Маймонид: «Человек, который нечаянно убил другого человека, должен отправиться в изгнание, потому что ярость “кровного мстителя” остывает, когда причина его несчастья исчезает с глаз долой. Возможность вернуться из изгнания возникает со смертью первосвященника — самого высокочтимого из людей и друга всего Израиля. Его смерть побуждает родственника убитого к примирению Там же. Стих 25. ; ибо естественным образом мы утешаемся в своем несчастье, когда такое же или еще более серьезное несчастье обрушивается на другого. Среди нас ничья смерть не вызывает большей скорби, чем смерть первосвященника» (Путеводитель растерянных, III:40).

Согласно Маймониду, понятия вины и искупления тут ни при чем, просто смерть первосвященника вызывает сильнейшую коллективную скорбь, и люди, столкнувшись с гигантской всенародной утратой, забывают про свои личные несчастья. Именно тогда люди отказываются от желания мести и обиды на якобы причиненную им несправедливость. И осужденный за непредумышленное убийство может, ничего не опасаясь, вернуться домой.

В чем расходятся эти принципиально разные толкования закона? Прежде всего в том, является ли ссылка в город‑убежище разновидностью наказания. Вавилонский Талмуд, по‑видимому, считает ее наказанием. Возможно, человек не намеревался убивать. С юридической точки зрения никто не виноват. Но орудием трагедии стал N, виновник непредумышленного убийства, и часть вины лежит даже на первосвященнике, хоть и ввиду его пассивности и недостаточного усердия. Только когда оба виновника испытают страдания, первый — по причине изгнания, второй — в агонии (хотя умрет он по естественным причинам, а не по приговору суда), нравственное равновесие будет восстановлено. Родственники жертвы почувствуют, что справедливость в некотором роде восторжествовала.

Напротив, Маймонид вообще не трактует закон о городах‑убежищах в плоскости вины и кары. Для него важно только одно соображение — вопрос безопасности. Виновник непредумышленного убийства отправляется в изгнание не потому, что это своего рода искупление греха, а лишь потому, что этому человеку безопаснее укрыться подальше от потенциальных мстителей. Он остается в убежище, пока не умрет первосвященник, потому что только после национальной трагедии можно ожидать, что люди позабудут о намерении отомстить за убитого родственника. Налицо фундаментальная разница в трактовках понятия «город для убежища».

Впрочем, есть и более глубинное различие. Вавилонский Талмуд предполагает, что существует определенный пласт сверхъестественной реальности. Согласно этому объяснению, очевидно: если бы первосвященник молился достаточно горячо и усердно, никто не погибал бы по трагической случайности.

Объяснение Маймонида не апеллирует к сверхъестественному. В широком смысле оно относится к сфере того, что мы бы назвали социальной психологией. Человеку легче смириться с былыми несчастьями, если ему не попадается каждый день на глаза наглядное напоминание: допустим, водитель машины, которая когда‑то темной ночью, под проливным дождем, около крутого поворота сбила его сына, переходившего шоссе.

В некоторых случаях чья‑то смерть вызывает массовую и сильнейшую всенародную скорбь (в Великобритании так откликнулись на гибель принцессы Дианы и кончину королевы‑матери). В некоторых обстоятельствах — например, после терактов 11 сентября 2001 года в США или цунами на побережье Индийского океана 26 декабря 2004 года — наши личные обиды начинают казаться сущей ерундой. Это, как говорит Маймонид, происходит «естественным образом».

Это фундаментальное различие между естественным и сверхъестественным объяснением иудаизма проходит через многие эпохи еврейской истории: мудрецы Талмуда дискутировали со священниками, философы — с мистиками, рабби Ишмаэль — с рабби Акивой, Маймонид расходился во мнениях с Йеудой Галеви, и так происходит доныне.

Важно понимать, что в иудаизме далеко не любой подход к религиозной вере предполагает сверхъестественные события — такие, которые невозможно объяснить в рамках науки в широком смысле слова. Б‑г превыше вселенной, и тем не менее Его действия в пределах вселенной, возможно, сообразуются с законами природы и причинно‑следственными связями.

С этой точки зрения молитва меняет мир, потому что она меняет нас. Тора обладает способностью преобразить общество, причем не с помощью чудес, а посредством воздействия, которое полностью объяснимо в плоскости политической теории и общественных наук. Это не единственный из возможных подходов к иудаизму, но таков подход Маймонида, остающийся одним из двух великих путей к постижению нашей веры.