В главной московской канцелярии на Тверской чуть-чуть нарушали русское правописание: вопреки грамматике было велено еще одно слово писать с большой буквы! Не только «Бог», не только «Христос», не только личное имя дворянина или крепостного. Не только фамилию человека и кличку животного, не только географическое название. И по тогдашним правилам орфографии все эти слова, конечно, всюду выделялись уважительным укрупнением первой же буквы.

То единственное исключение было в слове «Еврей». Все бумаги канцелярии московского генерал-губернатора, даже первые черновики, «проба пера», все писари и чиновники писали только с большой буквы — «Еврей».

О, конечно, не из особого уважения к этому подозрительному племени! Только ради пущей бдительности, чтобы случайно не проглядеть коварного человека, за которым надо приглядывать. Первую букву этого особого слова писали крупно в любом падеже, в единственном и множественном числе, в середине фразы и на ее конце. Например, в бумаге от 28 апреля 1844 года в единственном числе: когда разбиралось дело «О разрешении могилевскому купцу Еврею Абраму Лейбову Голдину продлить на две недели пребывание в Москве». А в бумаге от 12 января того же года — во множественном: «Компания музыкантов, составленная из Евреев мещан Могилевской губернии Абрама, Мордуха, Лейбы и Моисея Гузиковых…» и т.д.

Каждое прошение разбирал — давал дозволение или отклонял — сам генерал-губернатор, генерал от инфантерии и кавалер Его Сиятельство князь Алексей Григорьевич Щербатов.

…У купца Еврея Абрама Лейбова Голдина вышла неувязочка. Хотя он «двадцать лет занимается торговлей с московскими купцами», на этот раз он не успел уложиться в назначенный срок — в отпущенные две недели. По его словам, он никогда «не утруждал здешнее начальство» просьбами об увеличении срока пребывания в Первопрестольной, всегда укладывался в законный срок. На этот раз купил слишком много товара, не захватил с собой лишних денег и не заметил, как наступили праздники «и вместе с тем сделалась распутица». За обратную езду по испорченной дороге извозчики изрядно повысили цену, и «потому прийдется с разрешения высокочтимых начальников вынужден задержаться в Глебовском подворье». И «через это» купец не сумеет получить деньги от отца, чтобы рассчитаться с кредиторами.

Подворье — это заезжий двор, с местом для товара и лошадей. Проще сказать, гостиница, где живут недолго…

«Сиятельный князь! — писал Абрам Лейбов Голдин в своем обращении, названном им почтительно «Покорнейшее прошение». — Будьте милостивы в крайнем моем положении. Дозвольте мне прописку в Москве сверх срока один месяц, чтобы я мог свободно отправить товары и получить из дома деньги и рассчитаться с купцами, за что один Б-г будет Вам благодарен».

Однако князь не спешил получить благодарность от Всевышнего и дать «сверх срока один месяц» разрешение на жительство в Москве. Сначала он поручил попечителю Глебовского подворья — полковнику, тоже князю и тоже Щербатову (родственнику?) —проверить историю Еврея-ротозея, верно ли он изложил обстоятельства.

Через несколько дней, 1 мая 1844 года, другой Щербатов подтвердил: «Ваше Сиятельство, верно!» И далее сообщает в главный московский дом на Тверской: «Из-за распутицы Еврей Абрам Лейбов Голдин не мог отправить из Москвы товаров своих, состоящих большей частью из железа, меди и чугуна, которые он покупает в каждый приезд свой тысяч на сто. По этим довольно уважительным причинам Еврей Голдин и берет смелость утруждать Ваше Сиятельство».

Попечитель Глебовского подворья полковник князь Щербатов знал, что говорил. Он действовал быстро, часто сносился с губернатором — чуть ли не ежедневно, а каждый год подавал в канцелярию самый подробный отчет о своих постояльцах, нуждающихся в особом наблюдении. И другой, старший по должности князь Щербатов, генерал-губернатор, верил ему, знал в точности обо всем, что происходит в Глебовском подворье, этом самом деликатном месте во всей Первопрестольной. Что касается «Еврея купца Абрама Лейбова Голдина», то уже 2 мая попечитель подворья получил сообщение, что 1 мая за № 15 генерал-губернатором подписано дозволение ему, «купцу Еврею Абраму Голдину прожить в Москве сверх срока две недели».

Дело в том, что Евреи, которым предоставлялось дозволение короткий срок находиться по делам в Москве, могли жить только в Глебовском подворье. И нигде больше! Не в какой-нибудь гостинице, не на квартире у знакомых или родственников.

Один раз полковник князь Щербатов письменно сообщал Его Сиятельству генералу от инфантерии Щербатову, что в Глебовском подворье сейчас уйма постояльцев: 97! Одних Евреев. Тогда в Москве было еще совсем немного Евреев — бывших «николаевских солдат», которые отслужили царю свои 25 лет и за это получили право постоянно жить в Первопрестольной.

Но доход Москве приносили не они, а временные, немногочисленные обитатели Глебовского подворья. Огромный!

Сохранились «Рапорт» и «Ведомость», отправленные попечителем подворья полковником князем Щербатовым в канцелярию на Тверскую улицу 18 февраля 1844 года, которые дают некоторое представление об этом.

