Евгений Аврутин
Велижское дело: Ритуальное убийство в одном русском городе
СПб.: Academic Studies Press / БиблиоРоссика, 2020 (серия «Современная западная русистика»)

Личное

Эту книгу я не мог не купить. Переведенный с английского труд американского исследователя (профессора Университета Иллинойса) об одном из двух самых известных в истории России случаев кровавого навета — обвинения евреев в ритуальном убийстве христианского ребенка — многое задевает во мне лично. Мои предки по отцу — как раз из города Велижа, дед в нем родился и учился в местном высшем начальном училище, прадед, хотя и жил несколько выше по течению Западной Двины, но числился, согласно документам Российской империи, «велижским мещанином» — как и значительная часть обитавшего вне черты оседлости еврейского населения юга тогдашней Псковской и юго‑запада Тверской губерний (Торопец, Андреаполь, Нелидово и т. д.). Родился же прадед в Усвятах — как и Агафья Прокофьева, несчастная мать замученного мальчика Федора. В общем, утверждение автора книги о том, что «большинство велижских евреев <…> умирали там же, где и родились. У них не было ни возможности, ни желания надолго покидать родной город», как минимум, спорно.

В действительности Велиж, расположенный на границе черты оседлости, был локальным центром еврейской жизни довольно значительной территории, и то, что происходило здесь с евреями, становилось фактом жизни далеко за пределами городка с населением около 7 тыс. человек. Иначе говоря, моих прямых предков «велижское дело» не могло не коснуться, и я не удивился бы, обнаружив знакомые фамилии в приводимом автором списке 43 евреев, арестованных тогда следователем.

Я бывал в этом городке, посещал краеведческий музей, расположенный в перестроенном доме Мирки Аронсон, в котором якобы прятали похищенного мальчика, разговаривал с местными жителями, относящимися к евреям как к исконному населению здешних мест, от которых остались лишь предания и могильные плиты. Последний еврей, проживавший в Велиже, как сообщает Аврутин, скончался в середине 1970‑х.

Суть дела

Другой источник моего интереса к книге — детективная структура «велижского дела». Тут ведь сюжет в духе Дэвида Линча: на Пасху 22 апреля 1823 года пропал трехлетний Федор Иванов, сын отставного солдата. 2 мая был найден его труп со следами пыток и надругательств. Поступили доносы от людей сомнительной репутации, утверждавших, что мальчика похитили и убили местные евреи — из самых богатых семей городка — в ритуальных целях. Было проведено энергичное следствие, но 22 ноября 1824 года апелляционный суд Витебской губернии постановил, что вина евреев не доказана собранными материалами, а причину смерти мальчика установить невозможно.

Вроде бы конец, хэппи‑энд, но нет: 4 сентября 1825 года проезжающий через Велиж в свое последнее путешествие Александр Первый получает от той же доносчицы прошение о возобновлении следствия. И этого оказывается достаточно: государственная машина приходит в движение и, несмотря на скорую смену царствования, реагирует во всю свою мощь. Разворачивается новое масштабное следствие, берутся под стражу эти самые 43 еврея и трое или четверо христиан, проводятся следственные действия, включая десятки, если не сотни очных ставок. Все это тянется до 1835 года. За это время умерли четверо обвиняемых, включая 13‑летнего мальчика, покончила с собой одна из свидетельниц, а также 15 мая 1830 года скончался от болезни возглавлявший следствие коллежский советник В. И. Страхов — которого Аврутин ошибочно считает чиновником пятого, а не шестого, как на самом деле, класса.

