Духовность песни. Недельная глава «Аазину»
В «Аазину» мы восходим на одну из вершин еврейской духовной жизни. Моше целый месяц наставлял народ. Он рассказал народу об его истории и предначертании, а также о законах, которые сделают его уникальным обществом, в котором люди связаны заветом друг с другом и с Б‑гом. Он обновил завет, а затем передал руководство народом своему преемнику и ученику Йеошуа. Последнее, что сделал Моше, — благословил народ, все колена поочередно. Но до того он должен был сделать кое‑что еще. Он должен был сжато изложить весть, которую сам принес людям в качестве пророка, и изложить так, чтобы люди никогда не забывали о ней и всегда ею вдохновлялись.
Моше знал, что наилучший для этого способ — музыка. Итак, последнее, что сделал Моше перед тем, как со своего смертного одра благословить народ, — научил народ песне.
В музыке есть нечто глубоко духовное. Когда язык стремится выразить нечто иррациональное и душа жаждет сбросить с себя путы земного притяжения, с уст срывается песня. Еврейскую историю не столько читают, сколько поют. Законоучители эпохи Талмуда перечислили десять песен, прозвучавших в ключевые моменты жизни нации. Это песнь сынов Израиля в Египте (см. Шмот, 30:29), песнь у Тростникового моря (Шмот, 15), песнь у колодца (Бемидбар, 21), а также Аазину — песнь, которую воспел Моше на закате своих дней. Йеошуа воспел свою песнь (Йеошуа, 10:120–13). Двора (Шофтим, 5), Хана (Шмуэль I, 2) и Давид (Шмуэль II, 22) — свои. Была также Песнь Шломо — Шир а‑ширим, о которой рабби Акива сказал: «Все песни святы, но Песнь Песней — Святая святых» . Десятая песнь пока еще не прозвучала. Это песнь Машиаха .
Во многих библейских текстах говорится, что музыка восстанавливает душевные силы. Когда Шаулем овладевало уныние, Давид играл ему на музыкальном инструменте, и душевные силы Шауля восстанавливались (Шмуэль I, 16). Самого Давида называли «сладкозвучным певцом в Израиле» (Шмуэль II, 23:1). Элиша, чтобы на него снизошел дух пророчества, попросил арфиста сыграть (Млахим II, 3:15). Левиты пели в Храме. По канонам иудаизма мы каждый день предваряем свои утренние молитвы «Стихами песни» («Псукей де‑зимра»), с их великолепным крещендо — Теилим, 150, где музыкальные инструменты и человеческий голос сливаются, чтобы воспеть хвалу Б‑гу.
Мистики заходят еще дальше: они говорят, что существует «песнь вселенной» — то, что Пифагор называл «музыкой сфер». Именно это подразумевается в Теилим, 19 в словах: «Небеса рассказывают о славе Б‑га, о делах рук Его повествует небосвод… Нет речи и нет слов, не слышен голос их; а музыка их проходит по всей земле, и слово их до пределов вселенной». В недрах тишины творение поет своему Творцу песнь, недоступную ушам, — ее может расслышать лишь душа.
Итак, когда мы молимся, мы не читаем, а поем. Когда мы взаимодействуем со священными текстами, мы не декламируем, а произносим нараспев. В иудаизме каждый текст и каждое время имеют свою особую мелодию. Существуют разные мелодии для шахарит, минхи и маарив — утренней, дневной и вечерней молитв. Есть разные мелодии и музыкальные лады для молитв в будни, шабатних молитв, молитв в три праздника паломничества — Песаха, Шавуот и Суккот (их музыка имеет между собой много общего, но у каждого из праздников есть свои особенные мелодии), а также для Ямим нораим, Рош а‑Шана и Йом Кипура.
У разных текстов и мелодии разные. Для чтения Торы вслух — одна кантилляция , для афтары из книг пророков — другая, для Ктувим — Писаний — третья, особенно для пяти мегилот. Особый речитатив звучит, когда мы изучаем тексты Письменной Торы: Мишну и Гемару. Уже по одной мелодии мы можем определить, какой сегодня день и какой текст читают вслух. Еврейские тексты и время в еврейском календаре обозначаются не разными цветами, а разными мелодиями. Карта святых слов начертана мелодиями и песнями.
Музыка наделена невероятной властью — она пробуждает в нас эмоции. Молитва Коль нидрей, с которой начинается Йом Кипур, — в сущности, вообще не молитва. Это сухая юридическая формула аннулирования обетов. Именно древняя, незабываемая мелодия Коль нидрей дала этой молитве такую власть над еврейскими сердцами. Услышав эти ноты, невольно чувствуешь, что находишься в присутствии Б‑га в Судный день, стоишь в окружении евреев изо всех уголков земли и изо всех времен, меж тем как эти евреи молят Небо о прощении. Это святая святых еврейской души .
