Сорок пять лет назад, 4 декабря 1975 года, в Нью-Йорке ушла из жизни философ и историк Ханна Арендт

Больше десяти лет в России выходят книги так называемой «Чейсовской коллекции». Ее основатели — Фонд Ави Хай и Стенли Чейс, а полное название — «Чейсовская семейная библиотека еврейской мысли» Статья впервые опубликована в 2008 году . 

«Скрытая традиция» Ханны Арендт (Москва, «Книжники», 2008) украшает коллекцию, как драгоценный камень высшей пробы. Это сборник ее статей 1930-х и 40-х годов, посвященных месту евреев в обществе и в человечестве. А также в политике и идеологии, приведших к кровавой бане XX столетия. И продолжающих усугублять неразрешимость, безвыходность так называемого еврейского вопроса. Одни статьи написаны после прихода к власти нацистов, другие после начала второй мировой войны, третьи после обвала известий о массовом уничтожении евреев. Самое ослепительное в них во всех, что предысторию случившегося они рассматривают с той же «прикипелостью» к предмету, что и происшедшее только что, продолжающее неостановимо случаться сию минуту. Это не академический, пусть и глубоко и горячо заинтересованный, взгляд, скажем, Йерушалми на выпадение евреев из истории после разрушения Храма. Это строчки, написанные рукой, обожженной в дымящихся развалинах. Как разрушенной нацистами Европы, ее местечек и гетто, так и Храма. Если бумага горит при 451° по Фаренгейту, то температура страниц Ханны Арендт — 450. Впечатление, что они вот-вот запылают — так честен, непримирим и прям строй ее мыслей.

Но последнего градуса этот жар не переходит. Это критический анализ, отнюдь не негодование. В нем жар не эмоций, а прожигающего разума. И анализирует этот разум не противников еврейского населения, народа, общности, назовите как хотите, а самих евреев. Не антисемитизм, а их реакцию на него, не ассимиляцию, а характер их участия в ней. Не антиеврейскую политику и идеологию, а то, что евреи этому противопоставляют. Несогласие, разочарование, неприятие автора направлены не на чужих, а на своих: с чужих что взять, они националисты, шовинисты, фашисты, в конце концов убийцы. А вот сионисты, а вот ассимилянты, они как себя вели, они к чему призывали, что предлагали?

Пересказывать фундаментальную позицию, сокрушительные доводы, методы обработки фактов, цепкость ничего не оставляющего без внимания охвата темы при пронзительной углубленности в ее существо означало бы только огрублять, уплощать, обкарнывать содержание книги. Ее надо прочесть. Ее, я бы осмелился предложить, надо иметь дома и время от времени заглядывать на ту или иную страницу. Их в ней всего 220, но к ним мало что можно добавить. Написанное на эту тему другими до нее Арендт не упускает из вида, собирает квинтэссенцию, отсылает к источникам. Написанное после выглядит бесконечно многословными и потому разбавляющими концентрированность вариациями того, что сказано ею.

Чтобы хоть как-то, пусть крайне урезано и поверхностно, продемонстрировать направление книги, я бы хотел из семи (не считая самой короткой, но самой, возможно, сильной, части: открывающего книгу посвящения философу Карлу Ясперсу) статей, входящих в ее состав, коснуться двух. Той, что дала название книге, — «Скрытая традиция»; и той, что сейчас выглядит столь же злободневной, как в 1944-м, когда была написана, — «Пересмотренный сионизм».

В первой сопоставлены четыре народных героя четырех еврейских поэтов (в широком смысле этого слова), включенных в культуру страны проживания и тем самым в мировую. Об этой категории знаменитых евреев Арендт пишет, что собирание их имен приносит пользу лишь фило- и антисемитам. В истории же народа их удел не памятники, а место в братской могиле. Шлемиль из песни Генриха Гейне «Иегуда бен Галеви» — пария и сам поэт. Он убит без вины, и от его невиновности отсчитывают свое происхождение все поэты народа, «абсолютные самодержцы в царстве духа». Пария, изгой выпал из общества и может смеяться над выдуманными чужой средой ценностями. Стать членом такого общества он может только в качестве выскочки. Пария, носящий знак шлемильства, в этом не нуждается. Характер его ассимиляции поэтому непредсказуем. Как у самого Гейне — который имел право говорить о себе как о немце и еврее в одном лице.

Другой разряд парии был предложен Бернаром Лазаром: это изгой «сознательный», борющийся с еврейским выскочкой и вообще прежде всего бунтарь. Имя его создателя — литератора и общественного деятеля — почти неизвестно у нас (он был одним из первых дрейфусаров). Зато следующий тип, как и его творец, приобрели мировую славу — Чарли Чаплин. Арендт называет образ Чарли — «подозрительным». Он подозрителен на взгляд любого общества — как с начала 1930-х стали подозрительны беженцы, люди без паспорта, без дома. Но его любит народ. Он чемпион находчивости, простой хитрости, ускользания от лап закона. Он маленький, смешной, им руководят страх и наглость, ему везет в безвыходной ситуации. Он — Давид против Голиафа-мира.

И наконец господин К., герой Кафки, его романа «Замок». Он хочет занять место в обществе, выполняя его требования. Устроиться на работу, завести семью, уважать закон. Но по праву, которое он имеет как человек, — а не из милости. Автор называет этот тип «человеком доброй воли». В конце он погибает «от измождения».

Арендт обнаруживает скрытую традицию, выработанную еврейской творческой мыслью в образе парии. И приходит к выводу о бесперспективности выживания в одиночку. Только с народом и только сообща с другими народами. Именно поэтому в «Пересмотренном сионизме» она безжалостно громит сионистов, сделавших ставку на сотрудничество исключительно с могучими покровителями в лице великих держав. На оказание, иногда подобострастное, им услуг взамен на их максимальную, насколько возможно, поддержку. На готовность стакнуться даже с врагом. А не с соседями — которых они этой своей политикой последовательно превращали в непримиримых противников.

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», № 413)