Весьма вероятно, что читатель, взявший в руки этот номер «Лехаима», совсем недавно читал главу Торы «Балак», повествующую о жителе Мидьяна, язычнике, которого Всевышний наделил пророческим даром. Бильам, колдун и маг, намеревавшийся проклясть еврейский народ, неожиданно для самого себя, по воле Всевышнего, благословил его. Да так благословил, что его возглас — «Как прекрасны шатры твои, Яаков, твои обиталища, Исраэль!» — вошел в синагогальную литургию и нередко бывает начертан над входом в еврейский дом молитвы или над ковчегом Завета.

Этот сюжет вспоминается в связи с любопытной тенденцией, наметившейся в последнее время: друзьями Израиля оказываются персонажи, на первый взгляд, имеющие все предпосылки быть его недоброжелателями: ультраправый политик, опирающийся на не самую интеллигентную часть электората, священник‑фундаменталист, порицающий либеральные общественные ценности, бывший сотрудник КГБ, имеющий, казалось бы, большой опыт противодействия «израильскому экспансионизму и международному сионизму»… Эта тенденция ломает привычную культурно‑политическую парадигму, при которой в спектре с крайними точками «прогрессист–консерватор», «космополит–патриот», «разночинец–аристократ» евреи занимали левую часть, а антисемиты — правую.

И вот еще один исторический персонаж, имя которого вспоминается при чтении библейского сюжета о языческом прорицателе. Выдающийся немецкий поэт Бёррис Альбрехт Конон Август Генрих барон фон Мюнхгаузен. Да‑да, из тех самых Мюнхгаузенов!..

Начнем рассказ о его жизни с финала, отматывая события, как киноленту, в обратном порядке.

16 марта 1945 года в своем родовом замке Виндишлойбе неподалеку от Дрездена 70‑летний барон фон Мюнхгаузен покончил с собой, приняв яд. Рушилось все, что было опорой и смыслом его существования — и личного, и публичного. В канун 1945 года умерла его жена, в феврале англо‑американская авиация нанесла сокрушительный удар по Дрездену, уже недалеко были советские части и части союзников, громившие гитлеровский вермахт…

Почему гибель нацистской Германии повлекла за собой смерть поэта‑аристократа?

Бёррис барон фон Мюнхгаузен был одним из самых обласканных нацистским режимом литераторов, его имя было включено в так называемый Gottbegnadeten‑Liste — «список одаренных от Бога» деятелей искусств, не подлежавших призыву на фронт в условиях «тотальной войны». Мюнхгаузен входил в дополнительный список писателей, которым предписывалось участвовать в «культурной жизни фронта». Соседствовали с ним в списке драматург Герхард Гауптман и композитор Рихард Штраус. С началом Второй мировой войны Мюнхгаузен охотно участвовал в пропагандистских мероприятиях на оккупированных гитлеровской Германией территориях. Но позже поэт отошел от публичной активности, сосредоточившись на приведении в порядок своего литературного наследия и сельскохозяйственных работах в имении в окрестностях своего замка.

На заре нацистской эпохи барон был горячо вдохновлен идеями новой власти, казавшимися ему созвучными его собственным. Когда в 1930 году нацистская партия впервые вошла в правительство Тюрингии, министр внутренних дел и народного просвещения Вильгельм Фрик выдвинул лозунг «Против негритянской культуры, за немецкую народность!» Мюнхгаузен немедленно связался с ним, увидев единомышленника. В 1932 году новый рейхсканцлер Франц фон Папен назвал барона «единственным немецким поэтом, живущим сегодня», которому он доверил возглавить соответствующее ведомство и смоделировать роль общегерманской националистической образовательной политики. 30 января 1933 года, при вступления Адольфа Гитлера в должность рейхсканцлера, гитлерюгендовцы маршировали под песни на стихи Мюнхгаузена. В октябре 1933 года Мюнхгаузен в числе 88 членов Академии присягнул на верность Адольфу Гитлеру, а в 1934‑м, после смерти президента Гинденбурга, подписал воззвание к работникам искусств о поддержке объединения постов президента и канцлера.