Точно так же на Тиша бе‑ав, когда сидишь и читаешь Эйха, Плач Ирмеяу, книгу со своей уникальной кантилляцией, невольно чувствуешь, как текут по твоему лицу слезы евреев на протяжении всех веков, когда евреи страдали за веру и рыдали над воспоминаниями о том, что потеряли. И эта боль так же свежа, как в день разрушения Храма. Слова без музыки — все равно что тело без души.
Бетховен написал на рукописи третьей части своего 15 квартета ля‑минор: «Neue Kraft fühlend» («Чувствуя новые силы»). Именно это пробуждает в нас музыка. Это язык эмоций, не затронутый «немощной бледностью мысли ». Именно это имел в виду царь Давид, когда пел, обращаясь к Б‑гу: «Ты превратил траур в ликование; дал мне снять рубище, облачиться в праздничный наряд! Потому, не умолкая, пою о славе Твоей!»
Вы чувствуете силу человеческого духа, которую не может сломить никакой террор.
В своей книге «Музыкофилия» покойный Оливер Сакс (увы, мы не родственники) рассказал пронзительную историю Клайва Виринга, выдающегося музыковеда, который заболел инфекционной болезнью, разрушающей головной мозг. В результате у него развилась острая амнезия. Он стал неспособен удержать что‑либо в памяти дольше, чем пару секунд. Его жена Дебора описала это так: «Каждое мгновение бодрствования было для него, как первый миг после пробуждения от сна».
Он не мог увязать воедино свои ощущения и впечатления, оказался заперт в вечном настоящем времени, полностью изолированном ото всего, что происходило в прошлом, даже совсем недавнем. Однажды жена увидела, что он держит на ладони шоколадку, прикрывает ее другой ладонью, а затем убирает руку, снова и снова, и каждый раз говорит: «Смотри, она новая». «Это та же самая шоколадка», — сказала Дебора. «Нет, — ответил Клайв, — смотри. Она изменилась». У него вообще не было прошлого.
В его темницу смогли прорваться только две вещи — его любовь к жене и музыка. Виринг по‑прежнему мог — так же мастерски и воодушевленно, как раньше, — играть на органе и дирижировать хором.
Что же такого особенного в музыке? — спрашивал себя Оливер Сакс. Что помогает Вирингу выйти из состояния амнезии, когда он играет на музыкальных инструментах или дирижирует? И Сакс предполагает: когда мы «вспоминаем» мелодию, мы припоминаем каждую ноту поочередно, но каждая эта нота соотносится с целостным произведением. Он цитирует специалиста по философии музыки Виктора Цукеркандля: «Слышать мелодию — значит одновременно находиться в процессе ее прослушивания, дослушать ее до конца и только‑только готовиться ее услышать. Каждая мелодия возвещает нам, что прошлое может присутствовать в нашей жизни даже без воспоминаний, а будущее — даже без пророчеств».
Музыка — своего рода чувство преемственности, которое порой помогает справиться с самым глубоким унынием, когда нам кажется, что распалась связь времен.
У веры больше общего с музыкой, чем с наукой . Наука анализирует, разлагая все на составные части, а музыка все объединяет, синтезирует. Совсем как музыка сцепляет одну ноту с другой, вера сцепляет воедино библейские эпизоды, жизни людей, разные эпохи, создавая вечную мелодию, которая прорывается в ход времени. Б‑г — композитор и автор либретто. Каждый из нас призван быть голосом в хоре, поющем Б‑жью песнь. Вера — не что иное, как умение расслышать музыку сквозь шум.
Итак, музыка — знак чего‑то, выходящего за грань обыденного. Философ и музыкант Роджер Скрутон пишет, что музыка — «встреча с чистым субъектом, отпущенным из мира объектов на волю и в своих перемещениях подвластным только законам свободы ». Скрутон цитирует Рильке:
Невыразимое все еще льется в слова родником…
И в бесполезном пространстве музыка снова и снова
из самоцветьев дрожащих строит божественный дом .
В еврейских песнях содержится история еврейского духа.
Однажды я наблюдал, как учитель объяснял маленьким детям разницу между материальным и духовным богатством. Он велел им смастерить бумажный макет Иерусалима. А потом — дело было во времена магнитофонов — он поставил кассету с песней об Иерусалиме и разучил эту песню с детьми. В конце урока он совершил нечто драматичное: разорвал в клочья макет и изодрал магнитофонную ленту. И спросил у детей: «У нас все равно остался макет?» — «Нет», — ответили они. «А песня? Она у нас осталась?» — «Да», — ответили дети.
Мы теряем материальное богатство — свои пожитки, но не теряем богатство духовное. Физического Моше мы потеряли. Но у нас осталась его песнь…
Недельная глава «Аазину». Дуга моральной вселенной
Аазину. «Внемлите небеса, и я буду говорить…»
