Спасти их имена: размышления о восстании в Варшавском гетто, Мареке Эдельмане и феномене памяти
19 апреля ровно 80 лет с начала восстания в Варшавском гетто. Это история, в которой горстка ещё не уничтоженных евреев-доходяг сделала выбор в пользу смерти в борьбе, в пользу достоинства. Восстание продлилось двадцать семь дней, которые стали невероятным свидетельством мужества отчаявшихся, оголодавших и униженных людей. У них не было военной подготовки, почти не было оружия и боеприпасов, лекарств и еды. Но они решились на драку с тем, кто гораздо сильнее, кого невозможно победить. Цель у них была одна: чтобы об их сопротивлении услышал мир.
И вообще, разве можно назвать это восстанием? Просто речь шла о том, чтобы не позволить себя зарезать, когда настанет наш черед. Речь шла лишь о выборе способа: как умереть .
Большинство было за восстание. Ведь человечество условилось считать, что смерть с оружием в руках прекраснее, чем без оружия. И мы приняли это условие .
Эти слова сказаны Мареком Эдельманом в интервью Ханне Кралль, которая на основе бесед с ним написала книгу «Опередить Г-спода Б-га». Эдельман был одним из членов штаба восстания и после гибели Мордехая Анелевича возглавил повстанцев, точнее немногих оставшихся в живых бойцов.
Можно предположить, будто пан Марек снисходительно смотрел на те четыреста тысяч евреев, которые покорно отправились в Треблинку: ведь каждого из них он проводил, стоя у ворот Умшлагплац (у Эдельмана как у сотрудника больницы был «талон на жизнь», он работал посыльным). Но нет. Смерть в газовой камере для Эдельмана не хуже смерти в бою. Он считал, что «недостойна смерть только тогда, когда пытаешься выжить за чужой счёт» .
Человек, прошедший через чудовищные испытания, старается никого не судить из жертв трагедии. Он старается и не героизировать, но всегда чётко способен отличить добро от зла. Так, он не судит Адама Чернякова, руководившего юденратом в Варшавском гетто и полагавшего, что через сотрудничество с немцами евреи могут спастись. А ведь многие упрекали Чернякова в коллаборационизме. Эдельман сдержанно говорит Ханне Кралль, что вместе со своими товарищами он был в претензии только лишь на то, что Черняков покончил жизнь самоубийством (не выдержал полученного от немцев приказа обеспечить окончательную депортацию евреев). Эдельман считал, что такому, как Черняков, следовало умереть «с треском», а «он распорядился своей смертью как своим личным делом» . Других претензий у Эдельмана к Чернякову не было. Возможно потому, что тогда не существовало бескомпромиссной и слепой культуры отмены…
Пану Мареку был чужд пафос и крик. Он не умел кричать, никогда не говорил с ненавистью. Когда докладывал об итогах восстания представителям политических партий (Эдельман был единственным выжившим из членов штаба), то сказал: «За эти двадцать дней можно было убить больше немцев и спасти больше своих. Но мы не были толком обучены и не знали правил ведения боя. Кроме того, немцы тоже умели хорошо драться» . Никакой поэзии, метафор и приукрашиваний, никакого выпячивания груди. Только намерение рассказать, как было.
А как было, не всех интересует. Взять хотя бы вопрос о численности участников: в Википедии сказано, что восставших было полторы тысячи. Эдельман утверждает, что их было двести двадцать. Возможно, он имеет в виду только членов ЖОБ (Еврейской Боевой Организации) и не считает Еврейский воинский союз?.. Другой выживший герой восстания, Ицхак «Антек» Цукерман утверждал, что в восстании участвовало больше людей: пятьсот, даже шестьсот. Эдельман Ханне Кралль со злостью говорит на это: «Неужели вы все и вправду не можете понять, что это уже не имеет значения» . Он вообще часто будет повторять «это не имеет значения» и «это неважно» в беседах с Кралль.