Талантливый барон всегда был озабочен неуместностью еврейского присутствия в немецкой литературе. Расовая политика Третьего рейха вполне соответствовала взглядам поэта‑аристократа, который заявлял, что доля евреев среди «дезертиров, преступников и осужденных в 100–200 раз выше, чем их доля в общем населении». Наделенный помимо литературного дара общественным темпераментом, Мюнхгаузен активно включился в работу по изгнанию «неарийцев» из немецких литературных союзов и объединений. Еще в донацистскую эпоху нормальным приемом в литературной дискуссии было указать на еврейское происхождение оппонента. (Как это напоминает журнальную полемику 1960–1970‑х в СССР!..)

После 1933 года «пятый пункт» (а для нацистов — «первый») становится решающим при получении права на профессиональную творческую деятельность, и, облеченный доверием нацистских бонз, Мюнхгаузен активно этим пользуется, атакуя стилистически чуждых ему авторов. Доходило до анекдотических ситуаций. В январе 1934 года Мюнхгаузен отказался присоединиться к недавно основанному Союзу национальных писателей, потому что его вице‑президент Готфрид Бенн (поначалу сочувствовавший национал‑социализму, но потом изменивший свое отношение) был «чистокровным евреем с еврейской фамилией». Об этом, по мнению барона, говорили и его внешний вид, и «трагический настрой» произведений Бенна, «типичный для еврейского полукровки». Такие обвинения ставили под угрозу литературную карьеру и материальное положение Бенна, и он был вынужден опубликовать документы, подтверждающие арийское происхождение. Мюнхгаузен ответил: Бенн знал о своем арийском происхождении, но «обычно считался евреем», и вот если бы Бенн сразу рассказал ему о «расово западном происхождении» своей матери, то он, Мюнхгаузен, «вообще не стал бы придерживаться такой линии мысли», а теперь хотел бы поскорее забыть «эту надоедливую маленькую интерлюдию»…

25 сентября 1936 года Мюнхгаузен отправил письмо Артуру Гютту, начальнику Управления политики народонаселения и наследственного здоровья в штабе рейхсфюрера СС: барон предложил лишить евреев немецких имен, принятых после 1900 года «для мимикрии», запретить принимать им английские и французские и заставить носить лишь «библейские имена». Предложение прорабатывалось, но когда стало ясно, что в некоторых случаях трудно провести грань между еврейскими и «арийскими» именами, в личные документы стали вводить дополнительные «маркировочные» имена — Исраэль и Сарра.

В том же 1936 году облеченному доверием власти «арийскому» поэту было поручено выбрать слова на музыку Рихарда Штрауса для гимна Олимпийских игр. Все отобранные им тексты были отвергнуты как «слишком немецкие» для мероприятия, призванного укрепить международный престиж Германии в глазах других народов. Тем не менее Геббельс дал возможность Мюнхгаузену на открытии Олимпиады занять место на почетной трибуне поблизости от Гитлера, Гиммлера и Геринга.

Познакомимся с творчеством Бёрриса барона фон Мюнхгаузена. Литературное течение, к которому принадлежал поэт, — неоромантизм: с одной стороны, возвращение к стилистике и образности начала XIX века, с другой — одно из направлений модерна, или, как его называют по‑немецки, югендстиля. Поэт‑аристократ возродил в немецкой литературе жанр баллады, известный русскому читателю по переводам Василия Жуковского («Рыцарь Тоггенбург», «Лесной царь», «Замок Смальгольм»). Надо отметить, что в нацистскую эпоху Мюнхгаузен почти ничего не писал, его активное поэтическое творчество длилось до 1920‑х годов. После Первой мировой войны он назвал свои баллады «неудачными и бездарными». В 1922 году он заявил о намерении оставить поэтическое творчество, но тем не менее выпустил в свет последнее издание своей книги баллад «Юда» (Juda). Вот эта книга и дает основание рассказывать о творчестве и судьбе немецкого поэта на страницах еврейского журнала.