Оказывается, Глебовское подворье, где позволялось пребывать в Первопрестольной лишь краткое время и под строгим присмотром, служило не только постоялым двором, то есть гостиницей, но и своеобразной московской таможней. Оно давало доход местной власти.

В «Ведомости» говорится о коммерческой деятельности подворья за 1843 год.

От своих временных постояльцев, за которыми неусыпно следили, чтобы они не задерживались ни на один лишний день, за год получена изрядная по тогдашним ценам сумма — 7632 рубля и 51 копейка.

Кроме того, за фураж было получено 9521 рубль и 39 копеек с 3/4, за пачки и короба (наверное, для укладки купленного купцами товара) — 205 рублей и 71 копейку с 3/4, за сторожение товара, привезенного из лавок, — 851 рубль с копейками.

«Ведомость» подворья показывает, чем занимались временные постояльцы, эти неугомонные, колготные приезжие Евреи, какую коммерческую деятельность они вели. В течение года они держали на складах подворья 43 027 пудов мануфактуры — на сумму 10 756 375 рублей, галантерейного товара — 28 202 пудов на сумму 28 212 рубля и 51 копейку, москательного товара — 9 808 пудов и 20 фунтов на сумму 490 425 рублей и прочие товары. Всего на 14 065 512 рублей 50 копеек (серебром — 4 019 289 рублей)…

Но по меньшей мере однажды Глебовскому подворью пришлось решать необычную задачу — приехали Евреи не купцы, а, как доложили Его Сиятельству, «компания музыкантов». И от необычности приезжих случился переполох.

Эта странная «компания» явилась утром 12 января 1844 года. Она состояла сплошь из… родственников. Попечитель подворья полковник князь Щербатов по всей форме немедленно доложил генералу от инфантерии князю Щербатову: «Компания музыкантов, составленная из Евреев мещан Могилевской губернии Абрама, Мордуха, Лейбы и Моисея Гузиковых и Ильи Певцина, объехавшая многие государства Европы, ныне следуя из Рязани в Тверь, просит дозволения въехать в Москву на несколько дней для покупки струн и исправления инструментов своих, несколько повредившихся в пути, о чем имею честь почтеннейше представить на благоусмотрение Вашего Сиятельства».

Однако генерал-губернатор не стал решать проблему сам: просил разобраться московского обер-полицмейстера: пусть он проверит, не ловчат ли Евреи, не выдумывают ли.

Слова Евреев поручили проверить под ответственность Владимира Сафонова, вице-директора Департамента исполнительной полиции. В поручении говорилось: «Канцелярия покорнейше просит сообщить Московскому Военному генерал-губернатору об означенном деле в Глебовском Еврейском подворье…»

Важное дело завертелось. В тот же день Департамент полиции доложил канцелярии генерал-губернатора и в копии попечителю подворья об обстоятельствах расследования. Ревизоров что-то смущало: выяснились дополнительные, не указанные сначала обстоятельства. Прибывшие Евреи говорили что-то неясное о своих музыкальных инструментах, которые надо бы починить, а такой ремонт могут сделать только московские мастера.

Младший князь Щербатов, попечитель подворья, немедленно доложил о происшествии старшему князю Щербатову. Младший, наверное, слишком поторопился исполнить поручение — послал старшему бумагу на Тверскую в тот же день. Из-за этого в его длинном сочинении нет обычной строгости стиля и совсем не расставлены запятые. Нет ни одной! Должно быть, о запятых он совсем забыл — но, однако, помнил, как надобно писать в документах слово «Еврей»:

«Во исполнения воли Вашего Сиятельства объявленной мне действительным статским советником Степановым отношением за № 142 имею честь донести что могилевские мещане Евреи Гузиковы получив разрешение выехать в столицы европейских держав нуждаются в починке музыкальных инструментов своих а именно трех скрипок и одной виолончели для гордировки гордировщику Булатову, (запятая моя. — А.Р.) смотритель Глебовского подворья которому я поручил лично удостовериться в справедливости показаний Гузиковых донес мне что у Булатова совсем разобраны по частями и представить мне взятое с сего последнего письменные показания что к 30 числу сего января он обязывался гордировку всех четырех инструментов окончить почему того же числа Евреи могут быть из Москвы высланы».

В делах канцелярии генерал-губернатора имеются и «показания» гордировщика музыкальных струнных инструментов Александра Тимофеевича Булатова. Он самолично свидетельствует: «1844 года генваря 16 я, ниже подписавшийся, дал сию расписку могилевским мещанам братьям Гузиковым в том, что у них, Гузиковых, для гордировки музыкальные инструменты один виолончель и три скрипки которые обязуюсь выгордировать в лучшем виде и доставить через 12 дней».

Приложена еще одна расписка мастера Булатова. Первая явно была написана самостоятельно, но вторая — видимо, под диктовку чиновника. Он сообщает, что «взял у смотрителя казенного Глебовского подворья у Евреев могилевских мещан братьев Гузиковых три скрЫпки (так в расписке. — А.Р.) и одну виолончель для гордировки переклеить сделать к ним гриф и колки и вычистить заново готовы будут не ближе чем 30 числа сего месяца…»

Безвестному мастеру Александру Тимофеевичу Булатову явно диктовали, что написать: хотя и он не расставил запятых, но зато написал слово «Евреи» с большой буквы, как и требовалось согласно чиновничьей орфографии.

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», №119)