Из записок артиллериста, прошедшего Великую Отечественную войну,  Давида Воловича

Когда в кабинете командира полка остались только непосредственные исполнители салюта, первым начал разговор капитан Давид Гельманович Бородкин (Волович):

– Времени до салюта остается чуть больше часа! Пока мы решим все организационные вопросы, проверим готовность материальной части всех взводов и проинструктируем командный состав, у нас останется меньше часа… Разве мы сможем добраться до центральной части Берлина за такой короткий срок?! И к тому же мы не знаем, куда именно ехать. Поэтому я прошу разрешить произвести салют не в центральной части Берлина, а на подступах к нему… Кроме того, в самом Берлине будет труднее найти площадку или объект, который можно обстреливать боевыми снарядами без риска причинить дополнительные разрушения и понести ненужные людские потери. Если я такое разрешение получу, то по пути к Берлину надеюсь найти – вблизи от дороги – какое-либо разрушенное строение, руины домов… С помощью отделения разведчиков, которое мы возьмем с собой, мы обследуем намечаемый для обстрела объект, выставим охранение и после получения от разведчиков сигнала о безопасности начнем салют!.. Считаю, что исходя из того, что нам нужно дать тридцать залпов, как в Москве, следует установить интервал между залпами в 30 секунд, то есть два выстрела в минуту. Весь салют займет 15 минут. Одобряете? – спросил Бородкин, вопросительно посмотрев на майора Ермакова, а затем на часы…

– Как обычно, вы правы, и расчет ваш верен, товарищ Бородкин!.. Действуйте!.. Ваш план одобряю!.. Итак, – «по коням!»

Быстрым шагом Бородкин и замполит вышли из штаба и направились к дивизиону.

Начался незабываемый, единственный за всю жизнь салют, которым Давиду Гельмановичу Бородкину пришлось командовать. Залпы следовали один за другим с интервалом в 30 секунд. Интервалы Бородкин отмечал автоматически. Главное внимание он сосредоточил на счете: один выстрел, второй, третий… «Во что бы то ни стало, – ровно тридцать, ни одного выстрела больше, ни одного меньше – это главное!» – сказал он себе.

…Нельзя сказать, что залпы были очень дружными… Кое-кто на долю секунды, иногда на целую секунду опережал, кое-кто на столько же отставал, но все же можно считать, что стреляли дружно. Ведь никто и никогда не тренировал этих парней для торжественных салютов. А сейчас они рады, они горды тем, что им доверено участвовать в салюте Победы! И сам Бородкин, каждые тридцать секунд дававший «отмашку» флажком, не замечал своих слез!.. Машинально кончиком флажка он вытер лицо, приняв их за капли дождя… И лишь потом догадался, что это слезы…

– Но-но, не распускаться! Ишь, разнюнился, – кусая губы, нелестно подумал он о себе… Но счет отмашкам вел не сбиваясь и даже платок из кармана не доставал – боялся, что опоздает с очередной командой. А слезы произвольно текли на подбородок, капали вниз…

После последнего, тридцатого залпа капитан Бородкин сразу же стал флажком описывать над головой полукруг – справа налево и обратно… «Командиры поймут»,  – подумал он…

– Конец салюту! – сказал себе Бородкин и, расслабленный, утомленный, опустился на землю.

…К нему подошел замполит, за ним – все офицеры. Начались взаимные молчаливые объятия, рукопожатия. Почти у всех на лицах были следы наскоро вытертых слез.

– Ну что, товарищи?! Митинговать не будем!?.. Все ясно!.. Победу мы отметили, как было нам велено!.. Спасибо всем!.. Надеюсь, все прошло, как намечалось? Или у кого-нибудь есть замечания?!

– Все хорошо, товарищ капитан! – за всех ответил замполит. – Но если бы вы посмотрели на лица солдат, которые вели огонь!.. У всех на глазах слезы… Да и я тоже волновался до слез, чего уж тут скрывать… Победа! Дождались!.. Дожили!.. Дошли до Берлина!..

– А у нас, вы думаете, глаза сухие были? – спросил кто-то… – Я ни разу в жизни, с тех пор, как за мамкину юбку держался, не плакал!.. А сегодня – ревел, как дитя малое… Ведь подумать только! С такой войной мы совладали!.. Кто из нас, бывало, не сомневался, что из этой «мясорубки» живым выйдет!.. Да, нам повезло!..

А скольких друзей-товарищей мы потеряли?!.. Тут такая радость, а слезу выбивает из глаз и от лютого горя… И не поймешь, как это получается?! Радость – и слезы! Вот это да!.. Ни разу такого не видел!

– Нет, это все не то! – категорично заявил комбат-4. – Вот у меня наводчик есть… Здоровый парень!.. Он может сам, в одиночку пушку из любой ямы вытолкнуть, а сегодня этот богатырь ревел, как дитя. Плачет, слезы градом, а сам при каждом выстреле приговаривает: «Это – Гитлеру! Это – Геббельсу! «Это – Герингу!»

Так он помянул и Риббентропа, и каких только гадов не вспомнил!.. И с таким остервенением за шнур дергал, словно это по ним в самом деле – по этим сукиным сынам – он прямой наводкой бьет!.. Действительно, смех сквозь слезы… И почему это вдруг?.. Такая радость, а слеза пуще, чем от горя пробивается?.. Кто может это объяснить?..

– Дорогая цена – вот что. Слишком дорогой ценой нам все это досталось, много наших погибло, – вот всех мы сейчас и вспоминаем, плачем и от радости и от горя, – сказал замполит.