Первое издание книги вышло в 1900 году. Автору тогда было 25 лет, и это была его вторая книга, первая — «Стихи» — вышла тремя годами ранее. «Юда» была издана в оформлении ровесника барона, художника Эфраима‑Моше Лилиена. Выдающийся мастер книжной графики в начале ХХ века был активным участником сионистского движения. Ему принадлежит знаменитый портрет Теодора Герцля на Рейнском мосту: основоположник сионизма был излюбленной моделью графических и фотографических работ художника. Лилиен неоднократно бывал в Палестине, участвовал в создании иерусалимской Школы искусств и ремесел (ныне Академия искусств и дизайна «Бецалель»). И вот этот сын ремесленника из Дрогобыча оформил книгу немецкого поэта‑аристократа… Тисненый переплет, золотой обрез, выдержанные в стиле модерн изысканный шрифт, виньетки и иллюстрации знаменитого иллюстратора, прославившегося как «еврейский Бердслей», — все это делало книгу шедевром полиграфического искусства. При большом количестве переизданий она и сегодня в букинистических магазинах стоит примерно 200 евро, а в начале прошлого века «Юда» была украшением книжной полки в состоятельных еврейских семьях и одним из самых популярных подарков мальчику в день бар мицвы. Вступающий во взрослую жизнь еврейский отрок должен был вдохновиться образами древнееврейских героев, увидеть в них пример для подражания, вырасти таким же гордым и сильным, как их изобразил немецкий поэт‑аристократ. Юный неоромантик древних евреев считал достойными персонажами баллад наравне с героями античности и рыцарского средневековья.

С художником Лилиеном поэт Мюнхгаузен познакомился в Берлине в 1899 году, и у молодых людей сразу возникло глубокое эстетическое и стилистическое взаимопонимание. Художник пришел в восторг от библейских баллад, прочитанных поэтом, а поэт увидел в изощренном стиле иллюстратора надлежащее графическое воплощение своих образов. Барон пригласил художника в свой замок, где они вместе провели почти год, и плодом их творческого сотрудничества стала роскошная во всех отношениях книга.

«Юда» была встречена восторженными отзывами. Стефан Цвейг писал: «Мне незачем славить стихи бароцна Мюнхгаузена, он известен как первый и наиболее сильный поэт немецкого модерна. Но в этой книге он особенно проявил свою интереснейшую творческую индивидуальность, она сурова и энергична, в его стихах, словно рубины, мрачно пылают картины, освещенные убеждающим пафосом псалмов и песней. Могучая, Самсонова сила Ветхого Завета, темный, экстатичный ритм песней — все это найдено человеком, выросшим на культуре, очень далекой от древнееврейской. Нет, еврейское восприятие Библии не могло стать родственным, близким барону Мюнхгаузену, — его чистота расы делает это невозможным, — образ мышления и форма языка Книги книг обновляются в его звучных стихах».

Портрет Мюнхгаузена нарисовал Герман Штрук — выдающийся график, один из основателей иерусалимской Академии художеств «Бецалель», создавший также портреты Зигмунда Фрейда, Альберта Эйнштейна и Теодора Герцля. А сам провозвестник еврейского государства назвал барона Байроном сионизма. Борцам за возрождение еврейского народа в Земле Израиля, искавшим в начале ХХ века формы обновленного еврейства, казалось, что именно в графике Эфраима‑Моше Лилиена и поэзии Бёрриса барона фон Мюнхгаузена они нашли их.

Симпатия же Мюнхгаузена к сионизму была основана на расизме и социальном дарвинизме: он ценил лишь тех евреев, которые, как и он сам, верили в «еврейскую расу», «старейшую в мире аристократию». Так характеризовал взгляды поэта его одноклассник Сэмми Гронеманн — сын ганноверского раввина, впоследствии израильский писатель. По мнению Мюнхгаузена, евреи походили на аристократию тем, что и у них «человеческое размножение путем сохранения чистоты расы, выведения выверенных, стремилось к свойствам через соединение двух семей, в которых эти свойства существовали долгое время». По свидетельству Гронеманна, его школьный товарищ «ценил древний иудаизм и доблестные традиции Маккавеев, ненавидел ассимиляцию и не понимал, как еврей может чувствовать себя иначе, нежели аристократ».

Потому‑то вышедшая параллельно с «Юдой» книга «Песни гетто» Мориса Розенфельда (немецкий перевод стихов, написанных на идише) вызывала у него раздражение и гнев. Причиной бурной реакции были не столько стихи, описывавшие повседневный труд, тяготы и заботы еврейской бедноты, сколько то, что их иллюстрировал тот же Эфраим Лилиен, а книга о простонародье выглядела внешне очень похожей на его сборник баллад об иудейских героях.

