Материал любезно предоставлен Tablet

Где было всего безопаснее находиться еврею в гитлеровской Германии? В подвале или на чердаке? В лесу? У себя дома с супругой арийского происхождения и хорошими связями в верхах? Ответ: в гитлеровских вооруженных силах — вермахте, кригсмарине или люфтваффе, — по крайней мере, до тех пор, пока в войне не произошел перелом и все три рода войск не стали терпеть колоссальные потери. Некоторые говорили, что надежнее всего делать ставку на люфтваффе, так как Геринг защищает своих. Но какой род войск ни выбери, надеть военную форму было все равно что облачиться в кольчугу или плащ‑невидимку.

Я сделала это поразительное открытие, изучая литературу о войне и нацистской оккупации Франции, когда писала роман «Париж тебя никогда не покинет». Брайан Марк Ригг в своей книге «Еврейские солдаты Гитлера» сообщает, что тысячи стопроцентных евреев и более ста тысяч «частичных» евреев пошли служить в войска Третьего рейха. Истории этих людей, чья жизнь и психика постоянно были под угрозой, побудили меня написать книгу совсем не так, как я первоначально задумала.

Одних евреев, воевавших в гитлеровских войсках, призвали в армию. Другие были патриотами: их отцы, деды и дядья служили в имперской армии в годы Первой мировой войны, и, движимые чувством долга, они тоже пошли в солдаты. Один выживший говорил о себе, что он в первую очередь немец и только во вторую — еврей. Лояльность евреев к Германии на раннем этапе Третьего рейха — одна из самых грандиозных повестей о неразделенной любви в истории.

Многие из этих евреев полагали, что их не коснутся Нюрнбергские расовые законы и нарастающая волна антисемитизма. Они же не необразованные и суеверные, как, в их понимании, «остюден» «Восточные евреи» (нем.), то есть «евреи из Восточной Европы». — Здесь и далее примеч. перев. . Немецкие евреи — люди культурные. Они — патриоты. Многие могли проследить свои корни в Германии в нескольких поколениях. Один офицер, служивший в ваффен‑СС, был потомком евреев, бежавших от инквизиции и обосновавшихся в Германии четыре века назад. Некоторые немецкие евреи даже пытались сдержать наплыв единоверцев, бежавших из Восточной Европы от преследований и погромов, — пытались из страха, что их положению в обществе повредят эти неассимилированные евреи.

Но в глазах Гитлера еврей — он еврей и есть. И какая разница, откуда он приехал, образованный он или нет, как он одевается, кому он молится и молится ли вообще. В апреле 1940 года сверху спустили директиву очистить вооруженные силы от какой бы то ни было еврейской крови. Евреям и полуевреям — последних нацисты называли «мишлингами», а свои — «мампе» (в честь популярного тогда в Берлине коктейля — сладкого и горького в равных долях) — велели самим на себя донести. И многие донесли. Некоторые командиры посоветовали своим еврейским подчиненным помалкивать и по‑прежнему выполнять свои обязанности. Офицерам хотелось сохранить лучших и опытнейших солдат: приближалось вторжение в Западную и Северную Европу. Завоевать мир — это важнее расовой чистоты. Один лейтенант‑нееврей, член нацистской партии и штурмовых отрядов, безуспешно пытался спасти своего солдата‑полуеврея, он никак не мог поверить, что вермахт выгонит человека, награжденного Железным крестом.

Кое‑кому из еврейских военных, которых заставили уйти из армии, сослуживцы устраивали прощальные вечеринки и говорили с тоской: «Повезло тебе, чертяка, — не будешь больше тянуть лямку». Одному такому солдату, которому завидовали сослуживцы, положение дел виделось отнюдь не столь радужным. Он прекрасно представлял себе, какое будущее его ждет — облавы, трудовые лагеря и концлагеря. Иногда, если военный признавался, что у него есть еврейская кровь, это незамедлительно влекло за собой ужасные последствия. Один командир в бешенстве от того, что в его часть проникла скверна, а его самого обдурили, выхватил пистолет и застрелил «оскорбителя» — еврейского солдата на месте.

Другие евреи подделывали документы. Но, даже если изменить документы, оставалась проблема обрезания, а оно говорило само за себя. Многие, живя в постоянном страхе перед разоблачением, заготовили байку о перенесенной в детстве инфекции, из‑за которой им удалили крайнюю плоть. Других, когда на медосмотре приказывали оттянуть крайнюю плоть, выручала ловкость рук. Один ветеран вермахта успешно проходил проверки в казармах, однако в увольнении в Париже ему не удалось утаиться от французской проститутки. Насколько он понял, она на него не донесла: ведь они оба были «изгои».

Как логически обосновывали эти евреи свою службу режиму, задумавшему уничтожить их и их семьи? Как они оправдывали себя, притворяясь арийцами? На второй вопрос ответить проще, чем на первый. Большинство этих людей, особенно те, кто был евреями лишь частично, вообще не считали, что они притворяются. Даже те, чьи отец или мать остались верны своей вере, во многих случаях воспитывались как христиане. Они не считали себя евреями. Ничего не знали о еврейских устоях и обрядах, обычаях и законе. Женились на нееврейках и воспитывали детей как христиан.

