Главную премию «Большая книга» за 2020 год получил Александр Иличевский за роман «Чертеж Ньютона». В тройку лауреатов также вошли Тимур Кибиров и Шамиль Идиатуллин.

Все трое — известные писатели. Иличевский ранее уже получал «Большую книгу» за роман «Перс», Идиатуллин — за роман «Город Брежнев». Кибиров больше известен как поэт, но и его литературная репутация чрезвычайно высока.

В общем, ничто не предвещало скандала, но скандал тем не менее случился. Книжный критик, шеф‑редактор Storytel Константин Мильчин написал в своем аккаунте на фейсбуке, что произошла «настоящая катастрофа», «преступление», «осквернение», «убийство», «насмешка над самой идеей премиального процесса». По мнению Мильчина, первой премии был достоин другой роман — «Земля» Михаила Елизарова: «“Чертеж Ньютона” — хорошая книга. А “Земля” — большая книга. “Чертеж Ньютона” — Агарь, “Земля” — Сарра. “Чертеж Ньютона” — закон, “Земля” — благодать».

В комментарии к посту Мильчина пришел прозаик (и также лауреат «Большой книги») Захар Прилепин и перевел сказанное на свой язык: «В жюри премии БК примерно 50 евреев. Это все, что надо было написать, Костя». Кроме обиды за Елизарова, у Прилепина был и персональный повод обижаться на премиальное жюри: написанная им биография Есенина вошла в длинный список, но в шорт‑лист не попала. Так или иначе, бонмо Прилепина немедленно растиражировали новостные агентства, и «Большая книга» на несколько дней прописалась в топе заголовков российских СМИ.

О премии, скандале и романе Александра Иличевского мы поговорили с Константином Мильчиным, литературным обозревателем Forbes Russia Натальей Ломыкиной и поэтом, литературным критиком, преподавателем РГГУ Евгенией Вежлян.

Константин Мильчин

Надо понимать одну простую вещь. Книжные критики, эксперты, вручающие премии, руководствуются при этом разными чрезвычайно благородными и возвышенными критериями: они ищут книгу, которая отражает момент, показывает работу автора с языком, демонстрирует, как вечное преломляется в повседневности, и т. д. А следят за итогами премий в том числе люди, бесконечно далекие от всего этого, которые воспринимают списки победителей или шорт‑листы просто как рекомендацию почитать. И зачастую в премиях побеждают книги, по прочтении которых такой человек немедленно возьмет канистру с бензином и пойдет жечь ближайшую библиотеку.

Я не утверждаю, что книга Иличевского из этого ряда. Но то, что этот выбор рассчитан исключительно на читателя продвинутого, в отличие от романа «Земля», доступного любому читателю, — это я утверждаю с той же ультимативностью, с какой написаны все мои посты и статьи по этому поводу.

Если премия будет ориентироваться только на читательский выбор, это неправильно — для отражения читательских предпочтений существуют списки бестселлеров. Но грамотное балансирование между двумя позициями в премиальном процессе необходимо, нужно помнить и про то, и про это.

Обсуждать Прилепина и евреев очень скучно. Могу сказать только, что приписывание той или иной нации желания поддерживать своих является скорее не ксенофобией, а конспирологией.

Важно на самом деле другое. Куча новостных агентств, разных сайтов написали о скандале и о Прилепине. Но при этом везде упомянуто, что Константин Мильчин назвал роман Михаила Елизарова «Земля» лучшей книгой года. Есть определенная вероятность, что премия 2020 года запомнится не тем, что ее получил Иличевский, а тем, что ее не дали Елизарову. Я смог вывести тему несправедливости итогов «Большой книги»‑2020 в центр обсуждения. И даже в комментариях к моему посту энное количество человек написали, что они купили книгу Елизарова, читают и в полном восторге. Это, конечно, очень положительный эффект.

Наталья Ломыкина

Смешно: буквально накануне объявления лауреатов «Большой книги» Роспечать фактически упразднили, назначив ее преемником Министерство цифрового развития — департамент, который отвечает за цифровизацию. Но в итоге цифровая церемония от начала до конца оказалась не продумана. Все было самодельным, самопальным, с плохим качеством картинки, с ужасным звуком. Не были проверены каналы связи с победителями. Тимуру Кибирову никто не мог вовремя позвонить и сказать, что его не слышно. Александр Иличевский вышел в эфир со звуком, но лучше бы и у него был технический сбой. Он был уже в таком состоянии, что мог только хвалить жюри за правильный выбор и повторять, какой прекрасный роман победил. Слушать было неловко.