Автор «Юды» чувствовал в «Песнях гетто» конкуренцию своему сочинению, хотя в книге Розенфельда была даже страница, рекламирующая выпущенную ранее тем же издательством «Юду». Он написал разгромную критическую статью, заявив, что данные поэт и художник совершенно чужды ему с их демократизацией социальной идеи, он признает только гордое аристократическое еврейство, а не пролетарское и социал‑демократическое. Из‑за этих идей Сэмми Гронеманн счел логичным «путь Мюнхгаузена от певца еврейской мощи и еврейских героев до немецкого национального барда». И все же дистанция этого пути была поистине «огромного размера».

Узнав от Лилиена о еврейских погромах в царской России, Мюнхгаузен в 1903 году написал стихотворение «Хеспед стенания. Кишинев», в котором метафорой еврейской трагедии стало перечисление имен убитых, заканчивающееся младенцем, еще не получившим имени. Мог ли в то время поэт думать, что станет идейным соучастником таких же злодеяний, но совершенных в неизмеримо большем масштабе?.. В 1930 году, после первых крупных электоральных успехов НСДАП, Мюнхгаузен признался Гронеманну в том, что он антисемит: «Вы “давидштернлер”, я, конечно, не “хакенкройцер”, но вы поймете, что меня как немецкого писателя удручают лидирующие позиции евреев в немецкой литературе, но это все еще можно терпеть. Что для меня совершенно невыносимо, так это то, что они по праву занимают эти позиции».

А ведь когда‑то юный Бёррис защищал своего еврейского одноклассника от антисемитских нападок в лицее… Более того, когда письменный выпускной экзамен пришелся на шабат, Мюнхгаузен написал экзаменационную работу за сына ортодоксального раввина, которому никак нельзя было в этот день брать в руки перо. Еще более искренняя дружба связывала Бёрриса фон Мюнхгаузена с Людвигом Хейнеманом, который в 1891–1892 годах нередко приводил его в Новую синагогу Ганновера, приглашал на пасхальный седер в дом своих родителей и давал читать Агаду… Благодаря этому влиянию будущий поэт с энтузиазмом воспринял Танах, что и вдохновило его позднее на создание «еврейских баллад». Но, как признался впоследствии поэт, через своих одноклассников‑евреев он «впервые осознал разницу между расами». Наверное, это осознание не было привито ему с раннего детства: ведь первые годы жизни маленький барон провел в квартире, которую снимали его родители в Хильдесхайме в доме, принадлежавшем еврейскому купцу Магнусу Мейерхофу. Дочери купца, в том числе будущая писательница и феминистка Леони Мейерхоф, заботились о мальчике, будущем поэте. И отношения между семьями хозяев и квартирантов были самыми дружескими.

Приложение.
Стихотворения Б. фон Мюнхгаузена из сборника «Юда»

Суббота Суббот

Смиренной будь Иудея, смолкни, Симова дщерь!

Я говорю тебе, внемли:

Близится день священный!

После стремлений, сомнений, страстей,

После сражений, страданий, смертей,

Жатва посевы ждёт —

Грядёт Cуббота Cуббот!

Смиренной будь Иудея, смолкни, Симова дщерь!

Надежды оставь до срока,

Доверься древнему Б‑гу:

Неисповедимым путём Пресвятой

Поведёт тебя за собой

Из времён обид и невзгод.

Грядёт Суббота Суббот!

Вам

Мне слышен зов торжественного рога,

Мне видятся манящие домой

Ступени храма и Сион далекий,

Чей вид тоской пронзает разум мой.

На тропах, где народ скитался древний

Былого тени предо мной встают,

И голоса земли благословенной,

Мне песню позабытую поют.

Народ‑избранник, я тебе открою

Зовущий к счастью юному девиз!

Я знаю путь для племени‑изгоя,

И вот тебе напутствие: вернись!

Вернись к звучанью дивных песнопений!

Вернись к истокам благодатных вод!

Вернись под сень хранительных растений!

Вернись! Твой древний Б‑г тебя зовёт!

Я — голос вопиющего в пустыне.

Рождён любовью громкий вопль мой.

Я — голос вопиющего в пустыне —

Тебе я чужд, но истина со мной!

И я кричу: оставь весы и счёты,

Собою будь, о, древний Исраэль!

Велик твой Б‑г! Он жив ещё и, кто ты,

Поныне помнит — слушай, Исраэль!

(Перевод с немецкого Виктора Шапиро)