В 1831 году материалы дела с обвинительным заключением поступают во Второе отделение Пятого департамента Сената. Заключение объемно и, кажется, не оставляет обвиняемым ни малейшего шанса: есть независимые друг от друга показания доносчиц, описывающих в подробностях убийство не одного только Федора, но и еще восьмерых детей и взрослой женщины. А также кражу и осквернение церковной утвари. Причем доносчицы якобы не просто стали свидетельницами этих преступлений, но и в них (по принуждению) соучаствовали, перед этим приняв иудаизм (что тоже является серьезным нарушением закона как для новообращенных, так и для тех, кто их «совратил»). Что может быть убедительнее?.. Есть результаты вскрытия тела Федора штаб‑лекарем Левиным, подтверждающие факт мученической смерти мальчика. Есть некие вещественные доказательства — ножи, куски якобы крайней плоти. Наконец, есть подборка «научных» обоснований — вполне авторитетных по меркам того времени, подтверждающих наличие у евреев соответствующего обряда со ссылками на Рамбама и другие сочинения на еврейских языках. Трудно представить, чтобы при наличии такой подборки суд решил затребовать иные экспертные заключения. Что еще? Есть общее мнение жителей Велижа, даже тех, кто сам ничего не видел и ни на кого не показал, — что евреи в принципе иногда убивают — или могут убить — христианских младенцев в ритуальных целях. Эту же убежденность, по словам Аврутина, разделял и следователь Страхов. И даже император Николай в своей финальной резолюции отметил, что во всяком случае никак не убежден в обратном и допускает возможность существования у евреев подобных обычаев. Наконец, есть протоколы допросов обвиняемых евреев, в которых зафиксированы реакции последних в ходе очных ставок с доносчицами: евреи смущались, бледнели, краснели, отворачивались, пытались отказаться от очной ставки, запинались — в общем, вели себя так, как уличенные в чем‑либо. И можно еще добавить общую идеологическую моду в империи — борьбу с религиозным экстремизмом любого рода («фанатизмом» в терминах того времени), а также стремление разрушить воображаемые тайные структуры еврейской внутренней солидарности — которые казались властям тем опаснее, чем меньше про них знали. Какое решение в этой ситуации примет суд? Добавим, что дело происходит задолго до судебных реформ Александра Второго: суд очень слабо отделен от администрации, институт адвокатуры толком отсутствует, власть прессы невелика, а административная зависимость от начальства николаевского чиновника близка к абсолютной. Казалось бы, исход предрешен. Есть, правда, одно но: никто из евреев, непосредственно обвиняемых в совершении убийств, не дал признательных показаний. Насколько весом этот фактор?

Оказалось, что весом. Сенаторы принялись тщательно исследовать материалы дела, в результате чего их мнения разделились: «Сенат довольно быстро отклонил большинство обвинений за недостатком убедительных доказательств», — пишет Аврутин. Фактически в силе остались только обвинения, связанные с убийством Федора.

«Сенаторы И. Ф. Саврасов и К. Г. Михаловский были убеждены, что евреи убили Федора ради проведения ритуала. <…> Сенатор В. И. Гечевич не сомневался в том, что евреи в принципе совершают ритуальные убийства, волновал его лишь один насущный вопрос: можно ли доказать факт данного преступления по закону <…> никто из ключевых свидетелей из числа евреев не сознался в преступлении, а три главные обвинительницы сами нарушили закон, отказавшись от христианской веры <…> допросы и очные ставки выявили ряд непримиримых противоречий <…> По этим причинам Гечевич не верил в их виновность и предлагал вместо приговора поместить их под строгий надзор, особенно в ритуально значимые даты календаря, когда подозрительные действия могут дать почву для более веских обвинений».

В общем, ввиду разногласий в Сенате решение было делегировано Департаменту гражданских и духовных дел Государственного совета, возглавляемому в то время адмиралом графом Н. С. Мордвиновым, которому и принадлежит честь восстановления справедливости. Департамент рассмотрел дело и вынес результаты рассмотрения на общее собрание Государственного совета. Делу были посвящены целых пять заседаний департамента: 23, 25, 30 мая, 6 июня и 19 октября 1834 года и не упомянутые Аврутиным четыре общих собрания — 15, 17 и 20 декабря 1834 года, а также 3 января 1835 года, на которых 80‑летний Мордвинов убедил коллег в том, что обвинение несостоятельно в силу противоречий в следственных материалах, а кроме того, несостоятельно в принципе, так как основывается на клевете и предубеждениях. В итоге арестованные евреи были освобождены, синагога и другие опечатанные общественные еврейские помещения открыты, лжесвидетельницы и автор фальшивого перевода еврейского текста о «кровавом ритуале» наказаны. 18 января 1835 года решение Государственного совета утвердил Николай Первый.

Аврутин не упоминает то обстоятельство, что Мордвинов был «в теме» и до поступления дела в его департамент: еврейские представители писали ему, прося заступничества и зная его репутацию справедливого, смелого и квалифицированного чиновника. Знали в том числе и потому, что Николай Семенович не был чужим для тех мест — он владел поместьем в 20 верстах от Велижа (деревня Селезни).

