Израильская музыкальная культура — плавильный котел, в котором перемешивались традиции тех стран, откуда приезжали евреи.
Почему репатрианты из Марокко пели свои песни на арабском языке? Чем отличается музыка восточных стран от музыкальной культуры Запада? Как в Израиле 1950‑х годов стигматизировали культуру мизрахи и благодаря чему она вскоре стала мейнстримом?

Мы продолжаем знакомить читателей «Лехаима» с фрагментами подкаста «Кумкум. Плейлист» о десяти песнях, которые сформировали Израиль, созданного культурным центром «Бейт Ави Хай» в Иерусалиме. Напоминаем, что структура подкаста проста: каждый его выпуск строится вокруг песни, записанной в то или иное десятилетие истории страны.

При разговоре о песенной культуре 1950‑х годов наша история делает неожиданный поворот.

Израильская музыкальная культура, как мы уже знаем, с самого начала представляла собой неоднородное пространство — если хотите, плавильный котел, в котором перемешивались традиции тех стран, откуда еврейские поселенцы приезжали в Палестину.

После образования государства в 1948 году алия, разумеется, только усилилась. Более того, если раньше, во времена британского мандата, еврейская репатриация была сопряжена с массой бюрократических сложностей и не всегда могла проводиться легально, то теперь она оказалась узаконена. В страну хлынули новые люди: за десять с небольшим лет население увеличилось c 800 тыс. до двух с лишним миллионов. Музыки тоже становилось больше. Кроме того, это была порой довольно непривычная для европейского слуха музыка. Наконец, и это самое интересное, в ней потихоньку начинали звучать разные мнения.

Для эпизода о 1950‑х я мог бы выбрать любую из замечательных песен в стиле «Ширей Эрец‑Исраэль», вновь обратиться к творчеству Хаима Хефера, или Натана Альтермана, или еще кого‑то из уже знакомых нам поэтов и композиторов — и, таким образом, остаться в пространстве израильского музыкального мейнстрима середины XX века.

Но, чтобы было интереснее, предлагаю припасть к иному источнику. Подозреваю, услышанное вами может оказаться слегка неожиданным.

Знакомьтесь. Йосеф Амар, или Джо Амар (на обложках своих записей он предпочитал западный вариант имени). Год рождения — 1930‑й, место рождения — город Сеттат, Марокко. В стране исхода Амар был известным музыкантом с несколькими релизами за плечами, но в 1956‑м стал одним из почти 150 тыс. марокканских евреев, совершивших алию в первое десятилетие существования Израиля. Здесь он устроился на работу учителем, но не забывал и о музыке: в 1959‑м сочинил песню «Лишкат авода», о которой пойдет речь.

Джо Амар был далек от рафинированного мира «Ширей Эрец‑Исраэль», он прошел принципиально иные музыкальные университеты.

Вырос он, с одной стороны, на так называемых пиютах — старинных синагогальных гимнах, а с другой — на арабской и андалусийской музыке. Все это самостоятельные традиции, никак или почти никак не связанные с пространством европейской классики. И инструментарий «Лишкат авода» прозрачно на это указывает: скрипка, перкуссия и канун — арабский струнный инструмент типа цитры — вместо рафинированного фортепиано. Примечательна и ладогармоническая организация: мелодия и гармония здесь принадлежат не минору или мажору, а одному из старинных ближневосточных ладов, или макамов. Благодаря этому мы безошибочно и с ходу опознаем эту музыку как экзотическую, восточную. Более того, в вокальных и инструментальных партиях обильно используются четвертьтоновые интервалы, не существующие в западной традиции, где мельчайший «шаг» между звуками равен полутону.

Но самое интересное здесь, несомненно, текст. Больше половины куплетов «Лишкат авода» спето на арабском языке: очевидно, целевой аудиторией Джо Амара мыслились прежде всего такие же, как он, новые репатрианты из Марокко.

«Я вспоминаю слова тех, кто разделил нас с родителями, — начинает певец, — мы прислушались к ним, приехали сюда и не обрели того, на что рассчитывали».

Речь идет, очевидно, об эмиссарах «Сохнута» — агентства, занимавшегося привлечением евреев в Израиль. Поскольку в тот момент страна нуждалась прежде всего в рабочих руках, совершить алию обычно призывали молодых, трудоспособных людей — старшее поколение предполагалось привезти когда‑нибудь потом, после того как Израиль по‑настоящему встанет на ноги.