Для многих из них открытие, что у них есть еврейская кровь, стало потрясением, причем весьма неприятным. Куда как легко возопить: вот, мол, еврей‑самоненавистник, но, когда обнаруживаешь, что ты стал кем‑то, кем никак стать не ожидал, это может выбить из равновесия самого здравомыслящего и порядочного человека, особенно если карой за то, что ты теперь такой вот «незваный гость», может быть смерть. Один офицер‑полуеврей, чьи дед и бабка по материнской линии приняли христианство по социально‑экономическим соображениям и окрестили свою дочь, узнал о своем еврействе только в восемнадцать лет: ему открылась мать. Ему показалось, что весь мир перевернулся. Прежде он был уверен в себе и в том, какие традиции унаследовал, но вдруг ощутил себя представителем низшего вида.

Кое‑кто из недовольных обратился с просьбой разрешить им служить: в исключительных случаях такое разрешение предоставлялось. Гитлер мог одним распоряжением сделать арийцем любого. Именно так он и поступил с несколькими мишлингами: фельдмаршалом Эрхардом Мильхом, генералом‑дер‑флигер Генерал авиации (нем.).
Гельмутом Вильбергом и другими: они доказали свою ценность на войне. На одной фотографии Вильберг красуется в мундире с дюжиной — никак не меньше — орденов на гордо выпяченной арийской — прежде наполовину еврейской — груди. Тем не менее, несмотря на смену веры, Вильберг уверял, что воевал не за фюрера, а за фатерлянд и фольк Отечество и народ (нем.). . На этом различии неизменно настаивали как евреи, сражавшиеся за Гитлера, так и некоторые арийцы.

А каково было евреям, которые, служа в гитлеровской армии, не только считали себя евреями, но и продолжали соблюдать обряды? Многие из них — как еще один офицер ваффен‑СС — читали молитвы и совершали другие обряды тайно в казармах или — поступок еще более отчаянный — на поле боя. Какое оправдание находили они тому, что сражаются за режим, лишавший их прав, убивавший их родных и заклеймивший их как «недочеловеков»?

Кое‑кто полагал, что службой в армии может спасти свою семью. Один мишлинг рассказывал, что отправился в тюрьму гестапо, чтобы помочь отцу‑еврею, а в результате узнал, что того уже отправили в Дахау. Тогда он пошел добровольцем в вермахт, в надежде, что это облегчит положение отца. Надежда не оправдалась. Два брата, чей отец‑нееврей после принятия расовых законов развелся с их матерью‑еврейкой, специально надевали военную форму, когда шли к ней в гости. Тем не менее ее отправили в лагерь.

Некоторые тешили свою совесть, обманывая себя. Одно дело — нацистская идеология, но разве у их сослуживцев — а они носят ту же форму, у них те же потребности и страхи, инстинкты и чувства — не бьются под мундирами человеческие, в общем‑то, сердца? Разве они станут притеснять и убивать матерей и отцов, сестер и братьев, дедушек и бабушек своих сослуживцев? Офицер ваффен‑СС, чья семья прожила в Германии 400 лет, говорил, что о лучших, чем у него, товарищах на войне нельзя и мечтать; хотя, добавлял он, узнай они, что в нем есть еврейская кровь, они бы его вздернули на ближайшем дереве.

Немногие — особенно из тех, кто побывал на русском фронте, — впоследствии утверждали: они хоть и служили в гитлеровской армии, помогали спасать жизнь других евреев в краях, где воевали и захватывали земли. Один лейтенант вермахта, ортодоксальный еврей, говорил, что тайно давал пропуска евреям, схваченным эсэсовцами в Литве, Латвии и России, и еду голодающим еврейским детям в одной русской деревне. Спустя годы, когда на конференции в Бонне он познакомился с другим ортодоксом — офицером вермахта, оба пришли к мысли, что, оставшись в армии, сделали для евреев больше, чем те, кто до войны бежал за границу. И кто из нас, кто там не был, вправе утверждать, что это не так?

Возможно, ответ на их моральную дилемму дает другой вопрос. А как иначе они могли бы поступить? Отказаться служить в армии, сменить отцовский или дедовский Железный крест на желтую звезду, чтобы вдобавок и его отправили в Аушвиц. Один лейтенант вермахта уверяет, что внутренне всегда ощущал себя евреем, но служба в армии была его единственным шансом выжить. Другой ветеран уверен, что в армию его привел Б‑г, чтобы спасти ему жизнь. Когда его спросили, почему Б‑г не спас шесть миллионов других людей, он ответил, что действия Всемогущего не всегда можно постичь.

Однако эти частные случаи наводят на мысль, что большинство тех, кто служил в гитлеровской армии, во время войны утратили веру, если даже когда‑то и были верующими. И как сказал один солдат: после того как мозги его товарища залепили ему лицо, он решил, что Б‑га нет.