К группе офицеров подошел военфельдшер Троян. Вид у него был радостный и вместе с тем сконфуженный.

– Что-нибудь случилось? – спросил Бородкин.

– Да нет, товарищ капитан, всe в порядке!

– Но у вас встревоженный вид, не такой, как всегда…

– Видите ли, товарищ капитан, от первого дивизиона в нашу колонну была выделена санинструктор, старшина медслужбы Фонарева, девушка молчаливая, очень спокойная, дело свое знает, такие тяжелые случаи ей и девчатам выпадали, так она всем мужчинам пример подавала, а как салют начался – с ней слезы, истерика, стали ее успокаивать, валерьянкой отпаивать, а она рыдает, вспоминает, как ее брат полгода тому назад на фронте погиб…

– Ничего, младший лейтенант. Это законная реакция на ту радость, что переполняет каждого из нас… Думаю, что всюду так, не только у нас… Не плачут только камни и наши враги… А им, врагам нашим, есть теперь о чем поплакать – то ли от злобы, то ли от несбывшихся надежд…

 Бородкин прервал эти рассуждения и подал команду: «Прошу всех офицеров подойти ко мне!»

 – Товарищи! – начал он, когда вокруг него сгрудились комбаты и командиры взводов. – Надо закругляться. Победу мы достойно отметили, пора «домой», в наши подразделения! Там мы поделимся впечатлениями об этом памятном для всех нас салюте с теми товарищами, которым не довелось в нем участвовать!.. А теперь всем разойтись по своим местам! Материальную часть привести в походное положение!.. Порядок следования прежний – в порядке номеров дивизионов… Вопросы есть? Нет?.. Учтите, товарищи: ни одной гильзы, ни одного ящика от снарядов здесь не оставлять!.. Все погрузить!.. Через пять минут машина взвода управления дивизиона выедет на дорогу и по мере ее движения вслед за ней в колонну должны вливаться машины первого, второго, третьего дивизионов… Вопросы есть? Тогда – по местам! Менее чем через час колонна сводного дивизиона уже въезжала в ворота городка, где квартировал полк… Возле штаба Бородкин передал замполиту:

– Езжайте дальше без меня! Людей распустите, приборкой и чисткой орудий пусть они займутся утром, а теперь пусть отдыхают!.. Это в отношении людей нашего дивизиона, а первый и третий дивизионы эти вопросы решат самостоятельно… А я пойду к начальству – докладывать!..

…Майор Ермаков стоял на крыльце штаба. Бородкин увидел его, только когда подошел. Майор знаком показал – не надо докладывать, однако в вопросе, заданном им, звучали одновременно и вопрос, и уверенность:

– Уверен, что все в порядке?!

– Так точно, товарищ майор!.. Салют произведен в соответствии с поставленной задачей! Происшествий или каких-либо несчастных случаев нет! – отрапортовал капитан Бородкин. – Личный состав сводного дивизиона мною отпущен по подразделениям, для людей второго дивизиона приборку и чистку орудий я отложил до утра. Люди устали.

– Правильно сделали, товарищ Бородкин. Людям пора отдыхать!..

А вот что с вашим лицом – не пойму! Не то от пота, не то от дождика какие-то полосы у вас на лице. Подойдемте-ка поближе к свету…

– Не надо, товарищ майор… Я знаю, какие это полосы… Я во время салюта вместо платка флажком лицо вытирал. Наверное, флажок и оставил следы…

– Ничего не понимаю, дождь был, что ли?

– Нет, товарищ майор… Дело обстоит гораздо проще, мне даже неловко в этом признаться Ну, да ладно, вам скажу! Я стоял с флажком в одной руке и с секундомером в другой… Каждые тридцать секунд делал «отмашку» для очередного залпа… А по лицу почему-то слезы текут… А фары светят мне прямо в лицо. Вот в интервале между «отмашками» и пришлось использовать флажок вместо платка… Боялся, что пока достану из кармана платок – потеряю время для очередной команды…

– Так… – сказал Ермаков. Все понял. Но не смущайтесь. В штабе включили рацию и слушали приказ Верховного командующего, затем салют из Москвы… Большинство мужчин, чинами повыше нас, не стыдясь, вытирали слезы!.. А вы нашим салютом командовали, – естественно, переживали величие этих минут… Тут какая бы сильная натура ни была, не выдержала бы… Вообще, в эти минуты равнодушных не было! Так и должно быть… Недаром в песне поется: «Этих дней не меркнет слава..» О нашей Победе – слава не померкнет!.. Нам стыдиться перед потомками не придется. Чтобы добыть Победу, мы вложили много труда и сил и заплатили миллионами жизней наших людей!.. Война – это самая тяжелая, самая страшная работа! А за наши сегодняшние слезы нас никто корить не будет!.. Верно я говорю?!

– Правильно, товарищ майор!..

От редакции. Волович Давид Гельманович, 1912 г. р. Умер в 1995 г. Артиллерист, гвардии капитан, воевал с октября 1941 г. по День Победы, дошел до Берлина, до Рейхсканцелярии. В Берлине был сильно контужен. После победы служил в Германии в оккупационных войсках. Демобилизован 22 августа 1946 г. Награжден двумя орденами Отечественной войны I ст., орденом Красной Звезды, медалями: «За оборону Кавказа», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», «За победу над Германией», – знаком «25 лет Победы», юбилейными медалями. 

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», №191)