Эдельман не представляет своих товарищей героями – такими античными героями, вырезанными из каррарского мрамора… У них другой героизм, непафосный. Это героизм обычных людей, которые оказались в нечеловеческих, очень некрасивых обстоятельствах. Это героизм людей немытых, исхудавших, ослабленных и копящих силы для любого действия.
На сайте Яд Вашем написано, что «в гетто началось восстание, в ходе которого сражались плечом к плечу члены БОЕ под командованием Мордехая Анелевича, а также члены ЕВС под командованием Павла Френкеля» и что «повстанцы героически сражались около месяца» . «Плечом к плечу» – какая героическая фраза. Представляются персонажи картин Делакруа или герои советских военных фильмов, всегда красиво погибающие. Но у Эдельмана в его сбивчивом рассказе смерть некрасива и некинематографична: герои бегают по тёмным подвалам, пытаются выжить и заодно попасть в кого-то из немцев. Получается не очень.
В его рассказе достаточно и про Мордехая Анелевича, руководителя восстания. Но герой Анелевич «сломался» и от отчаяния покончил жизнь самоубийством. До войны он торговал с матерью на рынке рыбой и подкрашивал жабры красной краской, чтобы рыба лучше продавалась… На вопрос, почему Анелевич возглавил штаб ЖОБа, Эдельман отвечает: «Ему очень хотелось, вот мы его и выбрали» . Он добавляет: «Ребяческие, конечно, амбиции, но парень он был толковый, начитанный, очень энергичный» .
Таков в памяти Эдельмана Анелевич, в честь которого названы улицы в Израиле и возведены памятники, где он гордо стоит с расправленными плечами. И что, Анелевич из статьи с сайта Яд Вашем и он же в красивых памятниках лучше того Анелевича, каким его запомнил Эдельман?..
А ведь он и есть настоящий, невыдуманный, живой герой: с детским желанием руководить, со страхом, который постоянно надо преодолевать, с эмоциональными качелями между надеждой на спасение и безжалостным осознанием неизбежности. Поступки киношных супергероев потому и не вызывают восхищения, что у них есть свалившаяся на голову суперсила и безудержная храбрость. А герои восстания Варшавского гетто не хотели быть храбрыми – их заставили бесчеловечные условия, не было у них суперспособностей – не кусал никого «облучённый паук». Они бились, как могли, обессиленные от голода и болезней, пришибленные нескончаемыми унижениями. И умирали, как получалось: некрасиво, в тёмных подвалах… И прошлое для них не имело значения. Тот, кто вчера мелочно подкрашивал рыбам жабры, назавтра демонстрировал настоящую свободу и силу духа – не потому, что с детства был выбран в спасители, а просто так пришлось, и в трудную минуту он сделал выбор бороться. Не самый плохой выбор.
Кое-что про героинь: они тоже в гетто были разными. В бункере на улице Милой, где Анелевич в итоге покончил с собой, было несколько проституток. Эдельман говорит, что они были «хорошими, хозяйственными» девушками . Когда Эдельман пришёл в этот бункер со своими людьми и воссоединился на короткое время с товарищами – Анелевичем, Целиной, Лютеком, Юреком Вильнером и другими – проститутки всех накормили. «Это был один из лучших дней в гетто», – скажет Эдельман .
Кстати, хочу подчеркнуть: восстание шло не «около месяца», как написано на сайте Яд Вашем, а двадцать семь дней. Мы знаем точное количество дней…
Что ещё важного в рассказе Марека Эдельмана, человека, который знал всё про борьбу?
Он описывает случай, когда два немецких офицера загнали на бочку старого маленького еврея и большими портняжными ножницами обстригали бедолаге бороду. Тогда в гетто ещё не творилось тех ужасов, которые показаны в «Списке Шиндлера» или «Пианисте». Однако немцы отстригали клок за клоком и смеялись. И толпа вокруг смеялась. Действительно, маленький смешной человек с клочковатой бородой… Тогда Эдельман уяснил, что самое главное – «не позволить загнать себя на бочку. Никогда, никому» .