Я не считаю, что победить должен был непременно Елизаров. Вообще шорт‑лист в 2020 году получился очень длинный и ровно слабый. В нем не было по‑настоящему сильных текстов, новых ярких имен. Но когда мы смотрим на результаты читательского голосования и голосования «академиков», то видим, что выбор читателей лучше соотносится с реальностью. И потом, он просто более интересный. Скажем, третье место у читателей занял роман Алексея Макушинского «Предместье мысли. Философские прогулки». О чем нам это говорит? Что дисциплинированно проголосовали поклонники Макушинского? Нет, просто на карантине у людей появились время и потребность читать сложные модернистские тексты. А тот факт, что на первом месте в читательском голосовании не Дина Рубина, а Елизаров? Это же очень здорово — не потому что Рубина плоха, а потому что это неожиданно, это шаг в сторону от очевидного и предсказуемого.

При этом я не против Иличевского, «Чертеж Ньютона» я сама включала в число самых ожидаемых романов года. Иличевский — писатель, то, что он делает в литературе, заслуживает интереса. Но «Чертеж…» отнюдь не самый яркий текст этого года, не самый сильный текст в шорт‑листе «Большой книги» и не лучший текст самого Иличевского. В нем больше философии, чем в других книгах автора (на мой вкус, слишком много). А главное, он не соответствует формату «Большой книги», если понимать эту премию как награду за яркое литературное событие, адресованное широкой аудитории. Если мы возьмем «Большую книгу» последних лет, там совмещаются два критерия: литературное качество и внятный посыл, рассчитанный на образованного, но не увлеченного особо философией или филологией читателя. А роман Иличевского для избранных. Он нормально смотрелся бы, скажем, на третьем месте.

Евгения Вежлян

«Чертеж Ньютона» — странный текст. Он очень долго начинается. В нем, как и в других произведениях Иличевского, автор пишет по преимуществу о себе. Но в новом романе, так сказать, «главный он» — это не герой, а отец героя. Вообще такое чувство, что автор расщепил себя на две ипостаси. Одна — это главный герой, физик. Вторая — это его отец, поэт. То есть роман строится как попытка автора разыграть себя в двух возможных мирах — разыграть свою несостоявшуюся биографию физика и состоявшуюся биографию литератора. И наблюдать за этой игрой настолько интересно, что все остальное кажется менее важным. Когда человек таким парадоксальным образом исследует экзистенциальную возможность себя, то, в каких декорациях он это делает, уже не столь принципиально.

В конечном счете мир романа — это довольно обычный для Иличевского метафизически обоснованный универсум. И в этом универсуме отражаются элементы гностицизма, теософии, талмудизма. На правах структурообразующих мотивов в него входят история еврейского народа и история Храма. Не случайно отец героя пропадает именно в Иерусалиме, занимаясь поисками следов Храма, отпечатков его.

Этот универсум показывает, как через сознание человека Б‑г мыслит мир. Герой у Иличевского — это всегда та субстанция, через зрение которого Б‑г познает мир. У Иличевского это идет от метареализма, от его учителя Алексея Парщикова, и это есть во всех его текстах. И в этом смысле Иличевский всегда равен себе в метафизической схеме своего романа, как, скажем, Пелевин всегда равен себе в социально‑метафизической схеме своих текстов. Одни авторы стреляют по‑македонски, с двух рук, стремясь поразить как можно больше мишеней вокруг себя и демонстрируя «пестрый фараон» воображения. А другие все время об одном и том же думают и пытаются эту мысль протянуть через разные сюжеты.

Иличевский, конечно, писатель второго типа, он постоянно, из текста в текст, исследует саму возможность мироздания. Поэтому памирские главы «Чертежа Ньютона» явно пересекаются с «Персом». При чтении московских глав сразу вспоминается «Матисс». В то же время в этом романе есть и то, чего не было в прежних вещах Иличевского: здесь есть некоторое сомнение в самой возможности текста. Когда автор осмысливает свою творческую ипостась как отца, которого долго не было и который потом ушел, оставив по себе «загадку без разгадки», — это очень значимый ход.

Это очень несовременное произведение, если под современностью понимать не время, а одну из картин мира. Современность обрела вполне узнаваемые идеологические границы. Все, что в них не укладывается, маркируется как несовременное. Писатель волен как выбирать эту картину мира, так и отвергать ее. Иличевский говорит о том, что современностью на самом деле отрицается, то есть о вечном. Для современности никакой вечности не существует. Она хочет показать себя вне соотнесенности с какой бы то ни было бесконечностью. Поэтика Иличевского складывалась, когда он существовал вместе с поэтами‑метареалистами, она вырастает из метафизики Бродского. И она совершенно не заточена под то, чтобы быть современной. Это такой актуальный пассеизм, противостоящий современности именно по линии отношения к метафизике.