Другой силой, побуждавшей мужчин служить в армии, была культура, в которой их воспитали. В Германии XIX — начала ХХ века повиновение считалось одной из высших добродетелей. Благоговейное уважение к отцу семейства, раввину, учителю, кайзеру прививали с малолетства. Индивидуальность не поощрялась и не ценилась. Часто ее даже не терпели. Один мишлинг, офицер ВМС, учился в суровой прусской школе, и в тех редких случаях, когда он приносил оценки ниже «отлично», отец его наказывал.

Хотя нередко служба фюреру не спасала родственников солдата или самого солдата — на русском фронте шансов выжить было ненамного больше, чем в гитлеровских концлагерях, — имелась и менее осязаемая компенсация. Тому, кто боялся за своих близких — многие не знали, где находятся их родные или что с ними сталось, — военная часть могла в чем‑то заменить семью. В мире, где институты рушились, вооруженные силы были, пожалуй, последним оплотом стабильности и сплоченности. Многие, подобно офицеру ваффен‑СС, о котором мы уже упоминали, сроднились с теми, рядом с кем воевали и терпели лишения, с теми, на кого могли положиться, хоть и сознавали, что верные товарищи могут ополчиться на тебя, узнай они о твоей еврейской крови. Один капитан ВМС, полагавший, что долг мужчины — служить своей стране, так привязался к бывшим сослуживцам, что после войны посещал встречи ветеранов.

И вот еще один мучительный и, пожалуй, не имеющий ответа вопрос: знали ли те, кто служил в армии, о лагерях? Многие, очевидно, знали. Иначе и быть не может: ведь они утверждали, что пытались спасти родных или спастись сами от этого удела. Однако знать о существовании лагерей — это одно, а осознать, что массовые убийства происходят в реальности — совсем другое дело. Во всем мире у людей с бо́льшим доступом к информации, чем у военных, которым ежедневно грозила смерть, просто в голове не укладывалось, что некая страна намерена систематически перебить миллионы своих граждан. Один офицер — позднее он переехал в Канаду — стал регулярно ходить в синагогу и в сорок лет сделал обрезание, сказав: слухи о вполне реальных фактах были столь чудовищными, что в них просто не верилось, и так думали многие…

Еще одна причина служить в армии для еврея коренилась в религии, за которую его преследовали. Возможно, только религиозные евреи могли точно выразить, в чем эта причина, но и те, кто не особо ревностно верил, и те, кто вообще не считал себя евреями, знали о ней, пусть и неосознанно. Раввинистическая притча рассказывает о том, как два человека очутились в пустыне, а запаса воды хватало только на одного. Если они разделят воду, погибнут оба. Алаха предписывает человеку: своя жизнь — прежде всего. Тот человек, у кого вода, и должен ее выпить.

После войны евреям, воевавшим за Гитлера, пришлось оценить, чего стоило их выживание. Некоторые сочли цену не слишком высокой. Они просто продолжали успешно делать карьеру, их любили жены, их дети радовались жизни. В их числе основатель одного немецкого издательства, успешный берлинский бизнесмен и инженер НАСА.

Кое‑кому оценивать свое прошлое было тягостно. Один еврей наполовину говорит, что стал изгоем, непонятым и немцами, и евреями. Офицер, который переехал в Канаду, пытался восстановить еврейство, в котором ему когда‑то отказала мать‑еврейка, — и такие, как он, тоже встречались. Еще один ветеран считал: раз он выжил, значит, везунчик, но признавался, что его много лет мучили воспоминания.

Иногда в их судьбы вторгалась ирония. После войны один мишлинг, солдат вермахта, иммигрировал в Израиль, чтобы сражаться за его независимость, — возможно, хотел искупить службу Гитлеру. В глазах нацистов он был евреем, потому что его отец был евреем. В глазах израильтян он был неевреем, потому что его мать была христианкой: согласно еврейскому закону вероисповедание передается по материнской линии. Он мог воевать за новое государство, но не мог соединиться с народом.

Однако чаще их удел — душевные муки. Многих из тех, кто служил в гитлеровских войсках, ждали негодование и остракизм. Один офицер в надежде сбежать от своего прошлого в Южную Америку попросил берлинского раввина помочь ему, но раввин, прознав о его службе в армии, отвернулся от «убийцы евреев». Другому его тетя из Палестины заявила, что лучше бы он погиб в лагере, как миллионы их единоверцев.

И наконец, некоторые уже не могут рассказать, чего им стоил такой выбор. Многие из них погибли на русском фронте или в других адских водоворотах войны. Я не отыскала никакой статистики, но мне кажется, есть основания заподозрить, что многие покончили с собой.

С расстояния чуть ли не в век легко осуждать евреев, воевавших за зверский режим, поставивший целью истребить еврейский народ. И безусловно, многие современники их осуждали. Но тем из нас, кто там не был, пусть послужат предостережением слова Гилеля Старшего. Не суди собратьев своих, пока не окажешься на их месте.

Оригинальная публикация: The Jews Who Fought for Nazi Germany