Можно себе представить, в каких выражениях сохнутовцы 1950‑х описывали жизнь в Земле обетованной. А потом посмотреть, например, фильм «Салах Шабати» с Хаимом Тополем и юным Ариком Айнштейном, чтобы увидеть, на что на самом деле она была похожа, как выглядели блочные дома‑времянки, так называемые мааборот, куда селили репатриантов, и почему даже они казались лакшери‑жильем по сравнению с лагерями, куда эти люди попадали сразу после приезда в страну.

Собственно, об этом далее и поет Джо Амар:

«Я плыл по морю семь дней, приплыл в Хайфу и вздохнул спокойно — но меня сразу же перевезли в Бейт‑Лид и начали командовать: налево, направо… Мама, посмотри, что со мной стало: я живу в палатке, целый день только ем, пью и брожу вокруг».

После чего музыкант внезапно переходит на иврит для описания дальнейших злоключений:

«А потом я пришел в бюро по трудоустройству (именно так переводится название песни, “Лишкат авода”. — Л. Г.). У меня спросили: “Ты откуда?” Я ответил: “Из Марокко”. Мне сказали: “Убирайся”».

Но и на этом история не заканчивается: находчивый герой через некоторое время возвращается в «Лишкат авода» — и в этот раз на вопрос о своем происхождении отвечает: «Из Польши». Клерк расплывается в улыбке и с нарочитой, даже заискивающей вежливостью говорит ему: «Тиканес бевакаша» («Входите, пожа‑а‑а‑алуйста»). Последнее слово Джо Амар, изображая чинушу с биржи труда, произносит в очень запоминающейся манере.

Зачем певец именно здесь перешел с арабского на иврит? Очевидно, эта часть песни предназначалась не только кругу его товарищей по алие, но и другим слушателям, в том числе госслужащим разного ранга, отвечающим за прием репатриантов, их распределение и трудоустройство. Джо Амар вполне прозрачно высказывает свое недовольство тем, как устроены эти процессы. Несмотря на вполне бодрый, местами почти танцевальный характер, можно сказать, что «Лишкат авода» — одна из первых песен протеста в истории израильской музыки.

А главный повод для протеста — даже не бардак в сфере абсорбции и не ложные обещания работников «Сохнута», зазывавших евреев со всего мира в новообразованное национальное государство. Все это можно списать на издержки роста. Что действительно волнует артиста — и побуждает его перейти на иврит, дабы быть понятым максимальным числом слушателей, — так это то, что сегодня назвали бы институциональным расизмом. В песне описан его крайний, радикальный пример: когда восточное, марокканское происхождение соискателя работы провоцирует чиновников на грубость, а рафинированный европейский бэкграунд — например, польский — заставляет их лебезить.

И кажется, Джо Амар ничего или почти ничего здесь не выдумал. За десять лет до сочинения песни «Лишкат авода» журналист газеты «А‑Аарец» Арье Гельблюм притворился новым репатриантом, пожил в распределительных лагерях и по итогам этого опыта выпустил серию статей, где изложил свои впечатления от людей, приезжающих в страну. Вот что он писал о восточных евреях из Азии и Северной Африки:

«Это очень примитивные люди. Их уровень образования граничит с полным невежеством, и хуже того, они совершенно не способны впитать что‑либо духовное. В целом, они лишь немногим лучше народов, среди которых жили раньше. Так или иначе, они, очевидно, уступают израильтянам западного происхождения, к которым мы привыкли. Непреложный факт заключается в том, что они плохо адаптируются к жизни в Израиле, они хронически ленивы и терпеть не могут работать».

Сегодня этот текст звучит просто возмутительно. Но в конце 1940‑х он был на голубом глазу опубликован в одной из старейших и респектабельных газет страны. И это проливает свет на внутренние противоречия, существовавшие в Израиле буквально с момента образования государства, и на то, что в любом сообществе неизбежно выделяется более привилегированная и, наоборот, дискриминируемая страта. Еврейское сообщество не исключение.

Музыкальная культура восточных евреев получила наименование «мизрахи», от ивритского «мизрах» («восток»). Песня «Лишкат авода», как и прочее творчество Джо Амара, сегодня считается одним из самых ранних, прототипических образцов подобной восточной музыки. Я еще не раз вернусь к этой теме и расскажу, как эти звуки сначала были стигматизированы, а затем превратились в израильский мейнстрим.

На сайте подкаста «Кумкум. Плейлист» кроме оригинала композиции в исполнении Джо Амара можно услышать и ее кавер‑версии в исполнении героев мизрахи‑музыки следующих поколений — Зоара Аргова и Эяля Голана.