Людям часто не хватает готовности идти на компромисс, а там, где это надо, необходимо все-таки избежать драки. Но в вопросе бочки не может быть компромиссов. Нельзя разрешать двум молодым и сильным безнаказанно толкнуть в плечо старого и слабого, притом одного. Даже толкнуть! А если позволить – можно потерять всё. Так что тут нет места компромиссу.
При всей бескомпромиссности Эдельмана, когда дело касалось борьбы со злом, он оставался крайне деликатен и чужд ненависти к человеку из-за принадлежности того к какой-либо группе. Эдельман рассказывал Пауле Савицкой, как однажды вместе с товарищами шёл по Варшаве через какой-то двор. В одном из домов на первом этаже сидели немецкие военные и пили чай.
«Мы могли через это открытое окно расстрелять их всех, но нельзя стрелять в людей, которые сидят и мирно пьют чай», – вспоминал Эдельман .
Это какая-то невероятная чуткость и острое сопротивление ненависти, разъедающей изнутри. Современный человек, отравленный желчью и буллингом интернета, мог бы написать в комментариях, что надо было пристрелить нацистских оккупантов. Но человек, жизнь которого нацизм превратил в кромешный ад, отказался ненавидеть незнакомых ему немцев, мирно пьющих чай, пусть даже не в мирное время…
Что же для Марека Эдельмана было главным в его борьбе? Я думаю, желание подороже продать свою жизнь.
Позже, когда он вспоминал этот период своего пути, Эдельман говорил, что гетто – это не сплошные горе и боль. В гетто была любовь. Про любовь в гетто Эдельман даже просил режиссёров снять фильм. В том числе просил Анджея Вайду.
Любовь была способом сопротивления смерти, ненависти и насилию. Любовь была свечой во мраке, простите высокопарное сравнение. Хотя любовь в гетто бывала разной, и Эдельман рассказывает о ней как есть, без прикрас и ханжества.
Например, после «большой акции» в гетто были розданы сорок четыре тысячи «талонов на жизнь». Кто не получил эти талоны, должен был умереть. Среди получивших была медсестра больницы Берсонов и Бауманов пани Тененбаум. Она сунула свой талончик семнадцатилетней дочке, а сама поднялась наверх и выпила яд .
Девушка осталась одна, и угораздило её влюбиться в оказавшегося рядом парня… Он сумел найти жильё на арийской стороне (вне стен гетто). Три месяца они провели там. Все, кто видел её, говорили: она лучилась счастьем. Подруге своей признавалась, что это были лучшие месяцы в её жизни. В результате у них, судя по всему, закончились деньги, и хозяева выдали обоих. Но за эти три месяца она узнала, что такое любовь.
Впрочем, Эдельман рассказывает и о том, как одичавшие от страха люди остро нуждались в простом физическом тепле. У него много историй, как случайно встретившиеся люди почти сразу начинали заниматься любовью, и нет в этих рассказах осуждения подобной плотской любви. Как можно осуждать смертников, искавших хоть какого-то облегчения… Плотская любовь была протестом против плотской смерти. А из случайного секса могли вырастать большие чувства, которые люди несли потом сквозь всю оставшуюся жизнь …
Марек Эдельман сумел выжить. Спас случай. Можно написать, что ещё и смелость, и решительность, но сам пан Марек вряд ли одобрил бы эту мысль. Вряд ли он считал себя по какому-то параметру лучше Анелевича, Антека Вильнера или любого другого менее удачливого героя восстания.
Чуть больше чем через год после восстания Эдельман принял участие в другом Варшавском восстании, которое было жестоко подавлено немцами. Эдельман вновь выжил.