Однако Дэвид Линч есть Дэвид Линч, и по сей день остается открытым вопрос: что же это было? Кто же убил трехлетнего Федора и зачем? Кто был двигателем этого дела, не прекратившим своих усилий даже после первого поражения в 1824 году и наказания за лжесвидетельство побирушки Марьи Терентьевой? (Ведь подача прошения императору наверняка не была спонтанным действием и явно готовилась загодя и со стороны просителей, и со стороны императорского окружения.) Что двигало Терентьевой и тремя работавшими в услужении у евреев христианками, когда они давали ложные показания, взяв на себя не только риск разоблачения, но и риск серьезного наказания за возводимую на самих же себя напраслину? Автор книги не выдвигает на этот счет никаких версий, равно как не упоминает о случившейся буквально перед убийством мальчика истории с заказанной велижскими католиками для церковного фасада у художника А. Орловского картиной «Жиды, выцеживающие кровь из тела замученного ребенка», которая вызвала протесты евреев, увидевших у персонажей картины портретное сходство с собой.

Книга

Что до книги как таковой, то она написана и, похоже, переведена довольно неряшливо. Вот лишь несколько примеров.

Стр. 63. «…посетитель мог увидеть пять христианских храмов, четыре униатских и два католических, все — кирпичные». Видимо, под христианскими автор понимает православные, а может, просто ошибся в подсчете.

Стр. 90. «…служил в первом отделении Сената» Скорее всего, ошибка перевода — в Сенате не отделения, а департаменты.

Стр. 102. «Процедура проведения следствия предполагала: следователи будут исходить из того, что после совершения преступления преступник должен понести наказание». Корявая бессмыслица.

Стр. 105. «…выдала серебряный пятирублевик…» В России не было серебряных пятирублевиков.

Стр. 205. «То, что николаевский режим активно занимался изобличением радикальных христианских сект и их дикой ереси, только усиливало подозрительность относительно зверств, творимых евреями». Грубейшая, но крайне характерная для книги стилистическая ошибка, благодаря которой возникает ощущение, что автор солидаризируется с позицией николаевского режима благодаря использованию оценочной лексики: ересь, изобличение, секты, зверства.

В общем, перед нами типичная книга, написанная американским славистом для американских славистов, весомость которой покоится на единственном серьезном козыре, выложенном автором на стол: он и в самом деле работал в архивах с материалами дела.

Мысли и выводы

Несмотря на перечисленные недостатки книги, изложенная в ней история производит впечатление и наводит на размышления разного рода.

Что бросается в глаза? Во‑первых, отсутствие погромов. Христианское население в большинстве своем убеждено в виновности евреев, но попыток организовать массовые беспорядки не возникает. Это заставляет задуматься о том, что для погрома одного повода, даже очень яркого, — мало, требуется что‑то еще.

Во‑вторых, дееспособность властей. Автор сокрушается, что власти с ходу не отмели сюжет кровавого навета как фантастический, а принялись честно и скрупулезно расследовать дело. Однако же немыслимо требовать большего при том уровне культуры и компетенции. Напротив, убежденный в виновности евреев Страхов действовал, как следователь, вполне корректно, не подыгрывал себе, фальсифицируя доказательства, и честно отметал все мало‑мальски противоречащее логике — даже если оно подтверждало его версию. Важно, что в соответствии с тогдашними законами не применялись пытки — хотя сам факт предварительного заключения оправданных в итоге людей, продолжительностью от девяти до пяти лет, по нынешним меркам является и пыткой, и наказанием. Подобная медлительность, впрочем, тогда была в обычае по сколько‑нибудь сложным уголовным делам. Разумеется, Страхов, как всякий следователь, использовал приемы морального давления и подавления воли подследственных, но это все же не пытки. Важно, что евреи проявляли активность в общении с инстанциями, вплоть до самых высоких, и инстанции это общение поддерживали, подтверждая право евреев на получение ответов на свои запросы. Как пишет Аврутин: «в первой половине XIX века государство откликалось почти на любую просьбу, даже самую приземленную или странную, с которой к нему обращались». В результате удалось добиться, чтобы, выражаясь сегодняшним языком, дело было взято на контроль, и это наверняка отразилось на его ходе. Хотя главную просьбу евреев — допустить к следствию еврейского представителя — власти отклонили. Пожалуй, то, что потом высшие сановники империи приняли решение под влиянием объективных обстоятельств и вопреки внутренним убеждениям большинства из них, — предмет для гордости: ведь это показатель довольно высокого качества элиты.

Ну и последнее — о юморе истории. Похоже, оппонентами евреев в «велижском деле» были не столько православные, сколько униаты. Расправиться с евреями с помощью государства захотели представители той конфессии, с которой через несколько десятилетий это государство расправится неизмеримо жестче: оно просто упразднит ее.