Да, именно с таким вопросом мама обратилась к сыну, которого, между прочим, два года не видела с тех пор, как проводила в Шереметьеве мучительный рейс «Москва — Вена». Дело происходило в начале восьмидесятых.

«Шла очередная ливанская война, — уточняет мой собеседник, — я служил в армии». Мы сидим на веранде маленькой белой виллы, — удивительно, что в буйном Тель-Авиве есть такие улицы — мандариновые и айвовые деревья клонят ветки, щедро увешанные плодами, но их — я уже знаю — стерегут коварные кактусы, если колючки зацепят, то от них неделями не избавишься. Свежий и тихий осенний вечер располагает к воспоминаниям. Мой знакомый — человек весьма незаурядный, его дарования одинаково ярко проявляются и в науке, и в менеджменте, поэтому сейчас Борис руководит приличного масштаба компанией, заявившей себя на рынке высоких технологий.

Но сейчас он отвлекся от животрепещущей темы оптического волокна или чего-то подобного и для меня маловнятного и ушел в воспоминания.

Итак, сын служил в армии и не смог встретить прилетевшую в Страну маму. Но мама, естественно, не собиралась ждать ни окончания войны, ни окончания срока службы, ни даже ближайшей увольнительной. На следующий же по приезде день она отправилась к сыну. Добиралась с пересадками, автостопом и, наконец, оказалась у ворот военной базы. Нужно представить себе эту базу, целый военный городок, построенный еще во времена британского мандата над Палестиной, и обретается там несколько тысяч человек. Мама, не ведающая ни номера части, ни единого слова на иврите, направилась прямо к часовому у ворот и по-московски строго вопросила: «Где Борис?» — «Боря-то? Вон там, отсыпается», — четко отрапортовал солдат, и через несколько минут мама уже ворвалась в помещение, где сын мирно изучал потолок. Это чудо имело очень простое объяснение: так уж вышло, что патрулирование базы именно в этот день и час было поручено подразделению, в котором Борис служил, и на воротах стоял его кореш из Черновиц. Но дальше было «еще страньше». Вместо ахов и охов «Как ты вырос, похудел, поправился, зарос (ненужное зачеркнуть)!» мама сказала: «Ты должен мне объяснить, что здесь происходит?!». Сын растерянно начал объяснять, что здесь, знаешь ли, война, армия, но это беспомощное лепетание было тут же прервано: «Это я и сама знаю, что война и армия, но тут у ворот я видела ларек!»

— Да, местный военторг, да…

— Там продается водка за треть магазинной цены!

— Да, знаешь ли, солдатские доходы…

— И коньяк!

— Да, знаешь ли, бывает…

— И тоже за треть цены! Так вот, у меня на глазах из подъехавшей военной машины вышли трое в форме, запыленные, потрепанные, один перевязан, раненый, явно с войны…

— Да, мама, ну конечно…

— Не перебивай! Они подошли к ларьку и купили три бутылки колы и две пачки вафель!.. Боря, ты должен мне объяснить, что тут у вас происходит?!

Занавес. Сцена меняется. «Что происходит? Расскажи, что же у вас происходит?». Это уже я спрашиваю… Мы с подругой сидим в одном из кафе большого торгового центра. Она специально завернула в Ришон-ле-Цион, чтобы повидаться. Мы не виделись почти полжизни. А четверть века назад (и какого века!) учились вместе на филфаке Тартуского университета. Теперь все по заграницам: Ольга — в Израиле, университет — в отдельном эстонском государстве, и я — в незалежний Украйне.

Итак, я спрашиваю, но не дожидаюсь ответа, так как Оля кивает в сторону светящегося на стойке бара телевизора: смотри, мол, сама… На экране — вечерний выпуск новостей, показывают ежевечерний обстрел иерусалимского района Гило. Очень красивая съемка, траектории автоматных очередей светятся на фоне темного неба как салют или штриховой фейерверк. Репортаж в прямом эфире, и когда очередная огненная плеть, прочерчивая небо, летит, кажется, в сам упрямый телеглаз, то зрители в кафе вскрикивают.

Оля как раз там и живет, в одном из тех домов, над которыми светятся автоматные очереди. Родители, живущие по соседству, тоже перебрались к ней. Олин дом стоит торцом к обстрелу, а родители любовались этим фейерверком из собственной гостиной. Если учесть, что в Израиле квартиры в основном из гостиной-то и состоят, то ясно, что дочь предпочла, чтобы старики переселились к ней, чем бросаться каждый вечер в тревоге к телефону.

Обстрелы уже создали свой фольклор в районе: так, рассказывают о пуле, раздробившей подлокотник кресла как раз, когда пожилая дама решила переключить программу с надоевших политических дебатов и приподняла руку с пультом с этого самого подлокотника; рассказывают, что в Гило живет отставной генерал, который повесил у себя на балконе портрет своего близкого друга Ицхака Рабина, а пуля, выпущенная каким-то арабским стрелком, пробила на портрете грудь премьера, погибшего пять лет назад за идею мирного процесса; рассказывают, что кошки прячутся перед началом стрельбы, чувствуют как-то… Фольклор, конечно, крепнет и развивается не без помощи СМИ — и кресло, и портрет, и кошек демонстрируют и в газетах, и на ТВ, но…

«Что происходит? Как вы живете?» — спрашиваю я опять. Ольга улыбается, она всегда — я помню — умела своим юмором и иронией превращать в сценическую комедию самые унылые и неприятные ситуации, но сейчас-то не зачет по политэкономии и даже не комсомольское собрание!

«Ты понимаешь, — говорит Оля, — самое ужасное, что они всегда начинают стрелять, как только я вывожу гулять собаку! Я уж и так, и так, пыталась переждать, тянула время — и никак… Сижу и сижу, бедная псина уже выть начинает — как только выйдем, и сразу тра-та-та начинается. А попробуй увести с улицы собаку, если она уже приступила к гулятельному процессу!»

* * *

В Иерусалиме работает специальный телефон, по которому жители Гило могут обсудить свой нервный и душевный раздрай с психологами и другими специалистами по жизни под обстрелом.

В Гило приходили старейшины арабской деревни, с территории которой ведется обстрел, они извинялись, выражали сожаление, но они ничего не могут поделать с молодчиками, которые врываются с автоматами в их дома по вечерам.

А один крупный деятель правительства Палестинской автономии недавно заявил, что эти обстрелы не то, чтоб убить — расстояние велико — а для разрядки, просто так, дескать, балуют мальчики.

В Гило погиб полицейский, погибла женщина.

В Гило, в Иерусалиме, в районе, который один российский телеведущий назвал как-то в новостях «еврейским поселком», живут мои друзья, Олина семья и их пес, коккер-спаниель Чапик, который, в отличие от местных кошек, не имеет никакого чутья к обстрелу.

Что там происходит?

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», № 64)