После войны он стал хирургом-кардиологом, проводил уникальные операции на сердце. В частности, оперировал на сердце в состоянии обширного инфаркта, что ранее считалось под строгим запретом, даже если пациенты без операции умирали. Пан Марек спас много людей. Как сам он скажет, роль его заключалась в том, чтобы «заслонить пламя», когда Г-сподь Б-г собирался погасить свечу: «худо-бедно обставить Его» . Какая гордыня! Но ведь именно этим он занимался и в гетто, когда стоял у ворот на Умшлагплац и вытаскивал людей из толпы, идущей в вагоны на Треблинку…
В 1968 году в Польше начнутся антисемитские гонения, массовая эмиграция евреев. Уедут жена и дети Эдельмана. Он уезжать откажется: кто-то же должен присматривать за еврейскими могилами, скажет он.
Пан Марек всегда будет в оппозиции к власти в коммунистической Польше. Он будет против включения Бунда, членом которого являлся долгие годы, в правящую Польскую объединённую рабочую партию. Будет активистом Комитета защиты рабочих и «Солидарности». В 1981 году, когда Польша попробует освободиться от коммунизма и Ярузельский введёт военное положение, Эдельман будет интернирован.
Когда коммунизм падёт, пан Марек не угомонится, он продолжит бороться за угнетённых. В 1993 году поведёт гуманитарный конвой в осаждённое Сараево.
У Эдельмана были сложные отношения с Израилем. Ведь Израилю не нравилось его негативное отношение к сионизму, то, что он не переехал в Израиль и не отказался от своей польской идентичности. Не нравилась его критика израильской политики в отношении палестинцев. И израильское общество решило забыть человека, который стремился доказать миру, что евреи отказываются быть униженными и готовы сопротивляться. Неудобного, своенравного Эдельмана в Израиле предпочли забыть.
Но он был, как были те четыреста тысяч человек, ушедшие с Умшлагплац в вагоны на Треблинку, и как те шесть миллионов, у каждого из которых есть имя.
В интервью Ханне Краль Эдельман всех, насколько ему позволяла память, называл по имени. Ему было важно, чтобы они не остались безликими жителями гетто. Даже после смерти он защищал их права – само право на личность, на идентичность.
Ещё одна форма борьбы со смертью – сохранение памяти. Эдельман рассказывал, как одного из участников восстания поймали немцы и заживо подожгли. Он говорит: они «слышали, как он весь день кричал» . И он спрашивает Ханну: думает ли она, что ещё один сожжённый вдобавок к четыремстам сожжённым ранее мог его удивить?
«Я думаю, один сожженный парень производит большее впечатление, чем четыреста тысяч, а четыреста тысяч – большее, чем шесть миллионов» .
Получается, верно и другое: нет четыреста тысяч, нет шести миллионов. А есть конкретный Ицхак, или конкретная Сара, переплавленные на мыло, или расстрелянные немцами, или выжившие в гетто. У каждого своя история. Иногда эта история, особенно если человек известный, становится символом, как история Корчака, который вошёл в газовую камеру со своими воспитанниками, хотя мог спастись. А иногда история человека уходит в небытие.
Кто помнит Хендусю Химфельфарб?.. Во время войны она работала в санатории для детей, больных туберкулёзом. У неё была арийская внешность и возможность уйти из гетто. Эдельман предлагал ей это. Но у неё же было сто пятьдесят маленьких воспитанников, которых ждала депортация. И она не смогла их бросить, как и Роза Эхнер, старая учительница из Вильно… Все остальные учителя и воспитатели разбежались. А Хендуся и Роза остались и вошли в вагоны со своими детьми . Есть тысячи и тысячи евреев, погибших и забытых.
Эдельман до конца дней спасал их память. В каждом интервью, статье, книге называл их по именам и фамилиям. Всех, кого мог вспомнить.
56% не знают, кто такой Мордехай Анелевич
Партизаны-евреи в Польше, 1942–1945
